Рассказ
На сопках проглянуло утро, а в Гремячей пропасти — сизый полумрак. Шустрый ручей скатывался по каменистьш уступам, то теряясь в мшистых кочках, то выплескиваясь на серые гранитные плитняки.
По мокрому берегу ручья шел молодой солдат Юрий Прохоров. Глядя на окружающие горы, он воображал, что по сторонам шумливого ручья затаились лохматые великаны.
Высокая, с желтинкой трава, подобно звериной шерсти, оплетала ноги солдата, цепкие сухие ветки царапали лицо. Он проворно огибал замшелые валежины, буреломные завалы. Старые деревья тихо роняли солдату под ноги желтые листья. Жесткая хвоя сыпалась на голову и плечи, кропила вороненый тяжелый в походе автомат. А дятлы, барабаня по сухостою, как будто предупреждали его об опасности.
Где-то там, за лесистыми сопками и каменными хребтами, над просторной осенней долиной уже засветило солнце, позолотило трубы, колокольни и мокрые крыши города. А тут, в пропасти, полутемно и мрачно, и Юрий спешил выбраться из ущелья.
Там, в долине, вдоль изгибав серо-маслянистой реки с печальными кликами косяками улетали на юг перелетные птицы. Юрий слышал их даже ночью в казарме и тосковал по родному дому, ворочаясь на жесткой койке. Всего четыре месяца, как он в армии, еще не свыкся...
Юрий затемно покинул казарму. Там остался строгий ефрейтор Потапов — друг и приятель по мирной жизни. Еще в гражданке тот выучился в кружке ДОСААФ на радиста. Теперь — начальник связи. Он и послал Прохорова в обход линии по тайге до самого конечного поста, что приютился на Кедровой горе. Совсем недавно дружки соревновались в одной слесарной бригаде. Теперь—солдаты на три года. Николай изменился на глазах: ходит, как начальник известный. А он, Юрий? Шагай вот по таежной тропе, смотри за проводом, что едва различим на голых ветках... Юрий вздохнул, поправил автомат на плече и скинул ушанку: вспотел на подъеме.
Дробно стучали крепкими клювами дятлы, ища в омертвелой древесине насекомых и червяков. Такую же дробную трель отстукивали ключами Морзе товарищи Юрия по роте. Теперь они, конечно, позавтракали, собрались в учебной комнате. Сидят в тепле, в чистоте. Николай ходит среди них со строгостью на лице. Ну и пусть! Так-то оно так, а на душе... Ну зачем он, Юрий, идет? Даже медведи ушли в глубь тайги: людей появилось много. А ефрейтор все-таки среди ночи поднял его, послал в тайгу. Юрий сознает: служба. Да ведь мог Николай нарядить и другого...
Тонкие серые провода полевого кабеля как бы нанизывали на себя густые леса, струной певучей позванивали в каменных россыпях, прочной паутиной свисали над крутыми обрывами и бездонными расщелинами. Солдат проложил! А зачем проводная линия, если есть радио? Выдумано, чтобы занять солдата, потруднее дать ему наряд. Рядовому остается одно: «Есть!» — и руки по швам.
Вверху лес заметно поредел, расступились толстенные кедры, от них отстали, далеко внизу у ручья, сосенки. Явственно почувствовалось веяние горного ветра. «Напиться бы», — подумал Прохоров. Он высмотрел подходящий валун, окаймленный зеленым мохом, присел, снял автомат, прислушался к затаенному журчанию ключа, но не припал к нему губами, сдержался.
Молодая луна бледным серпом висела над плоской заснеженной вершиной Кедрового кряжа. Острые рожки месяца торчали слишком круто. «Быть непогоде!»— вспомнил примету Юрий и привычно глянул на ручные часы. И эта старинная примета и эти часы на руке — все от отца. Отец Юрия — наладчик новых станков. Всегда он в дороге, в неведомых городах. Любой станок может укротить, к этому приохочивал и сына, но Юрий увлекался больше футболом и прик-люченскими романами. В армию отец провожал сына с надеждой, что он окажется в технических войсках. А накануне похода Юрия в горы отец прислал письмо, в котором писал, что служить в охранном взводе тоже почетно, потому что это долг перед Родиной.
Из-за Кедровой горы показалось большое облако. Оно распухало, темнело снизу. Рядом с ним громоздились другие тучки, поменьше и почернее. Юрию казалось, что на плоском кряже вырастал горб. «Успеть бы добраться», — подумал Юрий. Он припоминал, как отец учил его терпеть дорожные трудности, и не пожалел, что не напился. Солдат должен привыкнуть к невзгодам!
Навстречу подул ветер, срывая последние листья с деревьев. Прохоров с тревогой посмотрел на часы и на мутную пелену облачков над Кедровым кряжем.
