А между тем со всех сторон возбуждался интерес к ее новому положению. Сначала Ирина Львовна простодушно удивилась, почему Дмитрий Константинович давно у них не появляется. Под молчаливыми взглядами Марии и Дины, знакомыми с делом в общих чертах, ей пришлось сослаться на его занятость. Затем Юлька с Московского проспекта, которую Наташа в качестве доброго гения их знакомства еще весной представила жениху, раскусила ее, заметив, что подруга снова села за руль «Туарега».
– А где жених? Почему перестал заезжать за тобой? – невинно спросила она.
Наташины объяснения были всего лишь правдоподобны, а ушлую Юльку не проведешь, и вот уже Феноменко, зазвав ее в кабинет, поинтересовался:
– Что у тебя с женихом? Неужели расстались?
– Не расстались, а поссорились! Чувствуешь разницу? – раздраженно отозвалась она.
– Извини, мне жаль, что у тебя опять проблемы… – покладисто отступил он. Ее раздражение сказало ему больше, чем слова.
– У меня нет проблем! – сказала она с расстановкой. – А тебе, я вижу, поездка в Париж очень понравилась!
Появившись в бюро, она тут же заметила изменения в поведении Лидии: из Парижа та привезла прогрессирующее нахальство и потрескивающее самодовольное излучение, которое теперь словно накипь покрывало ее ауру.
– Ты же знаешь – в Париже мне хорошо только с тобой, – сухо ответил он.
Через две недели первая боль утихла и наступила фаза ортодоксального замешательства – это когда светлые чувства, опамятовшись, торопятся освободить душевное пространство от залежей критического мусора, чтобы воздвигнуть на их месте памятник неистовой вере, раздирающей пасть сомнениям. Три соломинки – ее незамедлительное возвращение, смиренный, пропитанный виной, как вишневым сиропом тон и невозвращенное кольцо теперь воодушевляли его, подталкивая к поиску аварийного выхода из тупика добровольного отречения. Без сомнения, их нынешняя размолвка была куда отчаянней январской, и если в прошлый раз, исчерпав негодование, он с легким сердцем взял курс на примирение, то в этот раз все было слишком серьезно. Он восстанавливал ход окаянных событий, сопоставлял ее слова, интонации, прислушивался к ее молчанию и находил на всем явные следы растерянности и недоговоренности.
«У нас нет доказательств ее вины» – говорил адвокат и взывал к снисхождению.
«Какая нам разница, по какой причине она увлеклась другим!» – пожимал плечами прокурор и требовал ее высылки за пределы памяти.
Между тем он был доволен, как себя вел и какую позицию занял: уходя, не хлопнул дверью, а оставил ее слегка приоткрытой. От нее теперь зависит, захочет ли она проскользнуть в эту щель, если он снова ей понадобится.
Что же касается ее, то после двух недель взаимного молчания она уже не была так уверена в том, что вернуть его не составит труда, стоит ей лишь как следует покаяться. Больше того, возникли первые признаки беспокойства – разлад зашел слишком далеко. У всякой ссоры есть пора, когда благородное возмущение сторон сбраживает подгнившие плоды взаимного недовольства, чтобы насладиться затем молодым, пьянящим вином примирения и отметить им обновление чувств. Но если в процесс вовремя не вмешаться, вино скиснет, а с ним и отношения. Весь вопрос в том, кто из двух виноделов должен об этом позаботиться первым.
Если он и вправду считает себя не тем, кто ей нужен, то это ей надлежит убеждать его в обратном. С другой стороны, если влюбленный в нее мужчина не ищет с ней встреч, значит, он прекрасно может без нее обойтись. Тогда зачем он ей нужен?
Так по истечении двух недель после разрыва представляли они себе ситуацию и не желая прояснять чужие намерения, заняли, подобно неприятелям, позиции и затаились. К этому времени воздух вокруг них сгустился до такой степени беременности, что казалось, вот-вот родит трель телефонного звонка. Во всяком случае, в его снах он уже звучал.
Еще через неделю он решился на красивый и отчаянный жест: придя в обеденное время к подъезду офиса, стал ждать ее, чтобы объясниться глаза в глаза. Он не знал, здесь ли она – то есть, целиком положился на судьбу, придыхательное отношение к которой в такие моменты обостряется с особой силой. Но судьба, как известно, не любит игру в поддавки, и вместо невесты из подъезда появился прилично одетый человек с портфелем, в котором он сразу узнал ее шефа. Тот в свою очередь, скользнув по нему равнодушным взглядом и уже сделав пару шагов в сторону Кузнецовской, где, как и Наташа прятал свое авто, вдруг замер и обернулся. Несколько секунд оба оставались неподвижными, а затем шеф двинулся к нему, на ходу раздвигая улыбку. Последовали взаимные приветствия, давшие Феноменко повод заботливо заметить, что его собеседник заметно похудел, на что жених откликнулся в том смысле, что это как раз то, к чему он стремится.
