Сергей Александрович Семенов
Предварительная могила
Была постройка маяка, наконец, окончена. Его утвердили на самой макушке яркой, пестрой горы, далеко видимой с моря. Из того далека маяк казался преднамеренной карандашной линией, чиркнутой по голубому полотну горизонта. Но отъезжавшему навсегда строителю маяка, когда тот с кормы парохода окинул свое детище последним, проверяющим взглядом, маяк показался вдруг темного воску свечечкой, поставленной им, строителем…
– …кому? – разорвались мысли строителя.
– Се-бе… – Строитель улыбнулся над собою же, но ответ ему понравился:
– Себе, да, себе!
И, как живому и близкому существу, он в последний раз помахал еле видневшемуся маяку ласково протянутой рукою и ушел в свою каюту. Кроме удачного ответа, вызвавшего на его лицо долго не сходившую улыбку удовлетворения, строитель не унес в каюту ничего другого, связанного с маяком. Ему и до постройки этого маяка приходилось творить очень разные и очень неодинаково нужные людям произведения из камня, железа, бетона, дерева. Но они все: собор и университет, дворец и маяк – все и всегда распадались в его представлении на одни и те же составляющие элементы: чертеж, смета, материал и плюс его собственная репутация добросовестного и талантливого строителя.
В продолжение полуторых лет, покамест строился маяк, жена строителя жила в большом курорте, верстах в тридцати восточнее постройки. В первый год она часто и с удовольствием приезжала посмотреть работы мужа. Но по мере того, как круглая башня маяка неудержимо обростала телом различных пристроек, по мере того, как на крыши пристроек организованно ложилось железо, а стены одевались краской, а трубы стали завиваться первыми дымками, ей все больше и больше стало казаться, что вместе с этим ростом маяка сжимается все недружелюбнее, теснее и браслет обступивших маяк гор.
В один из приездов это впечатление настолько поразило ее, что, ничего не сказав мужу, она одна поднялась по винтовой лестнице круглой башни. Выбравшись на верхнюю площадку, она оглянулася, проверяя себя.
Прямо на юг было море.
– Бо-ольшо-о-ое… Ах, большое… – и она пугливо поежилась – не столько от задувавшего норд-оста, сколько от этой, вдруг ставшей совсем очевидной, огромности моря.
Горы же показались с высоты круглой башни еще более неприятными. На запад, север, восток – всюду горы, только горы. Отсюда, с башни, их каменные линии, очертания, контуры пересеклись под странными углами, сдвинулись со своих мест. И потом? …гор оказалось очень много. Чересчур много! Она никак не предполагала. И потом? …каждая гора оказалась отдельной от другой; гора необычайно вылезала из-за горы, гора чудовищно лезла на гору; горы казались огромными, тревожными спинами; горы, действительно, надвигались на маяк недобрым кольцом…
У подножия башни она прижалась к мужу:
– Бедненькие… – сказала она, вздрагивая плечами.
– Кто у тебя – бедненькие?
– Жить кто останется здесь.
Строитель засмеялся; смех его, казалось, сверкал физической крепостью его собственного тела.
Она уехала и не приезжала до тех пор, пока не получила от него записки, приглашавшей на торжество открытия и освящения маяка. Был июльский полдень, походивший на золотой горячий сон, в котором как бы навсегда застыли море, маяк и горы. Но она вдруг не узнала ни моря, ни маяка, ни гор. Все вокруг как будто съежилось и стало домашней, уютней. В полуверсте от берега украшала море неподвижная беленькая яхта губернатора, прибывшего на торжество. И, должно быть, именно звуки музыки, лившиеся с яхты, сковывали теперь пугавшую ее огромность моря. В горах, несмотря на полдень, почему-то горели костры, перекатывалось эхо песен, – там было много солдат. От солдатских песен стало ей совсем весело, и она подумала, что скоро уедет из надоевшего курорта.
Вечером, перед тем как зажечь в первый раз маяк, собрались в новом домике смотрителя – в сюртуках, мундирах, облачениях священнослужителей. Она тоже присутствовала. С ней были любезны и почтительны, и она охотно переносила на себя заслуги и славу своего мужа. В течение получаса в домике совершали обряд освящения. В эти полчаса ей и показали на высокого, узкоплечего человека со впалой грудью и мутными, усталыми глазами под высоким лбом:
– Будущий смотритель…
– Да, да, очень странен… – наперерыв зашептали ей. И тут же подробно рассказали историю смотрителя, показавшуюся ей действительно странной: завтрашний смотритель – вчерашний лейтенант службы Черноморского флота… ушел в отставку… для чего? Навсегда заключить, похоронить себя в этой дыре?
