Ознакомительная версия.
– А скажешь? – полюбопытствовал я.
– Не волнуйся, скоро твоя очередь придет, сможешь отыграться.
– Тоже верно, – согласился я.
– Итак, про женщин понятно. Более сложный вопрос: есть ли в нашем Толе глубина или только одна блестящая поверхность? – Я снова пожал плечами, мол, действительно сложный вопрос, с ходу и не решить. – Поверхность, а вместе с ней и поверхностность, конечно, бросаются в глаза, что, впрочем, не означает, что глубина отсутствует. Порой нарочитая поверхностность становится защитной оболочкой, этакой скорлупой. В случае нашего Толика я еще не совсем разобралась, требуется больше времени на изучение.
Она повернула ко мне голову. Слава Богу, ее глаза были отгорожены от меня очками, а вот улыбка на спелых губках светилась многообещающая.
– А я думал, мы друзья. – заметил я с нарочитой обидой, хотя подумал совсем другое.
«Офигеть, – подумал я, – она еще во мне разбираться собирается. Не все еще отсекла и отсортировала. Небось лабораторный микроскоп в следующий раз притащит».
Видимо, обида в моем голосе, хоть и деланая, заставила ее смягчиться.
– Хотя я склоняюсь, – после паузы продолжила Мила, – что глубина все же присутствует и рано или поздно проявится. В Толе наблюдается некая нестандартность, выход за рамки. Например, он безусловно пижон, но пижонит не за счет одежды или достатка, как большинство, а за счет своих презентационных данных.
– Чем-чем? – не разобрался я с ходу про Толика.
– Тем, как подает себя, – пояснила беспощадная Мила. – А подает он себя, используя нестандартные речевые обороты, не без иронии, с очевидной логической структурой, которые порой не отличаются оригинальностью, а порой бывает, что и удачно. Иногда даже смешно.
– Вот за это спасибо, – искренне поблагодарил я.
– Иными словами, он пижон слова, мысли и духа, а это уже говорит об определенном потенциале. Ну, а уж использует он этот потенциал в будущем или нет, об этом судить рано. Впрочем, у нашего Толика времени еще впереди предостаточно.
– И за щедро отведенное время тоже спасибо, – снова попытался я размягчить Милину жесткую прямолинейность.
Наверное, она поняла намек, потому что снова сняла очки, снова наставила на меня свои глазища. Теперь к ним вернулась озерная полноводность, а недавней острой проницательности заметно поубавилось.
– Ну что, еще? Или хватит?
– Пожалуй, хватит, – пожал я плечами. – Давай на позитиве остановимся. Хоть каком-то. К тому же, – я огляделся, – мы уже Комсомольскую площадь проехали, и до Маяковки я могу и не успеть.
– Ладно, давай, теперь твоя очередь, – подбодрила меня Мила.
– Отлично, – протянул я, – сейчас я за все отыграюсь. – Выдержал паузу. Город за стеклами автомобиля суетился, беспорядочно брызгал хаотичной, не имеющей ни стройности, ни видимого смысла жизнью, даже снег потемнел и сам стал продуктом суеты, даже солнце светило не так ослепительно ярко, как еще совсем недавно в моем заповедном лесу. Да и вообще, как можно сравнивать спокойное, полное радости лесное утро и этот полный напряга, тяжело пропотевший городской день. Впрочем, похоже, мне было пора в него погружаться. – Итак, милая моя Мила, – поверхностно, как мне и полагалось, скаламбурил я. – Про тебя и угадывать ничего не требуется. Ты сама обнажилась до наготы и полностью провалила все явки, пароли и малины.
– Так-так, – закивала она, не отрываясь от штурвала.
– Во-первых, ты, конечно же, связана с внутренними органами. Натаскана ими на живых людей. Потому что без специальной выучки такой дотошный разбор моей невзрачной личности произвести было бы невозможно. Но ты не только кабинетный аналитик, но и полевой оперативник, и задача твоя вкатываться по утрам в окрестные леса и выискивать там материал для изощренной вивисекции.
Она уже зашлась хрипловатым своим смехом. Я-то думал, обрадовалась моему остроумию, но оказалось, что опять ошибся.
– Попал. Молодец. В самую точку. Конечно, я связана с внутренними органами. И натаскана ими же. Неужели так заметно?
Я задумался, потому что никуда попадать не стремился, просто балагурил. Но тут задумался: с какими же «органами» она связана? Ведь не с КГБ же в самом деле?
И вдруг до меня дошло, не сразу, с задержкой, но дошло.
– Итак, – продолжил я, почему-то инстинктивно переходя на дистанционное «вы», – работаете вы, Мила, в каком-нибудь халявном научном медицинском центре, катаетесь по утрам на лыжах по поводу какого-нибудь халявного библиотечного дня, пишете про внутренние органы какую-нибудь халявную диссертацию с помощью соблазненного вами какого-нибудь халявного руководителя.
Ее почти била истерика, мой голос с трудом пробивался через хрипловатый смех.
