Ведь должно же быть что-то новое, что-то такое, чего еще никто не делал, чего нет в учебнике и что будет полезно детям! Но имеет ли она право на самостоятельность? Вот перед ней в бумажном переплете методическое пособие с официальными разработками уроков...
Другие девочки принялись дразнить Клару:
— Поглядите на нее, госпожа учительница! Будто мы эту песню по программе проходим!
— Ничего, девочки, — отозвалась мисс Иносенсио, и Клара, тотчас воинственно повернувшись к подругам, показала им язык.
По классу залетали тряпки и кусочки мела.
— Прекратите! — прикрикнула мисс Иносенсио, и тотчас ее охватило раскаяние.
Зачем ей понадобилось одергивать детей? Может, все дело в том, что она теперь взрослая и сама зарабатывает себе на жизнь? И не завидует ли она их беспечности? А что с ней будет дальше? Выйдет замуж и будет растить собственных детей?
Тут она задумалась: есть ли дети у господина Видаля? Уж наверное, у него хорошенькая жена и двое детей — мальчик и девочка. А где Пепито Малабанан? «Я знаю, Матильда, знаю. Я же его мать. Ты не можешь чувствовать, как чувствую я. Молись о его благополучном возвращении. Господь ниспошлет нам эту милость, если мы будем молиться».
Она перебирала в уме подробности разговора с господином Видалем на крыльце, опасаясь, не сказала ли она что-нибудь не так. Наверное, старики рассказали ему про ее помолвку. Ведь иначе господин Видаль не коснулся бы этой темы? Впрочем, нет: она сама виновата — она первая ее затронула. «Вы видели это здание раньше, сэр, сразу после оккупации?» Только она думала совсем о другом. Но господин Видаль мог принять это за намек. Так что же он подумал о ней? «Эта девушка умеет любить по-настоящему»? Гм. Или же он сказал себе: «Как глупо с ее стороны — не уметь разорвать с тем, что прошло и кончено! А жаль! Она ведь очень хорошенькая»?
Мисс Иносенсио отложила ручку и тетрадь, похвалила девочек за старательность и велела им идти домой, а сама пошла в сад посмотреть, каковы успехи мальчиков. Их усердие соответствовало их желанию привести сад в порядок, а потому они уже расчистили довольно большой участок. Леонсио, руководивший работой, начал рубить кусты, скрывавшие старый колодец, и взгляду теперь открылась кладка из известняковых плит, обросших серым лишайником. Можно было разглядеть желобки для ворота. Мисс Иносенсио осторожно наклонилась над колодцем, боясь запачкать платье. Она с минуту глядела в черный провал, вдыхая запах сырости. Потом отошла, испытывая слабость и головокружение — во всяком случае, первые три-четыре шага. Ее охватило жуткое ощущение, что мрак, в который она заглянула, — это бездонный омут и когда-нибудь она в нем утонет.
Чтобы отогнать это чувство, она заговорила с мальчиками. Они достаточно поработали для одного дня, сказала она им. Надо что-то оставить и на завтра, хотела она добавить, но ноги, словно по собственной воле, уже несли ее к крыльцу. Она шла как во сне.
Часы на пустом шкафу были немы. Она взглянула на циферблат, но он ей ничего не сказал. Время словно остановилось.
Мисс Иносенсио собрала свои книги и вздрогнула, услышав шаги на крыльце. Господин Видаль? Но это была Клара.
— Можно, я понесу ваши книги, госпожа учительница?
— Я думала, ты ушла домой, — сказала мисс Иносенсио и сложила книги в сумку. — Спасибо, Клара. Скажи, кто научил тебя этой песне?
Девочка растерянно помолчала, а потом воскликнула с радостной улыбкой:
— Я вспомнила, госпожа учительница. Мой дядя Пепито.
— Ах да, как же я забыла? — Ее охватила нежность к этой девочке. — Ты ведь его племянница.
Они вместе вышли из класса. Когда они спускались с крыльца, в саду позади них раздались пронзительные крики. Еще вопли — и мимо крыльца с быстротой оленя пробежал Леонсио, сжимая что-то в руке.
— Леонсио! — крикнула ему вслед мисс Иносенсио. — Что случилось?
Но мальчик словно не слышал ее и продолжал бежать дальше, туда, где за школой начинались заросли алоэ.
Леонсио не мог бы больнее предать мисс Иносенсио.
— Что у него в руках? — спросила она у мальчиков.
Они смотрели на Леонсио, не подходя близко. Озаренный солнечными лучами, Леонсио гордо повернулся к ним. Он стоял совсем один, и ветер перебирал листья алоэ у него за спиной. Потом он торжественно пошел к ним, словно неся святые дары.
