Лариса Федорова
Чужая любовь
В тот год лето долго не уступало осени солнечных дней, и даже старики перестали ворчать, что «раньше в сентябре было теплее…» Замешкались где–то непогоды. Иногда налетал короткий дождь, но ему только радовались — к грибам! Лес стоял торжественно–тихий, словно никогда не потрясали его вершин раскатистые громы, не падали с высоты жалящие змейки молний. Осень перепутала траву, запаутинила малинник и заросли папоротника. Здесь, по низинам, между молодыми дубками и осинами, искали ребятишки высокие черноногие грибы с красной шляпкой, а чуть повыше, на рыжих от хвои пригорках, попадались боровики и губастые грузди. Старый бор начинался сразу за Черной речкой. На обратном пути ребятишки гоняли в ней лягушек, а бабы мыли засолочные грузди, чтобы принести их домой прямо в кадку.
У Копыловых в сенях тоже кадка стояла, но никто еще не удосужился принести в нее хоть груздочек. У матери, Анны Петровны, запоздала нынче наседка — приходилось сторожить цыплят то от кошки, то от ястреба. Старшая, Настя, работает на ферме и о хозяйстве думает мало. А младшая, Ленка, и рада бы услужить матери, да слишком много задают уроков в десятом классе. На все есть свои причины, а люди таскают и таскают грибы мимо окон, и Анна Петровна, глядя на пустую кадку, только вздыхает…
— Сходила бы ты, Настя, — нерешительно начинает она разговор со старшей дочерью. — Один день не помрут без тебя телята. Мы вон раньше и детишек так не нянчили.
Мать права. Настя давно могла устроить себе выходной, но ведь это значила бы целый день не увидеть нового зоотехника!
— У меня сегодня репетиция… Не могу же я бежать туда прямо из леса… Пока переоденешься, пока что…
«Пожалуй, это верно, — думает Ленка, — если Настя начнет переодеваться, то это никак не меньше часа…»
— Давайте уж я схожу, — предлагает Ленка. — Мне давно хочется за грибами. А уроки потом сделаю… Нам сегодня поменьше задали.
Ленка лукавит, но как же иначе прекратить этот спор? Ей жаль матери, на которой лежит все хозяйство, и в то же время она понимает, как нелегко сестре поддерживать свой авторитет. С тех пор, как настин портрет напечатали в журнале, ею интересуется вся страна. Говорят, даже студенты к ней на практику приедут.
— С грибами я скоренько, — заискивающе сказала сестре Ленка, — если к вечеру платье какое надо, оставь, поглажу.
Она сунула ноги в брезентовые тапки, накинула на косы материн платок, взяла корзинку и уже на пороге в сенях столкнулась с почтальоншей.
— Насте? — спросила Ленка про письмо, которое увидела сразу.
— А кому же еще? Пирожков какой–то пишет, военный.
Ленка решила вернуться.
— Ты слышишь, Настя, военный!
За всю свою жизнь Ленка не получила еще ни одного письма и, может, не получит. По сравнению с яркой, похожей чем–то на цыганку сестрою она обыкновенная курносая девчонка, которой уже с апреля досаждают веснушки.
Ее разбирало любопытство. Она испытывала это всякий раз, когда сестре вручали письма. Настиного знакомства добивались, как ни странно, даже моряки с Тихого океана. Подумать, сколько понадобилось бы им ехать оттуда до Охлопкова!
— Что это еще за Пирожков! — спросила Настя, распечатывая солдатский треугольничек. — Наверное, и сам, как из печки, — кругленький, рыженький и нос расплылся… Не дыши мне над ухом. Уж если не терпится, возьми и читай вслух…
Ленка взяла письмо, посмотрела число и подпись, пощупала зачем–то бумагу и поинтересовалась почтовым штампом. Письмо шло десять дней.
— «Добрый день, дорогая Настя, — тонким голоском начала Ленка. — Извините меня за беспокойство, но мне очень хочется поздравить вас с успехом по выращиванию телят…»
— Это пропусти.
— «Журнал с вашим портретом попал в нашу часть, и я сразу…»
— Дальше, дальше…
— «Через год служба наша кончается, и я надеюсь…»
— Ну, я пошла. Если хочешь, ответь ему что–нибудь повежливей.
— Я? Да как же это? Ведь он догадается… Обидеться может.
— Откуда ему догадаться? А впрочем, как знаешь. Можно вообще не отвечать. Удивляюсь я на этих ребят: увидали портрет в журнале — и пишут и пишут… А я, может, замужем, или жених у меня ревнивый…
«Какой жених?» — хотела спросить Ленка, но сестра уже хлопнула дверью.
