Каждый заслужил свое надгробие.
Справедливость подобного заключения венчала толкотню секунд в смуте и суете прижизненного времени. Справедливость и есть единственная мера времени с единицей в одну человеческую жизнь.
Пора было идти. Оставалось подумать о любви к себе после смерти. Головокружительно и невозможно. Мама пьет чай, открывая еще прижизненную банку варенья, жена перешивает юбку, сын заперся в ванной… Хлопоты сборов в дорогу – субботник по уборке могилы – ищут и находят… забывают в последний момент сверток с грабельками и совком, решают не возвращаться: не будет пути…
К могиле приближались. Два голоса, по проторенному Монаховым пути, не сбиваясь… Один – недовольный интеллигентный баритон, другой – попроще, семенящий алкогольный говорок. Недовольный накачивал в себе интонацию строгости и недовольства, словно сам не очень-то доверяя своей грозности, но не допуская такого недоверия с чьей-либо стороны. Простоватый – недобросовестно имитировал сообразительность и будущую исполнительность, по-видимому, состоя в наиболее простых отношениях с будущим, то есть все наперед зная. «А я говорю, другая культура тут не взойдет», – сказал, оправдываясь, он, и слово «культура», не принадлежавшее его гортани, отделилось и застряло в ухе Монахова. «Культура…» – со странным гортанным клекотом повторил баритон. И они вошли, отрезав Монахову и Светочке путь к отступлению. Седоволосый и тот, другой, в ватнике… Будто он не ожидал, что кто-нибудь есть на могиле… будто здесь никогда никого нет… Монахов смутился, успев, однако, быстроватым взглядом ухватить надменность профиля седоволосого, и теперь сличал его с профилем на камне. Сын… думал он. Определенно сын… «Сын», как бы недовольный присутствием посторонних, смотрел в сторону, прервав себя на полуслове: пошатал жердочку ограды, отер ладонь… Монахов подтолкнул Светочку к выходу, пришедшие посторонились, пропуская.
В проеме калитки Монахов, не ожидая этого от себя, сказал «до свидания», «сын» кивнул кратко, как экзаменатор, и тут же стремительно впорхнул за ограду. «А вы сажали?» – тут же загудел за спиной Монахова его недовольный голос. «Как не сажать…» – отвечал могильщик.
Монахов был почему-то тронут. Сын непременно любил отца. И эта хозяйственная деловитость была почему-то как раз впору гению. Монахов быстро шел по тропинкам, будто давно зная дорогу, будто раскланиваясь с уже знакомыми могилами короткими кивками на ходу. Вот собственница… а вот автор строки… Нет, кладбище – это не то место, на котором покончены счеты с жизнью, думал Монахов. Вон как покойнички вцепились в нее и не выпускают… Им изменило только движение; остальное – все еще при них: положение, вкусы, тщеславие… и вот даже… любовь ближних и признательность соотечественников…
Я кончился, а ты жива,
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу… —
читал он Светочке по дороге к дому то, что помнил.
Не каждую сосну отдельно,
А… та-та-та… все дерева…
«Забыл», – сказал он. Было особенно безветренно и тихо.
Так оказалось, что могила эта произвела-таки на него впечатление. Мысли его приняли необычный ход, он что-то такое стал отмечать вокруг, как бывало: листик там, какое-нибудь мелкое животное, поддавал ногой камешек… И слушательница рядом – была. Во всяком случае, именно ей он мог поведать мысль о том, что сильные впечатления вовсе не происходят, как на сцене: «как вкопанный», «как громом пораженный» и в таком роде… Они проявляются не сразу – сразу как раз характерна реакция торможения перед непривычностью, значительностью или силой предстоящего нам переживания. Сильным впечатление оказывается потом: проступает, проявляется (в фотосмысле)… Таковы были его рассуждения, компенсировавшие разом как недостаток чувств, так и избыток переживаний. Так и в любви… сказал Монахов. Не сразу. Сначала кажется – так себе, а потом оказывается черт-те что. Светочка напряглась.
Монахов быстро выгреб «награду свою». За чуткость и впечатлительность. Возмездие стояло на пороге и выглядело как встреченный им поутру однокашник – что тут делать?..
– Ты знаешь, кого я сегодня еще встретил!.. – радостно возвестил он и, не дожидаясь проявления страстной заинтересованности со стороны Монахова… – Да-да, Ядрошникова!..
Ядрошникова Монахов и не силился вспомнить. Школьный приятель был такой старый… Он потряс потрепанным мешочком «Березка», в котором булькнула за три шестьдесят две; Монахов представил его Светочке, и они прошли в дом: Светочка, за ней приятель, за ними гостеприимный Монахов, с тоской глядевший им в спины.
