Ознакомительная версия.
Черт, на хрен такие мысли! Можно додуматься…
Вскакиваю, иду к лестнице. Надо домой. Темнеет… Разденусь, душ приму, упаду в кресло, включу телевизор. Нагулялся.
И сейчас я уверен, что действительно нагулялся. Надолго. По меньшей мере неделю не выйду из квартиры. Разве что в ближайший магазин за пельменями и хлебом. Буду сидеть и смотреть телевизор. Тупо наблюдать за движущимися картинками… Или видик снова подключу, пересмотрю кассеты с кровавыми боевиками и ужасами, которые любил в двадцать лет…
Почти бегу через парк. С ненавистью кошусь на замершие аттракционы. Важные части сняты до весны, остались лишь каркасы. Да и за ними присматривает охранник. Специальный вагончик у него. Сидит, пялится в окно, пьет чаек, иногда обходит территорию. При деле… Столько на эти аттракционы потрачено денег, а результат… Одна из двадцати девчонок, весело проводящих со мной вечера, не отказывающихся от предложений покататься, съесть вкусное, выпить, шла потом ко мне. Остальные девятнадцать предпочитали сваливать. Извинялись, обещали встретиться завтра, целовали в щеку и – топ-топ к себе на съемные хатки, в номера санаториев, к бабушкам, к родне…
А скоро и этой одной из двадцати не будет. Может, одна из пятидесяти или из ста… Пока я еще похож на парня (тридцать шесть мне не дать, разве что волосы над ушами слегка седоватые, но когда стригусь коротко – не заметно), но это не вечно же… Кому нужен стареющий самец? Сорокаслишнимлетний… В лучшем случае такой же стареющей, с обвалившейся грудью и рухнувшим задом. Секс полустариков. Щелканье суставов, хлюпанье морщинистого члена в разношенной дырке…
Всё, всё, всё – хватит об этом! Никто мне не нужен на самом-то деле. А с инстинктами вполне можно бороться, подавлять. Увлечься чем-нибудь… Наталья борется, она наверняка не думает каждую минуту о мужиках, о том, что замуж пора. Читает стихи, плачет над ними очищающими душу слезами, рассматривает альбомы, и репродукции заменяют ей гулянье по Эрмитажу и Третьяковке… Я вот подумал, что она отравилась. Наглоталась таблеток, чтоб умереть. Нет, она не способна. Она знает, что должна жить, дальше тянуть светлую ниточку, держась за которую другие могут выйти на свет из этой многолетней тьмы. Дотерпеть до настоящей весны. Поторопить приближение.
Да? И что ее ждет, Наташу, сегодня хрупкую, возвышенную девушку (совсем девочку на вид)? Что с ней будет через десять лет, через двадцать, если она так же будет тянуть эту нить, а весна всё не наступит? Станет Ольгой Борисовной, а может, превратится в карикатуру на себя саму… Смешно быть восторженной и нежной душой в сорок пять лет… А весны для Наташи не наступит, никто за ее светлую ниточку не схватится. Так и будут заходить в ее музейчик вялые, изнывающие от жары и пота туристы в сезон, а в несезон она будет пить чай и сгорать со скуки… Потому и счастливо улыбается мне при встрече, возится со мной, дает книги, спорит о поэзии. Других нет, больше никого нет… И в «Прибой» на Лигу чемпионов сегодня никто не придет. Дома посмотрят. И бокал халявного пива не вытащит… Ирина будет стоять и ждать, а никто не придет… Будет ждать уже не принца, не капитана Грея, который увидит ее и увезет в большой мир; нет, будет ждать эту гопоту, которая, проглотив пол-литра халявного пива, захочет еще. И купит. И завтра хозяевам можно будет похвалиться: выручка за прошлый день в пять раз больше, чем обычно!.. Нет, никто не придет, мои крохи будут единственным доходом… И я не приду на футбол. И во втором часу ночи Ирина посеменит на своих каблуках со своими бритыми подмышками и лобком, эпилированными ногами домой. Упадет на кровать. Свернется калачиком, сожмется, заноет… Одна, одна…
Влетаю во двор, нащупываю в кармане ключи.
А по двору плывет красивый распев местного сатаниста.
– …Утоли все горести наши да печали, вседержитель ты наш, спасите-ель…
Он стоит на балконе третьего этажа голый по пояс. Руки раскинуты, голова задрана к темно-серому небу. Изо рта при каждом слове вылетает столбик пара.
– …Дорогой чёрной идем, в церквах черных молитвы воздаем, души и плоть тебе отдаем…
Взял бы да прыгнул вниз. Но ведь не разобьется. Третий этаж всего. Газон. Но, может, ногу сломает. Заорет от боли, и боль сотрет всё остальное.