– И кем? простым смотрителем?… Представляете?
Ей сообщили, что смотрителя отговаривал от странного решения даже сам командующий флотом, но упорный человек остался при своем… адмирал в конце концов заподозрил его бог знает в чем…
– Согласитесь: очень, очень странен…
Она вдруг вспомнила про то, как тайком была на круглой башне.
И даже сквозь кадильный дым и торжественную симфонию обряда охватило ее снова прежнее впечатление угрозы маяку со стороны моря и гор. Она украдкой, через плечо, оглянулась на смотрителя. Но тот стоял, не замечая никого и ничего и усердно, как верующий, крестился и кланялся.
При выходе из домика она взяла мужа под руку:
– Надеюсь, сейчас уж не скажешь, что этот противный маяк не готов? – ластясь, спросила она.
– Нет, скажу.
– Почему же?! – воскликнула она почти с испугом.
– А пойдем…
Он повлек ее за собою. Перед самой круглой башнею, на маленькой выровненной площадке, он остановился и топнул ногою о земь.
Раздался жесткий звук.
– Слышишь?
– Да! – ответила она тревожно.
– Здесь будет предварительная могила.
– Могила?! Какая?.. – В ее больших серых глазах блестел испуг.
Он объяснил: здесь повсюду только полуаршинный слой почвы, а ниже уже идет сплошной каменный массив, и это повсюду – на десять верст вокруг. А ведь люди на маяке будут жить годами, будут и умирать…
– А где их, милая, прикажешь хоронить? Поняла? В этом сплошном массиве могилу можно вырыть только динамитом.
– И ты останешься рыть?
Он засмеялся даже:
– Ну, нет. Это уж дело не мое. Видела в горах солдат? – это саперы. Они и выроют, – и он опять топнул ногою оземь.
Она вздрогнула.
– Ты что дрожишь?
– Ничего, ничего, милый… Какая тоска здесь жить. И… и готова могила…
Она не кончила. Утомленно положила свою голову на его грудь и, шепча что-то о своей усталости и называя его любимым, умным, гениальным, замерла.
Он был тоже растроган ее неожиданной лаской:
– Благодарю тебя, моя чуткая, благодарю, благодарю, – нежно говорил он, гладя ее по волосам. – А ты не тревожь себя, не надо, не надо…
– Ай, какая я глупая! не нам же ведь с тобой вековать тут Робинзонами? Не правда, разве, милый?
Он пришел в совсем веселое настроение и почти запел, играя желваками своих сильных мускулов:
– Не на-ам, не на-ам в этой могиле лежа-а-ать, не-е-е на-ам!
Совсем уж поздно открытие маяка праздновалось и на губернаторской яхте. Было вино, музыка, тосты, остроты, речи, фейерверк. Опьяневшие гости показывали пальцами на черное небо – на ослепительные могучие лапы, вцепившиеся в темноту, и говорили несуразное:
– Господа, все морское население собралось на этот праздник…
– Боже, царя храни…
– Ур-ра…
Жена строителя пыталась увидеть что-то в черной воде. Но в воде отражались только огни да звезды. Ей было совсем не весело. На банкете она заметила, что будущий смотритель был очень грустен и ничего не пил. Из расспросов о нем она узнала:
…– туберкулез в последней стадии, и доктор категорически запретил пить…
– И он, глупыш, верит, что спасется этим? – громко и свободно, как о вещи, спросила она.
Ей ответили, что он страшно цепляется за свою жизнь и почему-то добавили, что очень он талантлив. Она выразительно сощурилась, показывая, что не любит больных и хилых, и что уж если человеку осталось жить полгода, так надо эти полгода продать подороже и прожить их весело.
Но, когда смотритель исчез из кают-компании, она тоже ушла побродить по яхте. На носу яхты она заметила высокую сутулую фигуру, кутавшуюся, несмотря на теплоту южной ночи, в пальто. Это был завтрашний смотритель. Она узнала его сразу.
Подошла. Молча встала рядом.
Против ее ожидания он не изменил даже позы.
Она повернулась в профиль к нему, выпрямилась, глубоко вдыхая посвежевший ночной воздух. Перед смотрителем на просвете ночного неба смутно очертилась прекрасная линия ее шеи-затылка-выступающего узла волос.
И он оторвался от невеселых мыслей: накатывалась уверенность, что эта, стоявшая перед ним, женщина пришла сюда, чтобы спросить его о чем-то важном… Потом он стал думать, что, может быть, он представляется этой интересной женщине героем… Может быть?… может быть?…
