гневом, отчасти из сочувствия, уже куда мягче добавила:
— Да плюнь ты на него. Ничего, не уволит.
— Да хоть бы и уволил! — рассердился Войтек. — Сколько можно? Двадцать пять лет проработал, и хватит! Сам уволюсь.
Выговорившись, он немного остыл, но вскоре опять начал:
— Хватит! Двадцать пять лет! Теперь в другом месте счастья поищу…
*
На другой день Войтек встал на час раньше, чем обычно, но на работу пришел на час позже и сам не понял, почему опоздал. Нечистая сила вмешалась, не иначе. И тут Войтек осознал, что здание, которое он выстраивал двадцать пять лет, вот-вот рухнет. Это было серое, неуютное здание, но надежное. И что теперь? Войтеку казалось, это-го даже Господь Бог не ведает.
Войдя во двор, где находилась типография, он остановился. Желтые окна, которые всегда тепло приветствовали его по утрам, сегодня глянули зло и холодно, как глаза хозяина накануне, когда Войтек его якобы оскорбил. Станки угрожающе шумели. Войтек трижды перекрестился, прошептал: «Помилуй, Господи, раба Своего» и вошел в типографию.
К несчастью, там как раз был хозяин. Войтек заметался, не зная, куда спрятаться, а потом застыл в нелепой позе, ожидая взбучки.
Но хозяин разговаривал с машинистом и Войтека даже не заметил.
Войтек почувствовал, что его старое серое здание рассыпается, разрушается навсегда, и уже ничего не поправишь. Надо что-то делать, что толку стоять на месте! И, обливаясь холодным потом, он заговорил:
— Хозяин, я увольняюсь…
Войтек рассчитывал на сильный эффект. После двадцати пяти лет работы просить расчета — такое не каждый день бывает. Однако его слова не произвели впечатления. Надо бы погромче… А чего, собственно, он боится? Он уже не мальчик.
— Хозяин, я расчета хочу! — сказал он уже увереннее, хотя сердце колотилось, как у разбойника.
— Я слышал, — холодно ответил хозяин. — Позже подойдешь.
«Значит, он согласен меня уволить», — удивился Войтек.
Он почувствовал себя полным ничтожеством. Даже непонятно, как он мог прослужить такому прекрасному хозяину целых двадцать пять лет. Странно, что его давно не выгнали. Наверно, просто по ошибке так долго на работе держали.
Он увидел рядом ящик, который должен был выносить во двор. Его ящик, стало быть. Но теперь он Войтеку такой же чужой, как хозяин и вся типография. Нет, не понимал Войтек, как он здесь двадцать пять лет проработал. Только по ошибке, как же еще?
Совсем убитый, он вышел во двор. Стоял и не знал, что делать. Домой он уходил в час, не раньше. Сейчас туда вернуться нельзя, он там с ума сойдет. Может, упасть хозяину в ноги, попросить: «Господин, я пошутил! Зачем мне увольняться? Я же тебя люблю, и типографию, и ящик, который выносить должен. Всей душой к вам прикипел. Двадцать пять лет все-таки! Пошутил я, хозяин, прости!»
Но не смог и шагу ступить, словно к земле прирос. Почесал в затылке и махнул рукой:
— Эх, к черту! Будь что будет!
Вышел со двора. Куда теперь? Искать другую работу пока нельзя, он еще от хозяина ясного ответа не получил, не имеет права. Сперва надо с ним попрощаться по-человечески, поблагодарить за хлеб, чтобы он не думал, что Войтек — бездельник какой-нибудь. Нет! Войтек понимает, что к чему, знает, как положено в таких случаях…
Он маленько подождет и зайдет за расчетом, ему за два дня причитается: за понедельник и вторник. Это выходит…
Мысли путаются, он не может сосчитать.
«Ничего, — льстит он хозяину за глаза. — Господин не обманет, не прикарманит моих денег…»
Жаль только, хозяин не знает, как хорошо Войтек о нем сейчас думает. Но Войтек скажет: «Господин, я к вам ничего не имею!»
Да, так и скажет.
Войтек немного повеселел, ему пришла в голову отличная идея: когда получит деньги, он поцелует хозяину руку, как полагается.
— Это будет очень хорошо! — радуется Войтек.
Он лишь одного боится: голова кругом, как бы не забыть.
И он повторяет несколько раз:
— Хозяин, я к вам ничего не имею! И потом руку поцеловать…
Войтек совсем приободрился, он уверен: все получится наилучшим образом.
Однако фантазия недолго рисовала ему эту картину. Ходя туда-сюда перед типографией, на которую он бросал влюбленные взгляды, Войтек постепенно начал видеть голую действительность, голодную и одинокую, и ему опять стало страшно.
— Чушь! — ворчал он. — Не могу я просто так взять и уйти. Не могу! Двадцать пять лет отработать и ни с того ни с сего уволиться… Нет, ни за что!
Надо все исправить, вернуть назад. Он войдет и скажет: «Вы не можете меня выгнать… Вы же меня убьете… Я же двадцать пять лет при вас… Кто меня возьмет, старого, больного?»
«Нет!» — спохватился Войтек. Боже упаси такое сказать! Совсем он не старый. Ему всего шестьдесят, а его отец до семидесяти пяти работал. И не больной… Почему это он больной? Бывает, иногда шея болит, но зачем хозяину об этом знать? Что он, Войтеку отец родной, чтобы Войтек ему жаловался?
Но он уже не может отделаться от мысли, что шея в последнее время и правда частенько побаливает.
«А ведь нечестно с моей стороны это скрывать, — думает Войтек. — Рабочий должен быть здоров, особенно на такой работе, как у меня. Кипы бумаги и ящики носить сила нужна, а у меня ее уже не осталось. Да, не осталось! Такие вещи скрывать нельзя. Хуже вора буду, если не расскажу. Пусть знает правду! Захочет — оставит меня, нет — нет! Сам виноват, нельзя на хозяина набрасываться».
И он решает, что сейчас подойдет к хозяину и выложит ему всю правду. Пусть тот знает, с кем имеет дело.
Тут он увидел, что из типографии выходят другие рабочие.
— Доброе утро! — Войтек почтительно поклонился. — Уже обед?
— А ты что, не отсюда? — удивленно спросил один, даже не поздоровавшись.
— Я… — Войтек замялся. — Я, братья, увольняюсь… Хи-хи-хи! Пора, шестьдесят лет все-таки.
— Что, спекся? — усмехнулся рабочий. — Плохи твои дела.
— С чего это я спекся? Просто так вышло, на все Божья воля. До свидания, ребята. Сейчас пойду, с хозяином попрощаюсь. Двадцать пять лет прослужил… Я к нему ничего не имею. Мне еще за два дня полагается. Это мелочь, ничего, заплатит. Двадцать пять лет платил, заплатит и за два дня…
Войтек глупо хихикнул. Молодой рабочий хотел что-то сказать, но второй, постарше, перебил:
— Ладно, пошли, хватит лясы точить!
— Идите, идите, братишки, — улыбнулся Войтек. — Даст бог, еще встретимся. Еще увидимся когда-нибудь…
Но он сам не верил своим словам. Войтек чувствовал, как далек он теперь от этих молодых парней, которые
