Ознакомительная версия.
Спряталась от нас в подклеть, а нам страшно, мамки нет. Где ты, мамка?! Ищем и плачем уже в голос. Тут средний брат ее в подклети увидел и кричит нам: «Вон, вон она! Не бойтесь, нашлась ваша мамка».
Сколько радости было, мамочка нашлась. Так хоть и голодные, но радостные спать легли. А утром на Пасху выходит мамка из дому, а на крыльце целый узел еды. Она нас будить. Так-то обычно старалась, чтобы мы подольше поспали, чтобы есть не просили, а тут счастливая такая: «Вставайте, детки!»
Узел развязали, а там куски хлеба, такие, что недоеденные со стола остаются, и даже пирога кусок. Главное, много так. Потом мы догадались, что это соседка наша, тетя Валя, с нами поделилась. Они побираться ходили, а мы нет. Мамка гордая была, не могла просить. Да и у кого побирать, говорила, у всех детей, самое малое, человек по пять, а мужиков никого. А тетя Валя, вишь, пожалела нас, поделилась.
Мы сейчас вона как Пасху встречаем, праздник праздников, и на столе чего только нет. За стол садишься, кусок кулича берешь, так он прямо во рту тает. Только как бы он ни таял, а ведь вкуснее как с теми объедками никогда я больше Пасху не встречала.
Потом повела руками по белым грибочкам:
– Какая красота, батюшка, пахнут-то как, а? Вот она, милость Божия. Знаешь что, поставлю сейчас твои грибочки в печку, а сама в лес побегу. Ну и что, что дождь, это все пустяки. Ты мне своими грибами нутро зажег, страсть до чего самой пособирать захотелось.
С того дня прошло чуть больше двух месяцев, и на свет появилась наша маленькая смешная курносая кукла Полинка. Большую часть времени она спала, а когда просыпалась, щурила глазки, смешно причмокивала ротиком и кряхтела.
Приезжаю знакомиться, а тут моя любимица «лиса Алиса» хватает деда за руку и тащит в детскую комнату, вываливает на середину кучу новых игрушек, давай, мол, играть. Весь вечер мы провели с Лизаветой, танцевали под чудо-пианино, дитя скакало на огромном резиновом шаре и, точно на батуте, с хохотом улетало под потолок. Вдобавок ко всему мы пошли гулять и досыта повалялись в снегу, а вернувшись домой, уплетали любимые макароны по-флотски.
Периодически между всеми этими делами я находил минутку и подходил к маленькой, брал ее на руки, целовал в лобик и говорил себе: «Эй, чувства, где вы? Давайте немедленно просыпайтесь, как в ту первую нашу встречу в роддоме со старшей Лизаветой».
В ответ чувства на мгновение просыпались, таращились в мою сторону сонным глазом и тут же немедленно засыпали вновь. Даже спустя месяц, когда я крестил малышку, она все так же оставалась для меня забавной живой игрушкой, которую я обязательно когда-то буду любить – когда-то, но не сейчас.
После крещения, две недели спустя, мы с матушкой опять ехали в Москву. Педиатр велел нашей маленькой подрезать уздечку под язычком, мол, она у нее от рождения коротковата. Операция плевая, делается амбулаторно в детской стоматологии, но записываться на прием пришлось аж за две недели. Мы и ехали, чтобы бабушка последила за Лизаветой, а мама с младшей попали на прием к врачу.
Матушка подбила меня ехать на машине, хотя, сказать честно, не люблю я ездить в Москву на автомобиле, а уж в саму столицу соваться – это ни-ни, боязно. Хотя один знакомый дачник-москвич, всю жизнь проработавший водителем, как-то мне сказал:
– Нет, ты знаешь, в Москве машину водить легче, чем у вас в поселке, здесь народ хоть какие-то правила соблюдает.
И тем не менее…
В час, когда все занимали исходные позиции: бабушка – в квартире с Лизаветой, я – в машине, собираясь возвращаться домой, вдруг вижу, дочь отчаянно машет руками:
– Папа, беда, у меня сел аккумулятор, не могу завестись. А через час мы уже должны быть в клинике.
– Если хочешь, бери мою машину.
– Нет, я уже отвыкла от механической коробки. Папочка, выручай, на тебя одна надежда.
Что было делать? Конечно, я мужественно кивнул головой в знак согласия, хотя в душе стал готовиться к худшему. И мы рванули. Мамочка, вооружившись «Яндекс-пробками», прокладывала маршрут, я нервно сжимал руль, а малышка мужественно спала.
В стоматологическую клинику мы приехали точно за две минуты до назначенного срока. В разных местах небольшой комнаты ожидания ныли трусливые дети, а моя Полинка продолжала безмятежно дремать. Наконец, нас вызывают в кабинет, и я вспоминаю, зачем мы приехали и что сейчас моему крошечному человечку станут делать больно, а она проснется и будет горько плакать. Чем я мог ей помочь? Только молиться.
