Константин Ваншенкин - Рассказ о потерянном фотоальбоме

Речь пойдет не о семейной реликвии в плюшевом переплете, лежащей на тумбочке возле фикуса или на полочке под телевизором. Не о серых плотных страницах с двойными полукружьями надрезов, куда уголками вставляются фотографии. Не о самих этих трогательных снимках дедушек и теток, дружков-приятелей, которых иной раз никто уже и не помнит, тоненьких соучениц, свидетелей на свадьбах, шестимесячных младенцев, уверенно лежащих на животах. И, конечно, молодых людей в военной форме – тогда молодых! – а сейчас уже лишь профессионально наметанный глаз определит время съемки – по воротничкам и петлицам, по наличию или отсутствию на гимнастерках карманов или погон.

Нет, речь пойдет о другом. Да и сами эти любовно оформленные домашние фотоархивы, которые дают рассматривать гостям, пока не готова закуска, отходят в прошлое. Теперь время цветных слайдов. Теперь снимают слишком многие, никаких альбомов не хватит, фотографии, норовя свернуться в трубку, валяются в доме где попало, ворохом. Они словно перестают быть редкостью, документом.

Речь пойдет о фотоальбоме, который собирались напечатать и выпустить в свет в виде книги, даже в двух томах. В работе над ним меня пригласили участвовать Сергей Сергеевич Смирнов и Михаил Анатольевич Трахман.

Я долго колебался: был занят своим, а времени это должно было отнять много. В конце концов они меня убедили согласиться. Но ведь не уговорили бы, если бы самому не хотелось.

Это было в семьдесят втором году.

Сергея Сергеевича я знал более двадцати лет. Познакомился с ним в пятьдесят первом, вскоре после того, как он пришел в «Новый мир» заместителем к Твардовскому. Как раз в это время у меня печаталось там стихотворение «Мальчишка», я подписал верстку и уже попрощался, когда в уютной гостиной старой редакции заведующая отделом поэзии С. Г. Караганова вдруг остановила высокого стройного блондина и сказала:

– Сергей Сергеевич, вы интересовались, вот это и есть Ваншенкин…

Тот стал трясти мою руку, говорить, как ему нравятся стихи.

Когда он отошел, я полюбопытствовал – кто это. Она объяснила.

– Вместо Анатолия Кузьмича? – удивился я, имея в виду Тарасенкова.

Помню, она ответила:

– Вместе.

Мало кому известный в то время, недавно демобилизованный полковник через несколько лет стал популярнейшей в нашей стране личностью. Его поиски безвестных героев войны, восстановление доброго имени многих живых и павших, стремление к истине и справедливости нашли живейший отклик в душах миллионов.

Потом он редактировал «Литературную газету», до этого и после руководил Московской писательской организацией.

У меня всегда были с ним самые добрые отношения.

Момент нашего знакомства ему запомнился тоже. В 1959 году он подарил мне книгу «Герои Брестской крепости» с такой надписью: «Константину Яковлевичу Ваншенкину, автору любимого мною стихотворения „Мальчишка“, дружески, от души. С. Смирнов».

Я еще, помню, подумал тогда: «И что он к этому моему „Мальчишке“ прицепился!…»

С Михаилом Трахманом я почти не был знаком.

Он был известным фронтовым фотокорреспондентом. Прыгал с парашютом в тыл врага, долго жил у партизан, снимал их…

Что же должен был представлять собой этот альбом?

Он назывался «От Советского информбюро». Однако сводки шли только канвой, на полях, и – выборочно. Альбом делился на главы – как сама война. Вероломное нападение, все крупнейшие сражения, партизанская война, Ленинградская блокада, тыл – фронту, освобождение захваченных врагом областей и стран Восточной Европы и т. д.

Каждую главу и главку должна была открывать статья Смирнова, часто довольно большая, сугубо военного характера, с описанием плана и сути битвы, указанием участвующих частей и соединений – с обеих сторон. Смирнов серьезно изучал историю войны, был близко знаком и регулярно общался со многими нашими выдающимися военачальниками и был вполне готов к выполнению своей задачи.

Но главное и основное составляли, разумеется, снимки. Работы, понятно, не одного Трахмана – таких было относительно немного. Трахман являлся составителем, и он со знанием дела подобрал многие сотни фотографий, рисующих, отражающих, воссоздающих великую войну – и каждый ее день, и неожиданно выхваченные минуты. Прежде всего людей войны – их отвагу, их подвиг, их беду. Здесь были снимки и достаточно известные, и – в большинстве – виденные мною впервые. И обычные по сюжету (хотя Твардовский и говорит: «На войне сюжета нету». Но то на войне, а то на снимке), и совершенно потрясающие.

