Наталья Горская - Корова (сборник)

– У вас есть внуки? – спросила Людмила с видом холодной вежливости, а сама так уши и навострила. – Мы думали, что у Виктора Кирилловича вообще никого нет. Никто не приходит и не интересуется.

– Мне сын запретил, – шёпотом сказала жена Витька. – Сказал, если пойду его навещать, внуков больше не увижу.

– А сколько их у Вас?

– Двое, – посветлела лицом женщина. – Внучка от первого брака уже в школу ходит. А вторая невестка пять лет тому назад внука родила.

– Внучеки мои, заичики, – противно загундосил Витёк и опять перешёл на крик. – Этот подонок мне, деду, их даже не показал! Отца ни в грош ни ставит!.. Всё ты, курррва, твоё воспитание!

– Воспитывал бы сына сам – кто не давал? – спокойно ответила жена, и было видно, что она давно не воспринимает его всерьёз. – Не ори, а ешь, пока тёплое. Будешь орать, я Руслану пожалуюсь.

Эти слова подействовали на Витька отрезвляюще. Он сразу перестал кривляться, встал с кровати, где лежал перед женой в раскорячку, сел поближе к тумбочке и тихо сказал:

– Не надо.

– Ух ты! – удивилась Люда. – Как Вы его напугали. А кто такой Руслан?

– Наш сын.

– Змей, какого три раза убить не жалко, – шёпотом сказал Витёк и начал хлебать суп прямо через край кастрюли. – Это он мне почки отбил и на улицу выгнал.

– Да Вы что! – не поверила своим ушам Людмила.

– Я очень прошу, – обратилась к ней жена Витька, – если сын сюда придёт, вы его к отцу не пускайте, а главное, ничего не говорите, что я мужа навещала.

– Почему?

– Да, такие сложные у них отношения… Он у нас мальчик хороший, умный, но очень уж раздражительный… Нет, на отца поведением совсем не похож. Он культурный, хотя и без образования. Хотел учиться, но теперь это дорого, а наш глава семьи, сами видите, какой «добытчик».

– Вам, шлюхам, только деньги подавай! – снова рявкнул Витёк и обиженно отвернулся к стенке, а Людмила продолжила разговор с матерью Руслана:

– А где ваш сын сейчас?

– Да где-то… Раньше электриком работал в каком-то садоводстве, а сейчас даже и не знаю, чем занимается. С женой давно не живёт. Может, какая другая у него завелась – сейчас ведь это быстро делается… Тут на днях мне звонил, сказал, что скоро станет богат, как шейх аравийский. Такой он у нас фантазёр! Это у него с детства. Когда лет пять было, отец пьяный придёт, нагадит всюду, переругается со всеми, меня поколотит, потом упадёт на полу и заснёт. Я переживаю, а Руслан уже тогда умел себя в руках держать. Он мне и говорит: «Мама, давай думать, что мы живём во дворце и ничего вот этого (это он так отца называл) нет, а есть только прекрасный и счастливый мир. Давай мы его сами выдумаем». А что тут выдумаешь, когда такое безобразие вокруг творится, и все считают это нормальной жизнью? Но он так глубоко уходил в эти грёзы, что я за него иногда пугалась. А он злился всегда, когда его отвлекали от фантазий. Сейчас вся молодёжь такая: верят, что откуда-то всё само собой появится, надо это только себе вообразить, а что-то делать необязательно. А ведь уже тридцать лет ему, пора бы как-то определиться.

– Да, – сказал, протирая очки о полу халата Иннокентий Миронович, вошедший в палату, чтобы осмотреть Витькины срастающиеся рёбра. – Маленькие детки – маленькие бедки… Ну, Виктор, тебя сегодня и не узнать: тише воды, ниже травы.

– Не выписывайте меня, доктор, а? – жалобно попросил Витёк.

– Пока ещё рановато тебя выписывать. Вот через недельку…

– Нет, доктор, вообще никогда. Давайте, я себе сам чего-нибудь сломаю.

– Я те сломаю! Лежи и выздоравливай, а то прямо сейчас домой отправлю.

После этого разговора у Людмилы окончательно закрепилось чувство, что в лице одного Руслана она познакомилась сразу с несколькими совершенно разными людьми. Её даже обрадовало, что он не шейх и не богач, а простой электрик – в нашей недоэлектрифицированной стране профессия очень даже нужная. Но потом она задумалась: чего я радуюсь? Кто я ему, кто он мне? Он-то как раз страдает из-за этого, что является обычным живым человеком, что его любят обычные женщины.

Поздно вечером в больницу заглянула Нонна, которая теперь работала в платной клинике «для очень состоятельных господ», как было написано в визитках, которые она смеха ради раздала своим бывшим коллегам в больнице.

– Ну, как вы тут без меня? – спросила она первым делом, когда они выпили за встречу.

– Мы всё те же, – ответила Римма. – Лучше о себе расскажи. Как работа, как зарплата?

– Да только зарплата и радует. Я сделала вывод, что преклонный возраст – это когда радует только зарплата.

– Опять она про возраст… Много ли больных за день принимаешь?

– О, больных вообще нету. Богатые не болеют – они страдают.

– И чем же они страдают? – спросила Людмила.

