« Картинки города мелькают за окном: пустые улицы наполнены густым туманом, лишь где-то и мелькает человек, спеша сейчас куда-то рано. Вокруг неё всё гибнет увядая. И где-то в небе резво вороны летают, глухие здания проносятся мгновенно, и ни в одном и не горит окно. И псевдоматери мелькают в голове слова: « Прости, не знаю что ещё тебе сказать. О матери могу одно лишь я тебе поведать, умерла она давно и нет её уж лет шестнадцать как примерно... »
Ей видится пустынный взгляд, скользящий по её лицу. И женщина ведь что-то ожидает, но только что не ведала Медея. Тогда казалось мерзким чуждое лицо, и «материный» глас звучал так, словно шёпот грязной для неё змеи.
- Девушка, последняя, — послышался ей женский голос.
Без слов она покинула салон автобуса, неспешно опускаясь по ступеням. И горький ветер девушке в лицо всё задувал, не видела она тревожности природы. И птицы низко так летали, что от их крика ветер больше завывал, он словно на сопилочке играл, принося весть недобрую Медее. Её глаза стелила пелена слабленных слёз, но девушка упрямо всё мотала головой, пытаясь отогнать непрошенную слабость. Вот впереди пустое кладбище стоит, и небольшая церковка неподалёку.
Она проходит сквозь ограду, не задевая привычного колокольчика у входа, но кажется, что кто-то сделал это за неё. И звонкий звук, как детский смех звучит повсюду.
Зачем она сюда пришла? Что ищет в этом старом месте? И почему её так ранит эта новость об умершей матери? Такое чувство будто знала её много лет, но всё никак мать не могла проведать.
Изумрудные зеницы бегают по надписям на плитах: « Мария Де Жюле 1345-1420 » ; « Тьерри Жерард 1257-1347 »; « Филлип Мигель 1639-1659 »; « Доминик Роше 1786-1830 » .... Заброшены стоят чужды могилки. И время уж разъело каменные плиты. Сорняк оброс все их, и отличить где чья почти являлось невозможным. Портреты умерших смотрели на неё, казалось что глаза живые. Красивые, весёлые, пустые они пестрили разными чертами. Густые заросли травы обвили мраморные плиты, скрывая часть с посланием от родственников умерших людей.
Чужды шаги раздались за спиной, и девушка неспешно обернулась. Глубокие иссиня-чёрные глаза в её сторонку устремили взор: холодный, лёгкий, леденящий кровь, он вызывал неизъяснимую тревогу. Неодолимо просочилась она к ней, и вот Медея отвернулась, а ощутив чужую руку на плече, девчонка встрепенулась.
- Что здесь забыла ты? — глухо спросил чужой у незнакомки.
- Я, — и девушка запнулась, — Я матери своей ищу могилу.
- Не молода, ль ты для таких походов, зачем, малышка, без родителей ты мертвецов тревожишь?
- Меня зовут Медея, господин. Не знаете ли вы мою больную мать?
- А отчего же мне её не знать, уж больно ты похожа на неё, — старик направился куда-то вглубь могил, а девушка пошла следом за ним, — Вот здесь она покоится, Медея, когда-то умерла она, а тебя маленькую унесла нам незнакомая семья. Ну ты побудь с мамою своей, а я не буду здесь тебе мешать! — старик неторопливо покидал простор.
- Привет, родная, не знаю, как тебе жилось, ведь о тебе узнала я недавно, — и девушка присела на пенёк, убрав густые дикие листы плюща с плиты.
И королевские черты предстали её взору. Счастливая улыбка красовалась на лице, и тёмные глаза такие приторно-весёлые. Густые волосы, не ниже плеч, покорно лежали на них, а небольшой ветер раздувал их.
- Я дочь твоя, печально, что не смогла увидеть хоть бы раз тебя. Обнять, прижаться, как это делала с женщиной чужой. Хм, забавно! Я столько лет жила и вместе с ней и псевдомать молчала это время. Не думала! Зачем меня покинула и почему ушла, ведь я могла бы вымолить прощенье, а так больше тебя нет. Не знаю, — девушка печально отвела глаза, — Услышишь ты меня иль нет?! И будет ль заслуженно прощенье, что столько лет не ведала тебя.
- Послушай, если захочешь, только обернись собой. Пристань, не нужно падать на колени, — и дьявола зеницы, так смотрели на неё, — ты мать свою не забывай, когда придёт пора, ты ожидай, и будет встреча, вот увидишь. Как долго я тебя искал, и мать твоя надёжно спрятала тебя! Похожа, до одури похожа дочь на маму, а я несчастный ль отец? И получил ли я твоё прощенье. И дочь, не жди мольбы, я виноват не спорю: я точно знал, что ждёт её в дальнейшем, но так не смог позволить ей убить тебя. Я мог бы Лавиньи позволить избавиться, но делать этого не стал. Уже тогда я знал, что будет. Но не жалею. Нет! Иначе не было бы тебя. Медея, милая забудь, попробуй жить сначала, вернись к семье. Когда придёт-то время, мы снова встретимся. Ты не тревожься, до этого я не посмею объявиться.
И всё, что рядом с ней осталось лишь дымка серой тучи. Казалось, что песни птиц замолкли и ветер перестал шуметь. Пустое место притаилось и плиты, словно оживились, и люд на них заговорил. Чужи слова казались непонятны: и это были непросты слова, а горькие отчаянные крики, которые раньше не слышала она » .
Лёгонький ветер трепал шёлковый занавес, густая темнота окружила в вальсе со светом звёзд. И сердце гулко колотилось, словно ждало когда не сможет больше отбивать удары. Вокруг неё не было никого, но роза красная, покоилась на ложе. Это был кошмар: пустой, жестокий, неправдивый сон. Но тем не мнение из глаз стекались слёзы, ведь это правда. Ей являлся отец. Он рассказал, предостерёг, неважно кто он, всё неважно. Он ей помог и будет ждать когда настанет время. Ну а пока ложится спать, ведь просидеть во мраке нет желанья.
Но ту могилу девушка проведает с утра. Положит свежие цветы и с матерью поговорит. А для отца она клянётся, что дождётся мига встречи сей.