В чем же заключалась, собственно, моя задача?

Я должен был сделать краткие подписи к фотографиям, или, как официально их именовали, литературные миниатюры (в обиходе их называли ходовым и расплывчатым словечком эссе). Я должен был сделать двести таких подписей – то есть не ко всем снимкам, а по моему выбору, разумеется, не в стихах, хотя мог использовать и стихи – свои и чужие.

Трахман привез мне первую порцию фотографий – несколько объемистых папок. Он ездил на зеленых удлиненных «Жигулях», за опущенным боковым стеклом, изредка высовываясь, торчала морда умнейшего черного пуделя.

Я развязал тесемки первой папки, взятой наугад, и меня окатило войной, я задохнулся и тут же захлопнул папку, чтобы сохранить свое волнение.

Весной я поехал в Ялту. Знакомые удивлялись, почему у меня такой солидный багаж, не зная, что самый большой чемодан битком забит папками с военными фотографиями.

Я жил на горе, среди развивающейся крымской весны, среди поочередно расцветающих миндаля, абрикоса, каштана, глицинии… Внизу ярко синело море, к самой набережной швартовались белоснежные океанские суда, звучала музыка, и все это было прекрасно, Но я – без преувеличения – жил и здесь, и там, в своей молодости, в своей работе.

В этом же доме поселился тогда мой соавтор Сергей Сергеевич Смирнов. Он писал вступительные статьи к разделам альбома, его комната была завалена трудами по истории войны, мемуарами полководцев. Но время от времени он спускался ко мне, перебирал фотографии, заряжался ими. Заходили и другие знакомые, узнавшие, чем я занимаюсь, просили разрешения посмотреть, становились задумчивыми, вспоминали. Я объяснял, отвечал на вопросы. Я уже видел войну с разных сторон, из разных точек, я уже побывал на всех фронтах и направлениях, как в реальности разве что только Симонов. Я, рядовой участник войны, уже наблюдал весь ее разворот, всю панораму. Но особенно екало сердце, когда я набредал на то, с чем встречался, где бывал сам.

Потом я сидел дома у Михаила Анатольевича Трахмана, в Москве, на Ленинградском проспекте, и разглядывал новые кипы фронтовых фотографий. Потом жил на Рижском взморье и опять развязывал папки с очередными фотографиями. И опять в одном доме со мной жил Сергей Сергеевич, и мы иногда пили с ним виски на его балконе под шелест залива и под скрип сосен.

Издатели нас торопили, они хотели выпустить альбом к тридцатилетию Победы. Дело двигалось, но не так быстро, как того хотелось.

Свою часть работы я выполнил первым. Я был, конечно, тоже занят другими делами, но не в такой степени, как мои соавторы. Смирнов надолго уходил в дальнее морское плавание, часто включался в составы делегаций, отправляющихся за рубеж, или возглавлял их, занимался проблемами Московской писательской организации, имел множество официальных и общественных обязанностей и поручений. Трахман тоже бывал в частых разъездах, путешествовал с семьей и черным пуделем по странам Восточной Европы.

И потом то, что делал я, не требовало дополнительных уточнений, проверки. Их же работа была целиком построена на фактическом материале, она должна была быть тщательно изучена и утверждена соответствующими военными и научными консультантами, во избежание малейшей ошибки. Кое-что приходилось изменять и доделывать.

Короче говоря, как только издатели увидели, что не успевают к нужному сроку, они охладели к нам. Но заинтересовались другие, и в буквальном смысле чемодан с нашей работой был переправлен туда.

И тут заболел, как вскоре выяснилось, безнадежно, Сергей Сергеевич Смирнов. Он страшно изменился внешне, похудел. Он еще интересовался делами, в том числе и судьбой нашей общей работы, но уже угасал стремительно. Его уход больно задел многих.

Сейчас его имя присвоено одной из улиц Бреста, читается на борту океанского корабля.

Смирнова не стало, но рукопись наша рассматривалась, продвигалась, когда от внезапного сердечного приступа скончался замечательный фронтовой фотокорреспондент, человек большой выдумки, энергии и обаяния, Михаил Анатольевич Трахман.

Тем и окончилась наша совместная эпопея.

Через какое-то время, может быть и не очень скоро, я поинтересовался, каково положение с нашей рукописью, и мне сказали, что ее нет, она исчезла. То есть как исчезла? Да вот так, пропала, потерялась. Бывают и такие случаи.