И как только его рука пошла назад, оставив нечто над сердцем Лаврика, – так он, как ангел, пренебрегая гравитацией, взлетел на прямых ногах на те же две кучи – лишь чуть привзмахнул руками ватник – и там стоял со сложенными крыльями. «Быстро! все на эту могилу! могилу бабушке – мигом!» – сказал он негромко и резко, и не было дистанции между приказом и исполнением. Только тот юноша грустно не поспел за приказом… И впрямь не прошло минуты. «Прощайтесь», – сказал Лаврик. И в этом справедливом и заслужившем себя мире Лаврик показался Монахову более на месте, чем тот поп… Открыли крышку; от адской тряски по глине бабушка сбилась набок, отпущение грехов вывалилось из рук, но зато в них хорошо удержалась коробочка с отчей землей. Монахова даже передернуло: ему казалось, он отчетливо помнил, что в руки ей ее не клал. «Боже! – взвыл он. – Если ты здесь! Будьте все прокляты!» И это «все», вполне вмещавшее и его самого, было так отчетливо! Как мы хороним… ни земли, ни смерти… Так потрясла его эта коробочка… Будто бабка знала, что не будет более земли, как в этой коробочке!.. И ведь внесла, последнее, что сделала, внесла единственную живую щепоть на эту глину…
Застучал молоток. Гроб завели, подвели полотенцами…
И тут вдруг у Лаврика выросли руки – это было изумительно! – ловким ласковым движением выдернул он полотенце.
И даже «мир праху» сказал, и «земля пухом», и «спи спокойно».
Спокойная, здоровая, живая ненависть кипела в душе Монахова. Он видел зло. Он не ведал сомнения. Он понимал, что за свои грехи он вполне готов ответить. Но вот этого – не простит никогда. Вчерашняя идиллия мертвецов, похожих на свои памятники, разъярила его. То, к чему мы идем, не было ни перспективой, ни угрозой. То, к чему мы пришли, было фактом.
«Умерла…» – подумал он.
Наш магазин старинный и очень красивый. Потолок такой высокий, что его совсем не чувствуешь, а если задерешь голову, то где-то в вышине, еще выше люстры, увидишь, как вьется каракулем лепка. А вокруг – зеркала, зеркала… В них отражаются коробки, флаконы, люди. А одна из стен – вообще одно сплошное зеркало. А противоположная – одно сплошное окно, и на его раме литые завитушки листьев. И хотя я здесь работаю, мне каждый день приятно приходить сюда. Вот уже вторую неделю приятно. Мне как раз стукнуло восемнадцать, я блондинка выше среднего роста, волосы у меня красивые, длинные, я их распускаю по плечам. Говорят, я похожа на ту итальянскую актрису из фильма «Козленок за два гроша». Но это не так: у той ноги кривые, у меня фигура лучше. Нас еще заставляют носить эти бесформенные фирменные халаты… но когда заведующий уезжает на базу, я халат тот сбрасываю, как Царевна-лягушка, и остаюсь в голубом джемпере, который хорошо подчеркивает мою грудь и талию и идет к распущенным волосам. Я очень нравлюсь себе тогда. Я стою за прилавком и с удовольствием отражаюсь в зеркалах. За мной громоздятся красивые коробки и флаконы, которые я сама никогда не куплю, передо мной толпятся некрасивые женщины, которые могут себе это позволить. Я двигаюсь не спеша, грациозно, и, когда достаю что-нибудь с верхних полок, все видят, какая у меня стройная и гибкая фигурка. Мелодичным голосом, как по телевизору, я советую им духи или помаду. И мне очень приятно, что я красивее их всех. И я с ними особенно вежлива поэтому. Многие женщины улыбаются мне, как бы отражаясь во мне, как я в зеркалах. Они осматривают себя во мне, даже иногда что-нибудь подправят, платье или прическу, убедятся, что все в порядке, и – улыбнутся. Некоторые наоборот, впрочем. Но и их я умасливаю как могу. Убедившись в моей скромности и смирении, и они оттаивают. Недаром надо мной табличка «Отдел отличного обслуживания».
И ни одной жалобы!
Впрочем, благодарности пишут редко и только мужчины, с целью познакомиться, не иначе. Но они и много реже заходят в наш магазин. Мальчики чаще. И очень смущаются, краснеют, бормочут невнятно или слишком бодро – тушуются, уменьшаются, не в силах поднять глаза, пока не схватят покупку и не исчезнут как-то мигом и незаметно.
Одного такого мальчика я очень запомнила. Очень уж был молод, и очень уж яркие были у него глаза. Затащила его тетка, старше меня лет на десять. Настоящая вокзальная кляча: губы мертвые, глаза мертвые, краски полпуда. А вилась вокруг него и сюсюкала, как девочка, вцепившись в его рукав такой худоватой костяной грабкой с ярким маникюром.