Дальше все пошло как по писаному. Светочка отнимала у Монахова сковородку: «Где у тебя соль? А лука у тебя нет?» Приятель, теребя свою седоватую эспаньолку, басил, поглядывая на Светочку и определяя степень ее с Монаховым отношений, пока еще не отводя его в сторонку, чтобы спросить, давно ли «он с ней» и «как она»; у Монахова наконец что-то всплыло про него в памяти, а именно, что приятель еще в школе слыл первым «по этой части» – сейчас он, с брюхом и сединою, уже как бы не должен был нравиться, потому что не нравился Монахову; Светочка была оживлена. Наконец она позвала «мальчиков» к столу. Приятель произнес длинный тост, вставляя английские словечки (он, оказывается, был и по этой части); Монахов от смущения заторопился выпить, поперхнулся; Светочка же ничего, не находила приятеля ужасным… Н-да, уединился… с тоской подумал Монахов, выпил еще, и – отпустило. Он очень удивился, обнаружив себя через некоторое время рассказывающим один запомнившийся ему школьный эпизод: как украли в кабинете английского магнитофон – тогда еще редкость, – а воров так и не нашли… «Ты разве не знаешь, кто украл?» – удивился приятель. «А ты знаешь?» – «Конечно», – сказал приятель, но секрета не раскрыл. «Ит ваз э марвелос стори, – добавил он таинственно. – Ты Асю помнишь? Ну да, как ты можешь не помнить…» – «При чем тут Ася!» – Монахов зачем-то рассердился. «Он был в нее влюблен», – пояснил приятель Светочке. «Она была моя жена», – хотел сказать Монахов, но не мог выговорить «была». «Влюблен?..» – приподняв бровки, протянула Светочка. «Ты знаешь, что она умерла?» – «Нет», – посомневавшись, ответил Монахов; он пытался как раз припомнить нечто чрезвычайно неприятное, связанное каким-то образом именно с этим приятелем… Будто как-то раз ужасно приревновал Асю к нему… Неужто за дело? Так, по-видимому, постарался тогда тут же это забыть, что и забыл. «Какой ужас!» – воскликнула Светочка. «Рак», – подтвердил приятель. «Сначала там все вырезали, потом удалили одну грудь…» Монахов давно не пил, тем более за три шестьдесят две… «Мерзкая все-таки эта водка», – пробормотал он и вышел, задев стул.
Никогда в жизни он не блевал. С чего бы это?.. Он вышел на крылечко подышать. Дул поверху ветер, а внизу было тихо. Вершины сосен качались, ветер шуршал хвоей. «Жалуясь и плача… – вспомнил Монахов и больно ударил кулаком по перилам. – Тьфу, черт!» – сказал он, тряся кистью, и вернулся в дом.
Ни Светочка, ни приятель, однако, никуда не исчезли; Монахов глупо удивился их присутствию и не обрадовался. Приятель сидел уже рядом со Светочкой, гадал ей по руке. «Да! – восхитился Монахов. – Вспомнил! Тогда, двадцать лет назад, он точно так гадал по руке ей…» Монахов и про себя не назвал ее по имени… (Тень того неприятного воспоминания косо спланировала с шорохом ночной бабочки, вызвав озноб в спине.) «Лонг инаф, стронг инаф, пут ит ин», – рассказывал тем временем смеясь приятель. И это Монахов вспомнил, и этот анекдотец он тогда рассказывал про Лонгинова, Строганова и Путятина (фамилия приятеля была Путилин, и он относил анекдот на свой счет). Светочка английского не знала, она изучала немецкий. Какой же язык изучала она?.. – Монахов не мог вспомнить. Конечно, она и того не знала, какой изучала, но все-таки какой?.. Поняла ли она тогда эту шуточку?! Монахов зло посмотрел на «Пут-ит-ина» и пошел ставить чайник.
«Дай я сделаю, – Светочка отняла у него, – ты не умеешь». – «Что тут уметь? – возмутился Монахов. – Кофе-то растворимый!» – «Евреи, кладите больше заварки», – рассказал анекдот «Пут-ит-ин». Светочка долго крутила ложкой в сухой чашке. Монахову это казалось ужасной пошлостью. «Кто тебя этому научил?» – спросил он неприязненно. «Будет с пеночкой», – пропела Светочка. «Тебе нехорошо? – заботливо спросила она, подавая ему чашку. – Смотри, какая пеночка… Ты так побледнел». – «Ты меня спрашиваешь или я побледнел?» – «Почему ты со мной так разговариваешь?» – насторожилась Светочка. «Опоздаешь на электричку», – сказал Монахов.
Светочка наконец обиделась и стала стремительно собираться, дрожа губами. Приятель, молча и понимающе наблюдавший, тоже встал, не забыл свой мешочек «Березка». «Мне тоже пора», – сказал он.
Светочка выпорхнула не прощаясь. «Так мы тебя ждем завтра», – сказал приятель. «Как это мы?..» – опешил Монахов. Уже мы!.. – поразился он. «Ты что, забыл, с Ядрошниковым, мы же договаривались…» – «А, да…» – сказал Монахов. Приятель уже спешил. Монахов услышал его грузный бег. Догонит…