– Уже написала, – смогла все же выговорить она.
– Чего? – опять не сообразил с ходу я.
– Диссертацию уже написала, – пояснила она.
«Надо же, – удивился я про себя, – какой я меткий, однако. Просто «Ворошиловский стрелок».
– Значит, и машина легко объясняется, зарплата небось с кандидатской надбавкой. Ну, и родители, конечно, подмогли. Хотя нет, – перебил я сам себя, – машина не ваша, вы по доверенности ездите, она принадлежит тому самому научному руководителю, которого вы соблазнили.
Я решил просто не обращать внимания на ее хохот, слава Богу, мы снова встали у светофора и опасность лобового автомобильного столкновения не грозила.
– Можно, конечно, задаться вопросом: какая у вас специализация? Но не нужно. Ответ понятен. Вы с таким удовольствием препарируете, что либо на животных опыты ставите, либо на людях, как вот сейчас на мне.
– Что, не понравилось? – продолжая смеяться, с трудом выговорила она. Но я не ответил, я напал на след и теперь шел по нему, лишь изредка вбирая носом воздух.
– Если на людях, то сочетаете научную деятельность с практикой. Отсюда и ваша отстраненность, потому что врач должен абстрагироваться от чужих проблем, от болезней, от горя, чтобы они его самого не подмяли. Вы, Мила, – я нарочито фамильярно ткнул в нее указательным пальцем, – вы, Мила, скорее всего, хирург.
– Надо же, снова попал. – Она обернулась ко мне, пронзила глазами, но сейчас ее взгляд отскочил от меня, не причинив вреда. Да, мой следовательский успех возбуждал меня, я чувствовал себя сыщиком – каким-нибудь месье Пуаро или мисс Марпл из очередного конвейерного бумажного детектива.
– Итак, с работой, с автомобилем и научным руководителем мы разобрались. Что еще там осталось? – Я на мгновение задумался. – Личная жизнь?
– Ну да, личная жизнь осталась, – эхом отозвалась хирург Мила.
– С личной жизнью проблемы, – почему-то сказал я, хотя собирался сказать совершенно другое. Но, видимо, все-таки не смог удержаться, чтобы не поддеть ее в отместку. – Во-первых, диссертация и работа много времени занимают. А отношения, романтика, секс требуют полной отдачи, концентрации, времени и сил. Особенно для женщины, особенно секс. А у вас все на практические и научные исследования уходит. Во-вторых, вы, Милочка, не замужем, иначе не оказались бы утром одна в незнакомом лесу. Да и у меня дома не оказались бы тоже.
Она лишь покачала головой, и я расслышал что-то типа «плохо же ты жизнь знаешь.», но не сбился и не прервал монолог.
– А главное, научный руководитель надоел уже. К тому же он и не нужен больше, раз диссер написан, да и вообще староват. Итак, Мила, вы сейчас в свободном поиске. Хотя найти вам будет крайне непросто.
Ее смех сначала завис под низкой крышей «Жигулей», а потом и вовсе рассыпался и рухнул мелкими, тут же затухающими осколками. Похоже, мое выступление задело ее за живое. Если у нее вообще имелось это живое.
– Почему?
– Да потому что критерии у вас, Мила, завышенные. Планка приподнята высоко, не каждый дотянется, а опускать ниже себя вы наверняка не собираетесь. Вы девушка интересная, даже выразительная, как выяснилось, успешная, мыслящая, сильная, наверняка целеустремленная, уверенная, вам как минимум ровня нужна. А где ее взять, ровню? Тяжело вам будет ее отыскать, к тому же выбор невелик. Вы же сами знаете, Мила, Москва – город женщин.
– Как у Феллини, – согласилась она.
Про Феллини я, конечно, был в курсе, даже ухитрился что-то посмотреть, совсем запретным он тогда не считался, выборочно его кое-где крутили. Хотя «Город женщин» до меня еще тогда не докатился. А вот до Милы, похоже, докатился.
– А главное. – Я даже на секунду засомневался: а надо ли так жестоко? Но в принципе мне было ее не жалко, скорее мне было все равно. – А главное, Мил, вы мужчин отпугиваете.
– Правда? Чем же? – спросила она, но не обернулась ко мне, как обычно, не отвела глаз от скучной дороги, полной озабоченных перевозочным трудом машин.
– Ну как же. Прежде всего, вы отстраненны. Вы рациональны, анализируете каждую ситуацию, каждого собеседника. Он для вас пациент на операционном столе. Вот как я сейчас. Не ваша вина, наверняка профессия такие качества развила. Слишком в ней много мужского. Вот и на вас перекинулось. Понимаете, что происходит. В чудесном, женственном, вызывающем восхищение обличье, – тут я не слишком лицемерил, хотя подсластить предстоящую пилюлю все-таки был обязан, – заключен аналитический, препарирующий, холодный ум. А может быть, кто знает, и сердце.
Ознакомительная версия.