К реальности меня вернул голос дочери:
– Папа, мы готовы, можно ехать.
Открываю глаза и вижу… спящую Полинку, и это на фоне продолжающегося хныканья мальчика лет девяти и уговаривающих его мамы и доктора. Ай да Пелагия, ай да молодец, нет, какой бесстрашный и терпеливый ребенок. Ему лезут в рот и делают операцию, а он продолжает спать!
В обратный путь по столице я пустился уже как заправский москвич. А вечером, по дороге домой, все возвращался и возвращался к пережитому:
– Нет, ну как здорово все получилось, рискнул сунуться за рулем в страшную Москву и выручил ребят, иначе бы очередь сгорела и записывайся по новой. Но главное, я вдруг почувствовал, как дорог мне стал этот маленький человечек, ведь теперь у нас с ним есть общая история, в которой есть место и преодоленному страху, и сопереживанию на грани слез. Может, именно поэтому матери одинаково дороги все ее дети, которых в страданиях она вынашивает и рожает. Кстати, в русском языке раньше не было слова «любить», вместо него говорили: «жалеть». Мой недоуменный вопрос разрешился сам собой, мне больше нет нужды ломать голову как делить свои чувства между двумя внучками. На самом деле, любовь способна умножаться.
Время поста, церковный корабль берет курс на Пасху, мы живем ожиданием великого события. Для меня этот день – праздник вдвойне, дети планируют приехать причаститься на ночную службу и обещают привезти обеих внучек, Лизавету и, конечно же, Пелагию. Для Лизаветы ночные службы дело привычное, это уже ее вторая Пасха, а для Поленьки – только первая.
Я уже начал было ломать голову и думать, как там у них сложится, но матушка сказала: «Не волнуйся, все будет просто замечательно». И я ей верю, вы только приезжайте, бесценная моя Лизавета и ты, Пелагия, самый мой любимый человек.
Первая суббота Великого поста, вечер. Исповедников тьма-тьмущая. Так у нас принято. Большинство держит пост только первую и последнюю недели, ну и, понятное дело, хочется вознаградить себя за длительное недельное воздержание воскресным причастием.
Исповедь заканчивается, уже совсем поздно, и это деревенский храм, а что творится в городских? Думаю: «Ну вот, и слава Богу. Сейчас в трапезную, попью кофейку, и домой. Еще столько дел, и правило читать, и к проповеди готовиться».
Вдруг замечаю, как из-за колонны мне навстречу несмело выступает женщина. Видно, что человек она нецерковный, наши так не одеваются. Возрастом где-то моих лет, еще не старая, но заметно, что дело уже идет к закату. Для священника такой возраст – возраст расцвета, седина – свидетельство если уж не о духовном, то о житейском опыте. А вот для женщины такой возраст – повод говорить о стремительно приближающейся старости.
Она подходит, суетливо теребя в руках носовой платок. Руки выдают ее внутреннее состояние, и это состояние отчаяния.
– Батюшка, я хотела подойти к вам вчера вечером, но не решилась. Простите меня, но я не знаю, зачем пришла. Вернее, конечно, знаю, но зачем пришла к вам, этого не понимаю. – Она было задумалась и замолчала, но потом спросила с поспешностью: – Вам нужно называть мои грехи? Да? Вы ждете от меня грехов?
– Нет, мне не нужны ваши грехи. Я жду вашего покаяния, но вижу, что вы еще не готовы. – И как может быть готов к покаянию человек, первый раз пришедший в церковь? – Что с вами, почему вы так волнуетесь?
– Батюшка, меня предали, предал самый близкий человек, мой муж. Мы всегда были вместе, и в годы радости, и в годы отчаяния, когда наш гарнизон прекратил существовать и мы оказались в лесу, отрезанными от всего остального мира. А ведь надо было как-то выживать, кормить и учить двоих детей. Мы тогда жили вчетвером в маленькой однокомнатной квартирке. Это было невыносимо, отключено электричество, нет тепла, ничего нет. Даже чайник не на чем было разогреть. В эти дни, может, от отчаяния, не знаю, но я обнаружила в себе дар – прясть пряжу и вязать исключительные по красоте вещи. Появились первые заказы и первые заработки. Муж, видя мои успехи, воспрял духом и тоже стал участвовать в семейном деле.
Поднялись, вырастили детей, построили дом. Дети разъехались, у каждого своя судьба, дочь уехала в Израиль, сын – в Петербурге. Думала, что будем доживать век вдвоем, и вдруг он мне объявляет, что у него уже готов вызов в Израиль и что меня он с собою брать не собирается. Все имущество на нем, он его распродает, а меня оставляет на улице.
Ознакомительная версия.
