Луиджи Пиранделло
В ЗАЩИТУ МЕОЛЫ
Сколько раз говорил я своим землякам, жителям Моителузы[1] чтобы они не осуждали так, сгоряча, Меолу, если не хотят запятнать себя самой черной неблагодарностью.
Меола украл.
Меола разбогател.
Меола, чего доброго, станет завтра давать деньги в рост.
Верно. Но поразмыслим, синьоры мои, у кого и для чего похитил Меола. Поразмыслим и о том, что польза, которую извлек сам Меола из этого похищения, ничто в сравнении с той пользой, которая воспоследовала из этого для любезной нашему сердцу Монтелузы.
Что касается меня, то я не могу допустить, чтобы мои земляки, которым известна лишь одна сторона дела, продолжали осуждать Меолу, делая тем самым для него пребывание в наших краях весьма затруднительным, если не сказать — невозможным.
Вот почему в этот час я и взываю к справедливости всех либерально настроенных, беспристрастных и здравомыслящих людей Италии.
Одиннадцать лет мы, жители Монтелузы, находились во власти мучительного кошмара — с того самого злополучного дня, когда его преосвященство Витанджело Партанна интригами и происками могущественных прелатов в Риме был назначен нашим епископом.
Мы с давних пор привыкли к пышному образу жизни, обходительному и сердечному обращению, широте и щедрости глубокочтимого епископа нашего монсиньора Вивальди (да почиет он в мире!). И поэтому у всех нас, жителей Монтелузы, защемило сердце, когда мы впервые увидели, как из высокого древнего епископского замка, пешком, в сопровождении двух секретарей, навстречу нашей вечно юной весне опускается какой-то закутанный скелет. Это и был новый епископ. Высокий, сутулый, непомерно худой, он вытянул шею, выпятил свои сизые губы и силился держать голову прямо; на его высохшем, пергаментном лице выделялся крючковатый нос, на котором зловеще темнели очки.
Оба секретаря — старший, дон Антонио Склепис, дядя Меолы, и младший, дон Артуро Филомарино (который недолго пробыл в этой должности), — держались чуть позади; вид у них был озабоченный и смущенный, словно они догадывались, какое ужасное впечатление производит его преосвященство на всех жителей города.
И действительно, всем нам почудилось, что и само небо, и весь наш веселый, беленький городок сразу как-то потускнели при появлении этого мрачного, уродливого призрака.
Смутный трепет, трепет ужаса, пробежал по листве дерев, когда новый епископ проходил длинной, веселящей взор Райской аллеей. Аллея эта — гордость нашей Монтелузы — заканчивается далеко-далеко внизу двумя синеющими пятнами: яркой и сочной лазурью моря, легкой и прозрачной голубизной небес.
Спору нет, впечатлительность — самая большая слабость всех нас, жителей Монтелузы. Впечатления, которым мы с такой легкостью поддаемся, долгое время властвуют над нашими мнениями, нашими чувствами и оставляют в душе глубокий, неизгладимый след.
Подумать только — епископ пешком! С той поры, как епископство высится там, наверху, точно крепость, господствуя над всей местностью, жители Монтелузы неизменно видели, как их епископы проезжали в экипаже по Райской аллее. Но сан епископа, сразу же заявил монсиньор Партанна, это сан, налагающий обязанности, а вовсе не почетное звание. И он прекратил выезды, рассчитал кучеров и лакеев, продал лошадей и сбрую — словом, стал проявлять во всем бережливость, доходившую до скаредности.
Сначала мы думали: «Он хочет скопить денег. У него, верно, много бедных родственников там, в Пизанелло».
Но вот однажды из Пизанелло в Монтелузу прибыл один из этих родственников, брат епископа, отец девяти детей. На коленях, просительно сложив руки, молил он его преосвященство, как молят святых, оказать ему денежную помощь, чтобы он мог хотя бы заплатить врачам за операцию, в которой нуждалась его умирающая жена. Но тот даже не захотел дать ему денег на обратную дорогу в Пизанелло. И все мы видели этого беднягу и своими ушами слышали, как он рассказывал о своем горе в кафе Педока, сразу же после того, как вернулся из епископского замка, глаза его были полны слез, голос прерывался от рыданий.
В наши дни епархия Монтелузы — заметьте это себе хорошенько — одна из самых богатых в Италии.
На что же намеревался употребить монсиньор Партанна доходы со своей епархии, коль скоро он так бессердечно отказал в необходимой помощи своему родственнику из Пизанелло?
Марко Меола сорвал покров с этой тайны.