– Да и не описать словами. В основном ходят здоровые состоятельные мужики и просят максимально повысить им потенцию. Тут один на днях заходил. Обследовали мы его. Я ему говорю: «Вы же нормальный мужчина, всё у Вас работает как надо для Вашего возраста», а он знай твердит: «Хочу, чтобы у меня это дело получалось двадцать раз на дню». Так-то у него это дело получается почти каждый день, но вот ему трэба каждый час.

– И зачем ему такой надрыв нужен? – доставала из банки корнишоны Римма.

– Такие вопросы нельзя задавать: раз обращаются – значит надо. Но этот бобёр сам всё рассказал, так распирало. Хочу, говорит, всех баб репродуктивного возраста оплодотворить, а то, говорит, сейчас правительство установку дало на повышение рождаемости, а никто не чешется даже. Он вот, как истинный патриот зачесался, озаботился и рассчитал, что ему для ударного оплодотворения надо по двадцать раз на дню двадцать самок детородного возраста трах-бах. Негодовал очень, что потенцию свою впустую тратит. У меня, говорит, две жены и семь любовниц, и ни одна не хочет рожать: все модельным бизнесом занимаются. Хотела ему присоветовать невесту из простого сословия, медсестру там или продавщицу, но подумала, ещё обидится. Вместо этого спросила, как его жёны да поджёны отнесутся к этой программе по оплодотворению всех российских гражданок репродуктивного возраста? Не пошлют ли на…? Он заявляет: чёрт с ними – я себе новых дур найду. Такие вот нынче патриоты пошли. Оказывается, и такое чудо природы может иметь какое-нибудь Отечество… Печень раздута, сердчишко посажено – не иначе раньше, как истинный патриот девяностых годов, на спиртное налегал. А теперь перепрофилировался в новый тип любителей страны, который совсем не идентичен тому понятию, какое вкладывалось в патриотизм на заре нашей далёкой юности. Теперь дяденьке захотелось слатенького.

– Неужели скоро от мужчин только такие уроды останутся? – ахнула Людмила. – Во ужас-то будет? И жить не захочешь в такой стране.

– Раньше-то таких в психиатрию на учёт ставили, а теперь действует лозунг «клиент всегда прав». Тем более, если этот клиент при бабках. Я его, как врач, всё-таки предостерегла, что лучше до полного истощения себя не изводить. Да и вообще цивилизованный мир от разнузданной сексуальной революции потихоньку переходит к контрреволюции – надоело шутить с неизведанными глубинами человеческой сущности. Не безопасное это занятие. Но он знай, своё твердит: нада да нада. Хотела ещё предупредить, как бы эта тяга к оплодотворению как можно большего количества самок не привела его на скамью подсудимых. Да вовремя вспомнила, что такие господа в тюрьме никогда не сидят.

– Когда же он работать собирается при таком «хобби»? – умирала от смеха Римма.

– Господа не работают – они проценты с акций получают. Работать – это наш удел, бабий… И главное, политическую базу под это дело подвёл, мол, не для себя старается, а всё для народа, для Отечества. Толку-то от их пыхтения? Наплодят детей абы как, а потом эти «братья и сестры» друг с другом плодиться-размножаться начнут, и браки между кровными родственниками всё равно приведут к их полному вырождению.

– Это всё так ужасно, – вздохнула Людмила. – Ведь семья и детство – это абсолютные ценности, а не повод что-то доказать, хотя бы даже патриотизм нового толка. Ребёнок – это субъект со своими вкусами и желаниями, а не объект для чьих-то опытов или самоутверждения.

– Слава богу, что я уж из детородного возраста вышла, – согласилась Нонна, – а то угодишь под такого «патриота».

– Не зарекайся.

– Почему это? Зарекаться и можно, и нужно. Это в безалаберном мужском мире никогда не поздно всё начать сначала, а женщине природой предписано всё делать вовремя: любить, рожать, растить. Не успела вовремя – жди следующей жизни.

– С чего ты взяла, что мы уже вышли из репродуктивного возраста? – недоумевала Римма. – Сейчас бабы и в сорок пять рожают. Я тут в одной газете вычитала, что оптимальный возраст для первой беременности: от тридцати до тридцати шести лет. Для первой!

– Ни один врач так не скажет. Это пишут дилетанты. Специально пишут, чтобы дуры нашего поколения не отлынивали от программы по повышению рождаемости. Кому сейчас за тридцать? Тем, кто родился в семидесятые, чья юность выпала на сволочные девяностые, когда женихи спивались пачками, семья стала считаться предрассудком, повсюду нищета, безработица, бандитизм и прочие «прелести» переходного периода, который ещё не закончился. Теперь тех, кто был лишён нормальных условий жизни для успешного размножения, обвиняют в эгоизме, что они не захотели плодиться в клетушках под водочку. Народ опять сам во всём виноват. Даже не народ, а конкретно бабы, поэтому старух призывают нагнать упущенное. Но это не медицинский совет, а чисто социально-политический шаг, чтобы свою партию хоть куда-то пропихнуть, получить мандат, грант и так далее. А бабы-дуры клюнули на это и теперь с ума сходят. Прямо, как психоз какой-то! Уже пятидесятилетние прут: хочу родить! Ждали-ждали, когда в стране нормальная жизнь наступит, да поняли, что никогда её не будет. Так что надо хотя бы перед выходом на пенсию успеть.