А мальчик смотрел на меня ясными печальными глазами, и во всем с ней соглашался, и всего ей накупил, что она просила. И так жалко мне его стало, обидно и досадно… такой красивый!
Как раз 8 Марта приближалось, и мужчин становилось все больше. И раздражали они меня больше, чем женщины: отпихивают друг друга, руки усыпаны свертками, все перенюхают и ничего выбрать не могут. Все равно выберут по коробке, а не по аромату… Особенно те, что потолще, полысее да побогаче, эдакие «боссы», как из «Крокодила». Ткнут пальцем, будто это ниже их достоинства, будто им так уж некогда…
И правда, что же вы раньше-то не позаботились о подарке для своих любимых! Весь день 8 Марта было не продохнуть, а 9-го никого не стало. Женщин, впрочем, тоже. Вторая продавщица отпросилась и ушла. Заведующий уехал на базу. Я стояла в пустом магазине и отражалась в зеркалах – одном, другом, третьем… И всюду была красивая и одна.
Дверь у нас в магазине певучая, сразу слышно… Утро было солнечное, и посетитель проявился в дверях черной тенью. Он вошел – такой высокий, стройный, свободный, легкий, в распахнутом плаще. Он приближался, пристально глядя на меня, но я все еще не различала его лицо. Я бы никогда не признала в этом красавце того несчастного мальчика! Не мог же он так вырасти и преобразиться за три дня! Только когда он приблизился настолько, что я разглядела его глаза.
Они были теми самыми, их нельзя было ни забыть, ни спутать. Взгляд удивленный и вопросительный: откуда ты? почему ты? зачем ты? Он оперся о прилавок и – смотрел, смотрел… а я почему-то не могла спросить, что ему нужно. А я ведь профессионально привыкла к взглядам и как продавщица, и потому что красивая. А тут смешалась, и, когда отвела взгляд, он уже уходил. В дверях обернулся, поймал мой взгляд и будто украл что-то.
И на следующий день он зашел. Но с приятелем. И снова смотрел на меня, как бы приглашая и приятеля полюбоваться. Они о чем-то переговаривались и смеялись. Посмеялись и ушли.
И на следующий… уже с двумя приятелями. Мне было все равно, что они смотрели и смеялись. Я-то чувствовала, что смотрел только он. Мне было неловко и приятно. Я старалась выдержать его взгляд и не выдерживала.
Этого мало, так на следующий день он пришел с тремя.
И они чуть ли уже не хохотали. Я уже готова была обидеться, даже рассердилась, но так и не сумела: такой был у него взгляд, что я уже и не могла плохо о нем подумать.
И слава богу, что не поссорилась! На следующий день он зашел один. Я обрадовалась. Наверное, что-то понял, дурачок, что так себя не ведут, потому что посмотрел на меня смущенно. Протянул мне конверт.
– Вот, прочтите на досуге. – Я впервые слышала его голос. Голос был под стать взгляду, низкий, бархатистый. – Это мой первый… – пробормотал он.
И так сразу вышел, что я не успела ему ничего сказать.
Я улучила минутку и распечатала конверт и прочла там рассказ, который только что прочли вы.
Он так и назывался: «Рассказ».
И он мне не понравился.
И автор больше не появился. А вдруг он не любовался мною, а смеялся?
Воду отключили, зато подключили электричество. Конечно, я не сразу его вспомнила и тем более узнала. Через пол-то века!
Шло ток-шоу на тему «Любовь с первого взгляда». Ну то, где одна черная, а другая беленькая, глазки в кучку…
Перезрелые дяди и тети важничали как могли. Один был как писатель. Важный, как Кобзон, кокетливый, как Мережко. Белый, как лунь, неподвижный, как пень. Тоже запустил себе седую щетину, будто она его молодит. Нога на ногу, чтобы ботинок был виден. Ботинок был молодой и дорогой. Как коньяк, как трубка в зубах. Правда, ни трубки, ни перстня, ни галстука – твидовый пиджак. В общем, неплохо смотрелся. Прямо Ширвиндт.
Оказывается, он написал целую книгу о первой любви.
– Она и бывает только с первого взгляда, только не с первого раза получается… – так и сказал старый козел, кинув значительный взгляд сначала на черненькую, а потом на беленькую.
Внучка опаздывает…
Крашеная старушка села за рояль и запела свою песенку о первой любви. Я ее выключила и подкатила коляску к окну.
Там у меня свой телевизор, через улицу.
Сначала там был пустырь, а потом вырос желтый ведомственный дом, еще до Горбачева. Между домом и улицей стали гулять с собачками. Собачки были очень породистые.
К позапрошлому Дню Победы наконец разбили газон и собачек разогнали.
А к прошлогоднему Дню Победы на газоне появился и цветничок.
И сразу появились цветочки.
