Потом она оглянулась и шепнула:
— Я бы вам кое-что сказала, но боюсь…
— Говори, я не выдам тебя.
Приземистая фигура ее согнулась, будто вытирала пыль; обгоревшее, некрасивое, но доброе лицо ее было склонено над работой. Я услышал вот что:
— Пани и ее сын в большой тревоге, потому что считают, что вы приехали отобрать свою землю. Перед отцом скрываются, ведь он — за вас. Но вы остерегайтесь, потому что они хотят подкупить каких-то людей, связать вас и отвезти куда-то будто бы — как я поняла — в такой дом, что в нем сумасшедших держат. Все по ночам пани и ее сын советуются, а я это подслушала и говорю вам, только очень вас прошу, не выдавайте меня.
Нам иногда и не снится, что один человек копает под нами яму, а другой — спасает.
В каком окружении пребывал я все это время!
Только теперь я понял, почему мачеха и Нюнько избегают меня…
Вечерело. Я вышел в лес и лег среди густой травы. Земля, как мать, принимала мою тоску. В мире — шум и адский труд, а здесь — дремучий лес, обволакивающий покоем.
Пришла мысль о карлике.
Когда-то за минуту переломал бы ему все кости, а теперь смотрю больше вглубь себя: жизнь научила терпению.
Спокойно и не без сострадания смотрел я на карлика.
«Это ведь, — думал, — та несытая, черная сила, которая давит человека, прячется по всем закуткам, чтобы ограбить, содрать шкуру, затоптать в болото. Если пустишь себе пулю в лоб, то еще не остынешь, а с тебя уже сапоги стягивают…»
Мысли блуждали, как измученные журавли над морем.
Вдруг я услышал топот в кустах. Казалось, зверь гонит зверя. Совсем близко затрещало, я присмотрелся — спереди бежит девушка и всхлипывает, а за ней гонится карлик, одной рукой отталкивается от земли, а в другой — лозина.
Я вскочил и преградил ему дорогу.
Луна освещала нас, мы с минуту смотрели друг на друга.
— Ты что здесь делаешь? — пропищал карлик. — Повсюду ты! Носишься с какими-то тайными планами — характеристика твоего народа и твоей матери!
Я приблизился к нему.
— Что ты несешь?..
— Уйди с дороги! — зашипел он и ударил меня плетью.
Я схватил его за горло и поднял одной рукой. Он метался, но я делал свое дело взвешенно и спокойно. Пригнул ветку граба, завязал ее вокруг шеи карлика и пустил его в воздух.
После этого меня охватило отвращение, я некоторое время блуждал по лесу, потом пришел в себя и помчался в дом.
Тут встретила меня неожиданность. У карлика были слишком сильные шея и руки, чтобы повеситься. Он разорвал ветку — полетел вниз, пришел домой и рассказал все матери. Я застал его как раз тогда, когда он вместе с мачехой драл портрет моей матери на куски, и они оба топтали его ногами.
Они набросились на меня, как хищные птицы, но не прошло и минуты — и я нашел самый простой способ, которого прежде никогда не пробовал.
Я подбежал к мачехе, схватил ее за волосы, швырнул на землю и начал избивать. При этом отметил, что тело у нее — будто рис, и в нем не ощутишь ни единой косточки. Но вдруг чьи-то руки обвили меня в поясе, как веревкой, — я узнал карлика.
У меня мелькнула мысль, что так обкручиваются и давят моих братьев иноземные пиявки, и это вывело меня из себя.
Я схватил карлика за ноги и начал бить им мачеху, швырял на землю, как мяч. А он обхватил руками голову и шипел одно:
— А таки мне ничего не сделаешь!..
Мой гнев перешел в безумие…
* * *
И вот я снова на чужбине.
В родной край не вернусь никогда.
В одиночестве и скуке глотаю горькое сожаление.
Так проходят дни за днями.
А ночами преследуют меня призраки.
Где-то среди темноты появляется передо мной в огне гнездо гадюк, поработивших мой народ, я убегаю в долину, а передо мной тень стелется аж до горизонта — купается в крови на сожженной, потрескавшейся земле: нигде — ни былинки. Я падаю в пропасть, а за мной с горы катится оторванная голова карлика…
Стоит мне задуматься в одиночестве или отвлечься на минутку — проклятая голова летит за мной.
Больше образ матери не появляется передо мной, но я все еще жду его с надеждой…
©М. Яцкив, 1919 г.
