деньги, и Антош получил три злотых. Он внимательно осмотрел их, несколько раз спросил: «Чи не фальшивы?», и, когда оба компаньона уверили, что это настоящие, хорошие деньги, Антош спрятал монеты за пазуху и отправился к корчме. Там он привязал лошадь к крыльцу и пошел за покупками.
Он купил два горшка соли, которую Антошиха наказала ему привезти ради всех святых, три пачки махорки по восемь грошей, пару фунтов мыла по шесть копеек и связку бубликов — гостинец для младшеньких, а на оставшиеся пропустил в корчме шкалик, от которого и вовсе приободрился.
— Пуд жита продал! — уже изрядно навеселе, похвастался он перед мужиками. — Ошукали жиды: три злотых дали… Мало!
Один мужик, куда богаче Антоша, бросил на него презрительный взгляд:
— Что пуд жита! Я десять продал. Понимаешь? Десять!
Антош посмотрел на него с завистью, хотел что-нибудь ответить, но в его слабой голове уже слегка шумело, и он лишь скривил рот. Из корчмы он вышел грустный, хотя только что был весел. Забрался в телегу и покатил домой, в деревню за пять верст от местечка.
*
Миновал месяц. Близилась осень, дни становились все короче, ночи все длиннее, и в тесной хате Антоша по вечерам уже надо было зажигать лампу, но глиняный кувшинчик, три года назад купленный у гончара за восемь грошей, давно пересох, а купить керосину было не на что. Мало того, соль тоже вся вышла, мыла остался маленький кусочек, и махорки — на пару дней. Антош скреб в затылке, сплевывал и ворчал:
— Соли нема, мыдла нема, махорки нема, ничего нема. Кепский интерес…
Заработать было негде. В деревне жил единственный еврей, такой же бедняк, и Антошу осталась последняя надежда: перед праздником Сукес нарубить полную телегу еловых веток для шалашей, отвезти в местечко и продать за пару двугривенных. Он делал так уже несколько лет, с тех пор как приобрел лошадку, за которую заплатил на ярмарке шесть рублей.
После Рошешоно он стал каждый день выпытывать у еврея, который жил в деревне: когда у вас Кущи?
— Еще не скоро, — отвечал тот.
— Але коли? — не отставал Антош.
И однажды, думая о своем, еврей рассеянно сказал:
— Еще тыдзень!
Через неделю, значит.
Но на самом деле до Сукес осталось только пять дней. Антош решил, что повезет ветки за два дня до «Кучек», а это был уже первый день праздника.
Антош встал ни свет ни заря, позавтракал краюхой черного хлеба, макая ее в соль, которую сам растолок в ступке, запил кружкой холодной воды, запряг некормленую, сонную лошаденку, взял топор и поехал в ближний лесок.
Он рубил колючие ветки, выбирая погуще и подлиннее. Думал: «Чем лучше товар, тем быстрее продам!» Зеленая гора на телеге росла и росла. Он рассчитывал выручить три злотых, не меньше, и ему все казалось, что еще мало. И он рубил, рубил и складывал ветки на телегу.
II вот телега нагружена. Антош обошел ее кругом, осмотрел.
— Довольно будзе! — сказал себе вслух и взял лошадь под уздцы.
Но, пройдя пару шагов, остановился, снова посмотрел и вдруг испугался:
— А може, мало будзе.
Срубил еще пяток ветвей и лишь тогда спокойно поехал.
Он ехал медленно, шагом, и так же медленно в голове двигались мысли, словно не хотели бежать впереди лошади. Антош прикидывал, сколько он купит соли, сколько мыла, керосина и махорки на деньги, которые выручит в местечке. Но вскоре он устал от расчетов и решил: когда в руки попадет пара злотых, сосчитать будет легче. И сразу будто гора с плеч свалилась.
*
Когда он въехал в местечко и увидел кущи, покрытые еловыми ветками, у него внутри словно что-то оборвалось, и кущи, дома — все поплыло перед глазами. Но Антош успокоил себя, что так оно каждый год: кто-то строит «кучки» раньше, кто-то позже. Зато чем ближе к празднику, тем дороже.
«Больше возьму», — решил Антош, но страх не отпускал.
Он поехал дальше. На крыльце стояли две еврейки, молодая и старая. Они покатились со смеху, показывая на него пальцем.
— Чего вы смеетесь? — сердито спросил Антош.
— Бо ты так рано уж ветки везешь, — ответили они с хохотом.
— Як то рано? — не понял Антош.
— Рано… Рано… — смеясь, повторяли женщины.
— Тьфу! — сплюнул он со злостью и тронул поводья.
Ехал и думал: «Как это? Берко ведь сказал: „За тыдзень“. Я же хорошо посчитал: еще два дня».
Его прошиб холодный пот: а может, плохо посчитал, ошибся? Он опоздал! Опоздал! Вот они, шалаши, все уже покрыты ветками… Он остался без соли, без махорки, без мыла, без керосина…
Грустно погонял он лошадку, которая, видно, почуяла, что хозяин попал в большую беду, и еле брела, понуро опустив голову.
А местечковые в праздничной одежде, с талесами и молитвенниками в руках уже не спеша шли домой из синагоги.
Увидав мужика на телеге, нагруженной еловыми ветками, они сперва не поняли, что это такое, и стали удивленно переглядываться. Казалось, евреи испуганы: неужели они ошиблись и начали отмечать праздник раньше времени?
— Чего ты везешь? — спросил один.
— Як чего? — Антош глупо вытаращил глаза. — Ветки на кучки. Купите, голубчики! Купите! — начал он упрашивать плачущим голосом.
Евреи рассмеялись.
— На что нам твои ветки? Дурень ты! Уже праздник! — объяснил кто-то.
Но Антош с горя будто помешался и, скребя в затылке, все упрашивал:
— Купите, купите! Соли треба, мыдла треба, газы треба…
В евреях, которые сначала смеялись над этой сценой, в конце концов пробудилось сострадание. Видя бедного, худого крестьянина, видя его несчастное лицо, они почувствовали жалость.
— Несчастный мужик, не повезло ему! — сказал один, поморщившись, как от боли.
— Заработать надеялся, бедняга, а тут на тебе! — согласился второй.
— А хорошо бы купить у него эти ветки, — предложил первый.
— Как можно, праздник же! — возразили ему.
— На дрова сгодятся. — Тот, что предложил купить, будто оценивая, оглядел полную телегу.
— На дрова можно и потом! А сегодня праздник…
— Соли нема, газы нема… Мыдла нема… — Антош тем временем все тянул свою песню, не понимая, что говорят евреи на своем языке, но чувствуя, что говорят о нем, причем что-то хорошее.
— Погодите-ка! Ему же не деньги нужны, а товар! А товар без денег можно и в праздник дать! — высказал кто-то свежую идею.
Евреи оживились. В толпе оказался хозяин ближней лавки.
— Дай ему, Хаим, пару горшочков соли и что там еще ему надо, дай на пару злотых. Жалко ведь человека! А расходы потом на всех разделим…
— Ладно! — согласился реб Хаим. — И правда, жаль мужика.
— Святое дело человеку