– Что вы тут делаете? – дал, наконец, волю любопытству Феноменко.
– Да вот решил встретить Наташу! – беспечно отвечал жених.
– А у нас ее нет! – с легким удивлением посмотрел на него Феноменко. – Вы с ней что, не договаривались?
– Нет, – смутился жених, – решил сделать сюрприз!
Будучи прекрасно осведомлен своей лазутчицей Юлькой о затянувшейся ссоре, Феноменко гениальным чутьем своим мгновенно оценил ситуацию, взял жениха под локоть и сказал:
– Не желаете прогуляться?
И, не дожидаясь ответа, увлек податливого жениха с его поста.
– Раз уж я вас встретил, то давайте поговорим как мужчина с мужчиной… – заговорил он.
– О чем? – осторожно удивился жених.
– О Наташе…
– Интересно… – пробормотал жених.
– Возможно, вы не знаете, но я познакомился с Наташей в трудное для нее время и поддержал ее. Неудобно говорить, но я очень много для нее сделал…
Жених молчал. Феноменко продолжил:
– Не знаю, рассказывала она вам или нет, но до того, как встретить вас, она три года была со мной…
«Вот оно что! Да как же я раньше не догадался!» – озарила его тошная догадка и недостающим штрихом завершила картину ее прошлой жизни.
– Нам было хорошо вместе, и теперь, все взвесив, мы решили возобновить отношения. В ближайшее время я развожусь, и мы сразу же поженимся…
Про женитьбу Феноменко сказал убедительно и со вкусом.
– Я понимаю, вам неприятно это слышать… – сочувственно произнес он, останавливаясь и заглядывая молчаливому жениху в лицо.
– Ну, почему же! Я всегда желал Наташе только добра! – очнулся жених, вскинув на него потемневший взгляд. Затем, сглотнув ком и криво улыбнувшись, продолжил: – Я вас, конечно, поздравляю, только имейте в виду, что вы тоже не тот, кто ей нужен…
И круто развернувшись, скорым шагом покинул ее нового старого любовника, даже не задав себе вопрос: почему она бросила шефа, если им вместе было так хорошо?
Придя домой, он расчетливо и быстро напился. Проспав четыре часа, он, покачиваясь, вышел на кухню и полез за бутылкой. Вера Васильевна, за три недели так и не добившаяся от него вразумительного объяснения, поняла лишь одно: если одну беду помножить на другую, то получится беда в квадрате.
– Ты можешь объяснить, что происходит? – взмолилась она, торопясь, пока сын был еще способен вязать слова.
– Все в порядке, мать, – неожиданно трезво и угрюмо ответил он, – теперь все в порядке. Теперь заживем…
А через два дня из Кузнецка пришло сообщение, что умерла бабушка, мать его отца.
…С поспешной бесшумностью из Питера в Москву, а там с Казанского в измотанном, издерганном вагоне, в компании с мрачным недоумением, не отрываясь от окна, с густым стократным стаккато через города и веси, для того только, кажется, и созданные, чтобы запущенным видом бодрить пассажирскую неприкаянность – в места, где был когда-то молод и счастлив.
Последний раз он с отцом приезжал туда одиннадцать лет назад на похороны деда. Теперь вот едет один, чтобы закрыть последнюю страницу кузнецкой саги. После смерти деда не бывал там ни разу, старушке звонил редко. В нечастых письмах своих деликатнейшая бабушка не забывала упоминать про Галку: вчера встретились на улице, интересовалась здоровьем, передавала привет, выглядит хорошо, Санька пьет, дочка учится, мать ее, Катя, слава богу, здорова, и так далее. Провинциальная душа бабули новостями этими словно розовым стеклышком заслоняла его вину от совести. Только поздно теперь виниться – от вины, как от вина за двадцать лет разлуки остается одна философия. Вот и ему воздано, и ему теперь отказано от двора его черной королевой, как он отказывал другим, и рана его посвежее будет.
Он прибыл вечером накануне похорон и сразу навестил ближайших соседей. Это они сообщили ему скоропостижную весть. Выяснив подробности, он вернулся, растопил печь и тихо провел время в опустевшем доме, до трех часов ночи выталкивая из памяти былые видения, уснувшие голоса.
Наутро последовали горестные хлопоты. Собралась вся улица. К нему подходили, здоровались, соболезновали. Санька обнял его, прижал к тельняшке и утер красные опухшие глаза. Были еще трое из их компании – растолстевшие мужики с суровыми лицами и такими же женами за спиной. От компании жен, словно елочка отделилась Галка, подошла к нему и уткнулась в его кожаную грудь. Он взял ее за плечи, она подняла к нему лицо с покрасневшим носиком и поцеловала в щеку. В незабываемых, неунывающих когда-то глазах ее дрожали слезы.