Ленка в задумчивости повертела конверт и еще раз прочитала обратный адрес. Длинный номер полевой почты и буква «Г». Даже странно, что по такому адресу доходят письма. Если письмо шло сюда десять дней, значит, это очень далеко. Нигде не бывавшей Ленке уже представлялось, как повезут ее ответное письмо то степью, то лесом, то через горы. А может, и через море…
* * *Настя вернулась домой только к вечеру. Как всегда после возни с телятами, от нее пахло луговым сеном и парным молоком. Голубая косынка сбилась на затылок, кудри растрепал ветер, но теперь это ее почему–то не заботило…
— Ой, что я тебе скажу! — начала Ленка, и карие глаза ее весело заблестели. — Пирожков–то ведь из Каменки. Выходит, земляк наш. Помнишь, в прошлом году на массовке в роще один военный был. Он еще с Гошей Сафоновым ходил. В одной части они служат, вместе и на побывку приезжали.
— Не помню.
— Да как же не помнишь? Высокий такой, загорелый. Фуражечка у него с малиновым околышем. С Гошей все и ходил.
— Я и Гошку не видала. Очень он мне нужен, рыжий.
— Господи! — ужаснулась Ленка. — А он так складно пишет…
— Гошка, что ли?
Пора бы Ленке знать, что когда сестре не в духе, разговаривать с ней нелегко. За последнее время она часто приходит с фермы сердитая на весь белый свет. Может, с новым зоотехником не ладит?
— Пирожкову–то я, пожалуй, отвечу, — отважилась напомнить Ленка об утреннем разговоре. — Все–таки земляк наш…
— Делай, как знаешь, — равнодушно согласилась Настя, как всегда, занятая своими мыслями.
На сестру она редко когда обращала внимание. Но в последнее время Ленка все чаще и чаще напоминала ей о себе. Через несколько месяцев она показала Насте фотографию какого–то военного. На фоне скал и опрокинутого полумесяца стоял молодцеватый старшина образцовой строевой выучки.
— Кто это? — спросила Настя.
— Вася Пирожков…
— Ты ему разве ответила? Ах, да, я ведь велела… Ну, и что он пишет?
Вопрос был затруднительным. Не так–то просто признаться даже сестре, что вот уже полгода, как изливает Ленке душу незнакомый человек и она отвечает ему не только из вежливости…
— Прочитай, — сказала она, заливаясь румянцем. — Он все больше про любовь пишет…
— Бумага все стерпит… Ты ему не очень–то верь. Другое дело, когда человек лично объясняется. Тут уж глаза наперед слов все выдадут. Был у меня вчера такой разговор…
Настя многозначительно замолчала. На пухлых розовых губах ее дрожала улыбка. Ленка смотрела на сестру, широко раскрыв глаза.
— Только ты смотри о нем не проговорись.
— О ком? — наивно переспросила Ленка.
— Глупая… Конечно, о Борисе Ивановиче.
Сама не зная почему, Ленка ощутила разочарование. Нового зоотехника она видела не раз и ничего особенного в нем не заметила. По сравнению с охлопковскими парнями он выглядел слишком легким, поджарым. И походка была у него городская, торопливая.
— Вначале он показался мне придирой, — продолжала откровенничать Настя. — Рацион забраковал, все как есть сомнению на ферме подвергает. Однажды я не вытерпела и говорю: вы, говорю, академию окончили, а мы здесь практики. И, пожалуйста, нас не обесценивайте. Он даже побледнел от этого намека. Стоит переда мной — брови в ниточку, черные–пречерные… А уж глаза и не вижу какие…
— Должно быть, и глаза черные, — подсказала Ленка.
— Уж потом–то я все изучила. А тогда вот как рассердилась!..
Она долго еще рассказывала о зоотехнике, о его неспокойном характере и о том, что такого специалиста во всей области не сыщешь, а Ленка смотрела на сестру задумчиво и печально. Конечно, Борис Иванович — человек стоящий, да что из того, если есть на свете Вася Пирожков! Отвечая ему от имени Насти, Ленка думала вначале, что взяла его любовь на сохранение до лучших времен. Придет час — подобреет сестра, и Ленка покажет ей все его письма. Да, вначале ей казалось так. Но чем нежнее становились послания Васи Пирожкова, тем труднее было думать, что адресованы они не ей. Сейчас Ленка решила, что откровенность сестры позволяет и ей кое в чем признаться. Может, Настя что–нибудь ей присоветует?
— Знаешь, Настя, есть у меня один секрет…
— Что это еще за секрет? Глупость какая–нибудь…
— Только ты не сердись, ладно? Насчет Васи я… Вот пишет он мне письма, а сам думает…
— Сколько раз можно об этом Васе? Прекрати ты с ним переписку! Ответила раз, и хватит. Никогда меры не знаешь…