– …Кто в почете да славе живет, всю благодать твою на себя собере-от…
Ко мне сбегаются кошки, а я, словно это крупные хищники, которые сейчас растерзают, растащат по куску в свои укрытия, бросаюсь от них. Тыкаю магнитиком в кружок возле двери. Писк. Открываю, врываюсь в подъезд, лезу по лестнице… Запереться, включить телевизор, влипнуть в кресло.
И отлипнуть, когда всё кончится.
18 декабря 2011 года, воскресенье– Дашуня, вставай, – мамин голос. – Вставай, нас ждут великие дела… Слышишь, Даша?
– Да, – простонала она, пытаясь прорваться из легкости сна в тяжелую плотность яви.
Не получилось, сон снова опутал и понес, будто волны на море…
– Дарья! – звуковой удар. – Ну сколько можно?! Профессор опять злиться будет… Просила же вчера раньше лечь.
– Встаю.
Даша ногами стянула с себя одеяло, села на кровати. Мама стояла возле.
– Всё, иди, я собираюсь.
– Ну смотри… – Мама погрозила голосом и ушла.
На застекленной и утепленной лоджии было тесно, но это все равно лучше, чем в одной комнате с сестрой. Свое пространство.
Надела теплые колготки, сменила майку на лифчик и кофту. Кое-как заправила постель – так, набросила покрывало на комок одеяла. Пошла в туалет, оттуда – в ванную. Почистила зубы, умыла лицо одной ладонью. Посмотрела на себя в зеркало, поморщилась, стала замазывать тоналкой прыщи на лбу… Заглянула мама:
– Поторопись… Зачем ты красишься? И так красавица у меня…
– Мам, закрой дверь, сейчас я выйду.
– А фагот уложила?
– Да!
– Не рычи. – Дверь закрылась.
…На кухне вкусно, но и как-то противно пахло омлетом с сосисками. Мама резала батон. На кухонной лоджии, этой осенью тоже застекленной и утепленной, превращенной в кабинет, папа быстро писал в тетрадь, из ноутбука звучал звонкий женский голосок:
– …У меня есть замечательная новость для Владимира Владимировича! Она заключается в том, что он в одиночку, в течение дня… не дня даже, просто нескольких минут, может остановить эпидемию страшного наркотика, который вызывает привыкание с первого раза, при котором человек сгнивает заживо за пару лет…
– Даш, садись, – кивнула мама на стул. – Омлет будешь?
– Нет, не хочу.
– Давай поешь – нам целый день сегодня…
– А сок есть?
– Кончился. Йогурт есть.
– Я лучше йогурт…
– Иди бери в холодильнике.
– …«Крокодилом» он называется потому, – торопился голос из ноутбука, – что кожа у наркомана сперва становится бугристой, а потом начинает гнить плоть, мясо буквально отваливается кусками…
– Роман! – сердито воскликнула мама, – выключи, пожалуйста! И иди завтракать.
Папа выключил звук, вошел на кухню. Недовольно ответил:
– Мне это для повести нужно.
– Ну слушал бы в наушниках. А то с утра таким по мозгам.
– Сломались наушники. – Папа уселся за стол, но тут же встал, принес с лоджии кружку с остатками кофе. – Вы ешьте, я попозже… с Настей… Так посижу. – И принял свой обыкновенный отсутствующий, такой обижающий и раздражающий Дашу вид.
– А про что повесть будет? – спросила она, чтобы вернуть его внимание.
Папа то ли усмехнулся, то ли покривился одной стороной лица.
– О сегодняшней жизни в России.
– М-м… И какая она?
– Так…
– А что это за «крокодил»?
Папа хотел что-то ответить, но мама опередила:
– Так, Даш, доела? Поехали! – И повернулась к папе: – Как там погода, не знаешь?
– Хм, около нуля.
– Я серьезно!
– Ну действительно. Ноль – плюс один обещают.
Мама вздохнула:
– Десять дней до Нового года, а снега так и не было… Всё, Дарья, по коням!.. Да, и возьми историю – зачет на носу.
Дом – семнадцатиэтажная башенка – совсем рядом с метро, буквально тридцать шагов от подъезда до станции. Удобно, конечно. Но нет ни двора (вместо него – парковка), ни скамеек, ни детской площадки. Вышел – и сразу попал в круговорот бурной московской жизни с ее толпами, палатками на тротуарах, разворачивающимися среди пешеходов машинами, раздатчиками рекламок… И хочется скорее заскочить в метро, где хоть какой-то порядок, а потом из метро – скорее домой, в пускай относительную, но тишину, хоть в какую-никакую, но надежность…
Сегодня воскресенье, еще рано – начало девятого, но все равно людей полно. И на улице, и в метро. В метро в это время почему-то в основном явно недавно приехавшие в Москву. Передвигаются медленно, стайками, как-то ошалело и жадно поглядывают вокруг, путаются в переходах, вклиниваются во встречные потоки. Их называют гастарбайтерами, но Даше не верится, что они где-то работают. Кажется, так вот и бродят стайками под землей целыми днями.
Ознакомительная версия.
