Черные глаза - Маргарита Симоновна Симоньян

Собственно, вот и сказочке конец.

Должна еще сообщить, что прапорщику Козлову очень скоро дали гражданство. И даже квартиру. А мне выдали новый паспорт, из которого явствует, что я верный сын Родины и других Родин ранее не имела.

Только вот закон о гражданстве, который, как выяснилось еще в 2002-м, нуждается в доработке — нуждается в ней до сих пор.

Маяк над бухтой трубил сквозь котеночьи подвывания чаек. Черные валуны, обложившие берег, утыкались в разросшийся клочьями, как щетина, строгий аир. Дальше шли густые малинники, от которых пахло ангиной.

Две гусыни, такие же, как аир, коричнево-бархатные, замерли на полянке между водой и малинником. Только раз одна из них медленно наклонилась, как будто разглядывая клевер, снова вытянулась, и обе тихо окаменели в бурой траве.

В тот вечер мы с Ленкой смотрели на серую пену, омывавшую маленькие острова, поросшие диким шиповником, и вспоминали, как в детстве хотели стать поэтессами.

Ленкин ресторан был нахлобучен прямо на черные валуны над самой водой. Типичное новоанглийское здание — облицованное посеревшими от соленого ветра пластинами кедра, с голубыми полупрозрачными ставнями.

Грубая деревянная лестница и мостки, прилепленные к валунам, соединяли торчащее из океана бистро с остальным городом. По этой лестнице с рассвета до последнего посетителя Ленка громыхала подносами с первоклассной новоанглийской едой, ловко лавируя между кухней, залами и верандой третьего этажа.

Как раз занимался рассвет. Ленке пора было на работу, и ее телефон моргнул неожиданной эсэмэской.

«Я увольняюсь», — коротко и ничего не объясняя написала самая опытная официантка.

Суббота. Июль. Битком набитый свадьбами и помолвками настоящий — не иммигрантский — восповский американский курорт. Толпы аристократов в седьмом поколении с пятикаратниками в ушах. А у Ленки — два самых модных в городе ресторана. Очередь — на всю просоленную океаническим бризом улицу. И вот лучшая официантка увольняется аккурат перед самым началом сервиса!

Ленка смотрит вокруг, хлопая зелеными глазами, как олененок Бэмби, которого мы чуть не сбили по дороге в ее деревеньку. И глаза ее останавливаются на мне.

— Выручай, подруга, — говорит. — Или ты думаешь, я забыла, как ты у меня в 97-м краевую Олимпиаду из-под носа увела?

— Ты шутишь? — хорохорюсь я. — Я вообще-то главный редактор международных телеканалов, член общественной…

— И че? — перебивает Ленка.

И мне становится оглушительно ясно, что ведь действительно — и че?

В общем, если вы думаете, что я отказалась, то я согласилась. И целый день, ни разу не присев, не перекурив, не сбросив с лица обязательную улыбку, носилась по трем этажам, думая только о том, как бы не опозорить своей бестолковостью фешенебельный Ленкин кабак.

Естественно, сразу же я опрокинула целый графин со льдом парню за лучшим столиком на колени.

— Простите, сегодня мой первый день, — взмолилась я. — Даже мой первый час.

— Счастлив быть твоим первым, — ответил парень и оставил мне стопроцентные чаевые со счета восьми человек. А ели они много.

За следующим столиком восседала компания, которым на шестерых было лет четыреста восемьдесят. Они сидели с немыми лицами, и я должна была наизусть прочитать им specials, где было больше слов, которые я не знала, чем тех, которые знала. В нашей с Ленкой английской спецшколе нас не учили, как правильно произносить лобстер-термидор с рамбутанами, ремуладом и гратеном пуэр.

Каждый из этой компании чавкающей скороговоркой заказал по три блюда с разными соусами и гарнирами, не улыбнувшись ни разу. Переспрашивать не было шансов.

— Они меня ненавидят! — крикнула я почти навзрыд Ленке, носившейся по пылающей кухне.

— Тебя ненавидят все, кто тебя плохо знает, — успокоила Ленка.

И вот тогда, забежав в эту адову кухню, я увидела ее. Ленкиного шеф-повара Дженнифер. Железную австриячку.

Полтора метра вширь и в длину, злая, как атлантический скат, стриженая лесбиянка. Настоящий фашист.

— Да ты издеваешься, полудурок! — первое, что я услышала в жизни из Дженниных уст. — Ты им отдал рибай-стейк вместо стрип-стейка?! Это же для другого стола!! Иди, отбери его у них быстро! Что хочешь делай — калинку им там спляши, мать твою, тупой иммигрантский дебил!

Не выпуская из рук двадцать пять сковородок, где шипело и квасилось что-то только что выловленное из океана, Дженни слегка дернула головой и рявкнула:

— Лобстер «Термидор», мать твою, а не «терминатор»! Что толку, что у тебя голубые глаза, когда ты клиническая идиотка??? Два соуса маринара мне для кальмаров, пулей! Пока я эти твои глаза не вырвала, тупая иммигрантская овца!

И я — главный редактор и все такое — не сразу, но понимаю, что это она, собственно, мне. Открываю рот, выдыхаю и — бегу за соусами, как зайка.

По дороге останавливаюсь записать Дженнины вопли в блокнот, для будущего рассказа. Тут меня хватает за локоть пробегающий мимо официант. Запыхавшись, он выдыхает:

— Ты новенькая? Записываешь, что как делать? Запиши: «Главное — никогда не злить Дженни. Вообще никогда не злить Дженни». Никогда, факинг, не зли ее! И обведи это жирным карандашом!

— Где гребаный соус? — несется из кухни. — Какого хрена это занимает три с половиной минуты, ты, иммигрантская черепаха? Это два гребаных соуса для двух кальмаров, а не банкет для свадьбы принца Уильяма с его анорексичкой!

Потом раздается шлепок, как будто кого-то плашмя ударили сковородкой, и сразу после него:

— Вот так будет с каждым, кто криво ставит сковороду! Ты понял меня, иммигрантский ублюдок?

Вокруг — нескончаемый грохот, склизкие соусы, лед в алюминиевых баках, подносы с тоннами первосортных продуктов, норовящих шмякнуться на пол, — кольца кальмаров, вымоченные в пахте и обжаренные в хлебных крошках, устрицы Рокфеллер, запеченные с острой самбукой, бургер из палтуса и хрустящей прошутто; с пристани тащат ящики с первым ночным уловом — полуметровые лобстеры с обреченными клешнями, зажатыми безопасной резинкой, серые раковины черристоунз и атласный пурпур голубого тунца — только что освежеванного прямо на пристани, еще пахнущего маяком и поросшими диким шиповником островами.

Тает мороженое, свистит кипяток, и разрывается Дженни:

— Ты не забрал у них рибай-стейк? Калинка не помогла? Они его уже съели? Да лучше бы они мозг твой съели! Хотя нет — они бы на хрен еще отравились твоим протухшим тупым иммигрантским мозгом!

Вдруг с лестницы слышится гром падающего тела и крик, по которому ясно, что человек убился нешуточно.

Мы выбегаем на лестницу и видим, что это наш бассер Энди грохнулся вниз через целый пролет, но умудрился на вытянутой руке удержать неподъемный