— Это череп, госпожа учительница, — объяснил кто-то из мальчиков.
Остальные поспешили отречься от Леонсио:
— Мы говорили, чтобы он не лазал в колодец, госпожа учительница!
Леонсио осторожно положил череп на охапку когона у ног мисс Иносенсио. Все молчали. Мальчик стоял, опустив голову, как подсудимый. Его губы задрожали, и он с трудом проговорил:
— Это череп Магтанггола, госпожа учительница. Сына господина Малабанана. Его так называли.
— Откуда ты знаешь? — строго спросила мисс Иносенсио.
— Знаю, госпожа учительница! — ответил мальчик. — Я знаю! — добавил он убежденно.
Клара испуганно ухватилась за юбку мисс Иносенсио. На фоне желтовато-зеленого когона череп казался голубовато-синим, точно кусок металла, отмеченный печатью времени. В нем была надменность безымянности. Пустые глазницы упрямо хранили свою тайну.
Мисс Иносенсио нагнулась и подняла череп с травяного ложа, на которое опустил его Леонсио. Она сама не понимала, зачем сделала это, но не могла совладать с собой. Череп казался очень тяжелым, и ее руки дрожали. Мальчики сбились в тесный кружок. Ее руки дрожали все сильнее, и вдруг она уронила череп. Он разбился на три куска. Опустившись на колени, она подобрала их.
Вечером, в половине седьмого, она пошла к господину Малабанану. Ему принадлежал единственный деревянный дом в селении, и крыша из оцинкованного железа даже в сгущающихся сумерках светло белела на фоне кокосовых пальм.
Господин Видаль встретил ее на крыльце и сказал из полутьмы:
— Вы полагаете, что череп можно будет опознать?
Она растерялась от неожиданности, но вежливо ответила:
— Не знаю, сэр.
Наверное, мальчики по дороге домой рассказали о том, что произошло. А она тогда аккуратно завернула череп в носовой платок, унесла в класс и положила на верхнюю полку шкафа.
Теперь с некоторым усилием она призналась:
— Не знаю, что мне делать, сэр.
— Когда я услышал про это, то понял, в каком вы окажетесь затруднении. И немедленно обсудил все с господином Малабананом. Чей он, это, в сущности, неважно. Но я порекомендовал позаботиться об урне и о надлежащих молитвах.
Они сели за небольшой столик на крыльце. Их разделял цветочный горшок.
— А что сказала госпожа Малабанан, сэр?
Лицо мисс Иносенсио посветлело.
— Престарелая мать сама сказала, что следует прочесть «росарио». Пусть никто не скажет, что мы, образованные люди, не почитаем умерших. — Господин Видаль откинулся вместе со стулом к стене. — Я рекомендовал послать за священником в соседний город и, собственно говоря, предложил для этой цели свою лошадь. Вопрос о погребении следует предоставить на усмотрение преподобного отца.
Он начал покачиваться на стуле, а мисс Иносенсио растерянно молчала. Она понимала, что должна быть благодарна ему, — он по-рыцарски пришел к ней на помощь и избавил от лишней боли.
К дому подошли две женщины, почтительно произнесли: «Добрый вечер, господин инспектор! Добрый вечер, госпожа учительница!», вытерли босые ноги о циновку перед дверью, развязали черные платки и тихо, гуськом вошли в залу.
— Мне следует пойти с ними, как вы думаете? — спросила мисс Иносенсио.
Она встала, но господин Видаль задержал ее:
— Чтобы не забыть... Я хотел спросить, подписались ли вы на «Педагогический журнал». По правилам учитель обязан подписаться хотя бы на один профессиональный печатный орган. И кстати, в ближайшем номере, — продолжал мистер Видаль, — будет напечатана моя статья «Будущее сельской школы».
— Я непременно прочту эту статью, сэр, — сказала мисс Иносенсио.
Он встал и поклонился, пропуская ее в дверь, и потом, когда она шла через залу, у нее было ощущение, что он любуется ею.
Семейный алтарь стоял в спальне госпожи Малабанан. И мисс Иносенсио смутилась, потому что чтение «росарио» уже началось. Когда она на цыпочках вошла в спальню, от запаха самодельных свечей, от вида молящихся старух, господина и госпожи Малабанан, смиренно стоящих на коленях перед вестником смерти, ее охватило тягостное чувство. Сердце словно стиснула ледяная рука, губы задрожали, и, опустившись на колени, она тоже начала молиться.
Из открытого окна ей в спину пахнуло холодом. Комната начала вращаться, левая стена словно грозила вот-вот обрушиться, и только алтарь в глубине спальни оставался неподвижным.
