Каждый год, каждую осень я начинаю писать одно стихотворение и никак не могу его закончить. И каждую новую осень — ну что я за человек? — влюбляюсь в какую-нибудь женщину, странную или не очень, но, как правило, странную. Я знакомлюсь с ней, когда с кленов уже вовсю падают листья с невысыхающими капельками дождя на сырую, грязную землю. Это случается в огромном древнем парке, в его дальнем безлюдном уголке, незадолго до наступления темноты. Я не помню, что я ей говорю, что она говорит мне, не помню, с чего начинаются такие знакомства. Перед глазами стоит только одна картина: мы медленно идем по аллее — спешить некуда; как нам кажется, вглубь, дальше от города, но аллея всегда как-то незаметно для нас сворачивает и рано или поздно мы оказываемся на знакомых улицах, по которым ходят такие же люди, как и год назад, ездят такие же автомобили — что же удивительного, ведь время остановилось, и нет смысла выяснять, насколько давно; в храме идет служба, и верующие произносят те же молитвы, что и вчера. Все равно. Может быть, я просто наивен, но мне кажется, что очень важно не втаптывать ногами опавшую кленовую листву в грязь мокрых тропинок и аллей…
Мы проходим старыми улицами, на которых помнишь каждую трещинку в асфальте — можно идти по ним с закрытыми глазами, можно просто так идти по ним и спать, даже наверно видеть сны (когда-нибудь мы обязательно попробуем это сделать), а в город без приглашения входит вечерний ветер, дующий с моря, ветер, прогоняющий надоевшую бессонницу и приносящий раннюю мглу. Нам нужно пройти через весь город — я живу в противоположном конце. Мы идем, едва касаясь ладонями, почти нечаянно, и молча ждем, когда где-то на середине пути зажгут электрический свет. Мы хотим и не хотим этого момента: не хотим потому, что это нарушит наше безмолвное наслаждение друг другом, мы перестанем быть самими собой и будем принадлежать только городу; хотим потому, что свет прогонит тьму — день еще не кончился, ведь правда?
И наконец мы дома. Окно совершенно черное, и в нем отражается яркая желтая лампа-медуза. Мы пьем чай. Мне смешно… Чем могут еще заниматься двое людей в такой вечер?..
В осенней огненной листве…
Утром… Я брожу по дому, расшвыривая ногами свои черновики, пустые пачки из-под папирос и всякий хлам, и бормочу под нос:
В осенней огненной листве
Мой праздник будет бесконечен…
Тарам-пам-пам-тарам-пам-пам…
Мне легко… мне смешно… я беспечен…
Сколько мне лет? Я забыл. Действительно смешно. За тридцатник перевалило. Может быть, тридцать семь. Может, тридцать шесть. Я не помню.
Я сижу перед окном и вижу клен, с которого падают листья. Кажется, что это один и тот же лист, только их, листьев, все меньше и меньше. Клен с оранжевыми листьями. Дальше — серо-голубая пустота, осенняя морось.
Каждую осень я влюбляюсь в новую женщину. Как же так? Я люблю и всегда любил только одну женщину. Ее зовут Льдинка. И от этого никуда не деться. Я узнал, что ее зовут именно так. И оказался здесь. И влюбляюсь каждую осень в новую женщину.
Я сижу так почти весь день, но отхожу от окна до наступления темноты. Я не помню, что со мной происходит вечером и ночью. Наверно, мне плохо. Может быть, ко мне приходит моя возлюбленная. Льдинка? Ведь от этого никуда не деться. Здесь так же холодно, как и там. Среди льда? Но зима еще не наступила… Сейчас осень. Я сижу перед окном и смотрю на клен. Мне холодно.
В осенней огненной листве…
Это смешно. Человеку не может быть так холодно. Мне казалось, что я подобрал все ключи к замкам. Я вытачивал их несколько лет. И — вдруг.
Я здесь давно. Я не помню. Я сижу перед окном. Скоро придет Льдинка. Она согреет меня. Льдинка растает и согреет меня. И там окажется что-то другое. Кто-то другой. И этот проклятый бред кончится. Я смотрю на клен. С ветки срывается лист и падает по странной, непонятной траектории вниз, на влажную грязную землю.