Дорога взбиралась все выше, становилась отвеснее. Рядом есть тропки положе, да оттуда провод не виден. И Прохоров карабкался по козьим стежкам. Высокие пихты поскрипывали, качались их поределые макушки, нервно подрагивали крепкие, чуткие к непогоде лиственницы, а кедры встряхивались, словно спросонья, недовольно мотали мохнатыми ветками — тайга глухо шумела.
Сквозь дрожавшую мглистую дымку Юрий различил за редкими деревьями на голой верхушке одинокий домик, возле него спицы антенн и вращающийся зеленоватый шит.
— Наконец-то! — облегченно сказал солдат. Он одернул шинель, поправил ушанку и вышел на протоптанную, -припорошенную снегом дорожку. Запахло жильем, терпким дымом. Где-то у домика задорно та-такал движок. В нос ударило запахом бензина. Из трубы курился дымок. Домик казался баркасом, плывущим в белесом озере. На подходе к посту в каменистой ложбине залаяла собака. Узнав солдата, она прижала голову к передним лапам, вскочила и с радостным визгом кинулась навстречу.
Юрий не первый раз на этом посту, он всегда припасал лайке гостинец и теперь, довольный, что успел к людям до большой непогоды, что выполнил в срок задание ефрейтора, щедрой рукой отдал собаке кусок хлеба и сала, которые остались от завтрака.
— Ешь мой сухой паек, Щербинка... А я закреплюсь на кухне, — добродушно проговорил Юрий и направился к дому. Часовой строго окликнул его, будто бы и не признал.
— Оглазел? Я это, Прохоров,— возмутился Юрий и двинулся было дальше.
—-Стой!—Часовой вскинул автомат, засверчал свистком.
Из пристройки выбежал лейтенант. На нем — ремни, пистолет, противогаз, каска. «Тревога? С чего бы вдруг?» — удивился Юрий, переминаясь с ноги на ногу.
Лейтенант проводил связного в дежурку, но сесть не разрешил. Торопливо написал что-то, запечатал в конверт и поднялся:
— Солдат Прохоров, пакет доставить командиру роты к восемнадцати ноль-ноль. Повторите!
— Есть, товарищ лейтенант, доставить пакет командиру роты к восемнадцати ноль-ноль! — повторил Прохоров и принял конверт. — Разрешите исполнять?
— Минутку, Прохоров. — Лейтенант шагнул к солдату и доверительно предупредил: — Телефонная связь между первым и вторым контрольными постами потеряна. Речка Малая Пьяная вышла из берегов, снесен мост. Проверьте, где обрыв линии, доложите капитану, Исполняйте!
— Есть! — Прохоров вышел, ошеломленный неожиданностью.
Лайка дожидалась Юрия в затишье. Повизгивая, она преданно ластилась к нему.
Снег повалил густой, крупный. Ветер сметал его с каменистой площадки, где разместился пост. Сквозь завывание ветра слышались ровный гул мотора, приглушенное тарахтение двигателя электростанции. Зеленый щит вращался непрерывно, настороженно.
Прохоров топтался на месте, не решаясь завернуть на кухню. На счастье оттуда вышел повар.
— А, Юрий! Заходи...
Узнав о приказе, повар вынес хлеба, кусок вареного мяса.
— Крой!
Прохоров опустил уши шапки и двинулся в снежную муть. Лайка увязалась за ним.
— Вот тебе и щи понаваристее да каша с маслом...— бурчал Прохоров, спускаясь по уступам крутой тропы. Миновав лощинку, что по краю каменистой поляны, он оттолкнул лайку: — Домой, Щербинка!
Собака недоуменно остановилась, подняла морду. Не дождавшись, затрусила обратно, навстречу ветру.
Прохоров, встревоженный негаданным приказом, плотнее нахлобучил ушанку и начал спускаться в Гремячую пропасть.
За ручьем, на пологом уступе, в мелколесье, чернел шалаш, служивший прибежищем для ягодников и случайных путников.
Еще утром, поднимаясь к посту, Юрий застал у шалаша трех мужчин и старую женщину. С фанерными ящиками за плечами — горбовиками, как зовут их в Забайкалье, они поспешно уходили собирать бруснику, оставив у шалаша тлевшие головешки.
Теперь шалаш сиротливо мок под дождем и липким снегом. Пепелище было утрамбовано тяжелыми каплями. Лишь стойкий запах головешек напоминал о недавнем костре.
Повинуясь соблазну хотя бы передохнуть, Прохоров вполз в шалаш. Внутри было сухо. Пахло вялой травой, застарелым дымом и терпким лекарственным багульником. Юрий снял раскисшую ушанку и повесил ее на сучок. Пятерней расчесал русый чуб. Затем с трудом снял сапоги, вылил из них желтоватую воду, постелил внутрь сухой травы. Из-за пазухи достал газетный сверток с куском мяса и ломтем ржаного хлеба. Ел с аппетитом, думая о предстоящем пути. «Непогода, наверное, надолго. Ягодники вернулись в город, бросили шалаш. Они-то тайгу знают. Поздней осенью с ней шутки плохи...»