Я отчетливо запомнил Меолу в то утро, когда он созвал всех нас, либералов Монтелузы, на площадь перед кафе Педока. Руки его дрожали, львиная грива растрепалась, и он все время яростно нахлобучивал мягкую шляпу, которая никак не хотела держаться на его гордо закинутой голове. Он был бледен и суров. Он весь дрожал от гнева, и ноздри его судорожно раздувались.
Старожилы Монтелузы до сих пор не могут забыть о ядовитых семенах разложения, которые взращивали в душах крестьян, да и всех жителей округи, члены конгрегации «Святейший спаситель», исповедуя верующих и произнося проповеди; эти монахи запятнали себя также шпионством и предательством в мрачные годы тирании Бурбонов, чьим тайным орудием они являлись.
И вот членов этой конгрегации, да, именно членов «Святейшего спасителя» и задумал возвратить в Монтелузу монсиньор Партанна, тех самых монахов, которых изгнал возмущенный народ, когда вспыхнула революция.
Вот для чего копил он доходы со своей епархии!
Он бросил вызов всем гражданам Монтелузы! Ведь только изгнанием этих монахов нам и удалось доказать свою пламенную любовь к свободе, ибо при первом же известии о вступлении Гарибальди в Палермо полиция бежала из Монтелузы, а вместе с нею убрался из города и немногочисленный гарнизон.
Итак, монсиньор Партанна вознамерился сокрушить единственную нашу славу.
Мы смотрели друг другу в глаза, дрожа от гнева и возмущения. Необходимо было любой ценой воспрепятствовать исполнению его замысла. Но как это сделать?
С того дня небо гробовым сводом нависло над Монтелузой. Город облачился в траур. Епископский замок, где злобный старик вынашивал свой преступный план, осуществление которого с каждым днем приближалось, точно гигантский камень давил нам грудь.
Хотя все знали, что Марко Меола был племянником Склеписа, секретаря епископа, никто в то время не сомневался в его либеральных убеждениях. Напротив, все мы восхищались почти героической силой духа Меолы, понимая, сколько неприятностей должны были, в конечном счете, принести подобные убеждения человеку, который вырос в доме дяди-священника, воспитавшего его, как родного сына.
Теперь же мои земляки, жители Монтелузы, спрашивают меня с насмешливым видом:
— Но если Меоле и вправду казался горьким хлеб его дяди, почему не стал он работать, чтобы освободиться от этой зависимости?
Но они забывают, что, после того как Меола еще подростком сбежал из семинарии, Склепис, который хотел, чтобы его племянник во что бы то ни стало сделался, как и он, священником, не дал юноше учиться; они забывают, что все мы тогда горько сожалели о том, что по милости раздосадованного служителя церкви пропадает всуе такой талантливый человек.
Я отлично помню, какую единодушную поддержку, какие шумные рукоплескания и всеобщее восхищение снискал Меола, когда, пренебрегая гневом епископа, негодованием и местью своего дяди, он превратил в кафедру один из столиков кафе Педока и в определенные часы дня разъяснял жителям Монтелузы написанные по-латыни и по-итальянски сочинения Альфонсо Марии де Лигуори, преимущественно «Священные и нравоучительные беседы для всех воскресных дней года» и «Книгу восхваления Марии».
Но нам непременно хочется сделать Меолу козлом отпущения за наши обманутые надежды, за все заблуждения, в которых повинна наша злосчастная впечатлительность.
Когда Меола однажды со свирепым видом поднял руку и, приложив ее затем к сердцу, сказал нам: «Синьоры, я обещаю и клянусь, что члены конгрегации не возвратятся в Монтелузу», вольно же было вам, земляки мои, вообразить бог знает какую чертовщину! Вы сразу же подумали о подкопах, бомбах, засадах, ночном нападении на епископский замок, вы представили себе Марко Меолу, который, подобно Пьетро Микке[2], с фитилем в руках готовится взорвать дворец, а вместе с ним епископа и членов конгрегации.
С вашего разрешения и соизволения, я хочу сказать, что в то время у нас было несколько нелепое представление о герое. Подобными средствами Меоле никогда не удалось бы избавить Монтелузу от членов конгрегации! Истинный герой должен точно знать, как именно следует действовать в тех или иных обстоятельствах.
И Марко Меола знал это.
В воздухе, напоенном пьянящими ароматами ранней весны, раздавался звон церковных колоколов и смешивался с ликующими криками ласточек, гурьбой проносившихся в пламенеющем закате этого незабываемого вечера.
