Геннадий Черкашин - Батумская кофейня

Это было в давние, если не сказать, весьма давние времена — примерно лет сорок тому назад. В те дни мне довелось вместе с авторами журнала “Юность” участвовать во встречах с читателями, которые проходили в Дворцах культуры Ленинграда. Журнал “Юность” тогда пользовался огромной, прямо-таки невероятной с нынешней точки зрения популярностью. И это понятно. В нем публиковались тогда молодые еще Василий Аксенов, Белла Ахмадулина, Аркадий Арканов, Ярослав Голованов… Именно они и участвовали в тех литературных вечерах, о которых я говорю. В “Юности” тогда была опубликована моя “Повесть о рядовом Смородине, сержанте Власенко и о себе”, и потому я тоже был приглашен участвовать во встречах с читателями журнала. На этих встречах я обычно читал короткий юмористический рассказ “Барабан” — смешную историю о том, как я, будучи солдатом, возил в областной город ремонтировать огромный барабан. О том, как почти все, кто встречался мне по пути, с веселым удивлением взирали на мою огромную ношу и восторженно восклицали: “Ну и барабан!”

А сам я тогда работал в детском журнале “Костер” — заведующим отделом прозы. И вот однажды, спустя некоторое время после того, как “Юность”, пожав лавры успеха в Ленинграде, благополучно отбыла в Москву, в редакции “Костра” появился молодой застенчивый человек. Привел его наш постоянный автор — писатель Радий Погодин. Радий Погодин, как мне кажется, обладал особым умением: находить, каким-то особым чутьем вынюхивать талантливых людей, будь то литераторы или художники, и приводить их к нам в редакцию.

— Знакомьтесь, — сказал Погодин. — Геннадий Черкашин. Физик.

Новый знакомый протянул мне руку, улыбнулся мягкой улыбкой и неожиданно, как пароль, произнес:

— Ну и барабан! — и засмеялся.

И я засмеялся тоже и ответил:

— Барабан!

Так состоялось наше знакомство, которое со временем переросло в дружбу.

Вскоре на страницах “Костра” появились первые рассказы Геннадия Черкашина “Шоколад” и “Возвращение эскадры”. Они были посвящены Севастополю — тому самому городу, чья оборона стала легендарной, городу, который, разрушенный, израненный, возвращался к мирной жизни.

В судьбе каждого человека, а особенно человека творческого, очень существенную роль играет его “малая родина”, те впечатления, которые он получает в раннем детстве и в юности. И хотя родился Геннадий Черкашин в Донецке, малой родиной для него стал Севастополь. Хотя применительно к этому городу слова “малая родина” можно произносить лишь весьма условно. Так или иначе, но свою любовь к Севастополю, свою привязанность к нему Геннадий Черкашин пронес через всю свою жизнь. Именно Севастополю, его людям была посвящена его первая книжка “Вкус медной проволоки”, написанная с мужественной и суровой правдивостью. И позднее и в романе-хронике “Клянусь землей и солнцем”, и в исторической повести “Бриг „Меркурий”” Геннадий Черкашин не изменяет своей главной привязанности. И, надо сказать, Севастополь платил и продолжает платить писателю ответной любовью.

Если бы мне пришлось попытаться определить главную черту натуры Черкашина, я бы назвал мягкое благородство. Этим благородством пронизаны и его книги.

В последние годы своей жизни Геннадия Черкашина все больше увлекали проблемы общечеловеческого масштаба, проблемы, возникающие на стыке философии и физики. К сожалению, многие его серьезные замыслы остались неосуществленными. Геннадий Черкашин ушел из жизни неожиданно рано. Сегодня мы знакомим читателей с одним из его неопубликованных рассказов. В этом году ему исполнилось бы 70 лет. Впрочем, представить его в таком возрасте непросто: он по-прежнему помнится мне тем же молодым человеком, который с застенчивой улыбкой протягивает мне руку, и, словно пароль, произносит: “Ну и барабан!”

Борис Никольский

Здесь рыбу не нанизывали на кукан, а просто бросали ее на бетон причала, и вначале она прыгала, повисая на мгновение в воздухе, как серебристый, туго натянутый лук, потом просто трепыхалась в предсмертных конвульсиях и наконец засыпала. Пассажиры лайнеров экспрессной линии спускались на причал по гулкому трапу, подходили к нам и с удивлением смотрели на рыбу и на то, как ее ловят. Любопытные задавали вопросы. Особенно женщины.

— Мальчики, — спрашивали они, — ну шо это за рыба такая?

Словоохотливый Васо пускался в объяснения:

— Ставрида… игла… ласкир… мерланг… бычок… что еще?!

Мы лениво посмеивались. Низкорослый коротконогий Васо был похож на самовар из красной меди. По утрам я встречал его на пляже. Перед купанием он делал зарядку. Он делал ее, не снимая белой капроновой шляпы. Из-под шляпы, продолжая линию носа, далеко вперед выдавался живот. Этот живот походил на надутую медицинскую перчатку. Где-то совсем низко тело опоясывала синяя полоса трусов. Эту полосу соединяли с землей две волосатые спички. Я всегда получал истинное удовольствие, глядя, как Васо, энергично прыгая по пляжной гальке, боксирует с тенью. Он с неслыханной легкостью входил в раж, и воздух в том месте, где мелькали его кулаки, на глазах сгущался и превращался в тесто. Покончив с этой нелегкой работой, Васо снимал шляпу, аккуратно клал ее поверх одежды, подходил к пенистой кромке и пальцем ноги пробовал воду. “Уф-фф!” — вскрикивал он и, войдя в воду по колено, начинал шумно обливаться водой. Только после этого он нырял. Температура воды, несмотря на конец сентября, не опускалась ниже двадцати трех градусов.

— Какого черта он корчит из себя Енгибаряна? — спросил я как-то Костю.

— Кто, Васо? — спросил он. — Он боксер, ты что, не веришь?

— Никогда бы не подумал, — сказал я.

— Да, Васо был чемпионом Батума и Аджарии среди юношей.

— Давно? — спросил я.

— Сейчас скажу… двадцать пять лет тому назад. Болельщики его просто обожали… И сейчас еще обожают, ты что, не заметил?

— О, да! — согласился я, вспомнив, что часто видел Васо в окружении каких-то людей, его вечно перетаскивали из одной компании в другую, и я слышал, как пьют за его здоровье.

Я ловил рыбу не для себя. У меня и удочки своей не было. Поэтому я ловил ее тому, у кого была лишняя удочка. Для Васо я тоже ловил рыбу. Лезвием безопасной бритвы мы нарезали ставриду и нанизывали мясо на крючки. Затем начиналось самое сложное: нужно было забросить снасть метров на пятьдесят в море прямо перед собой. Если грузило летело вбок, то можно было зацепить и запутать удочки соседей. Чтобы оно улетело столь далеко, нужно было раскрутить его, как лассо. Когда мы ловили ночью, то проходили секунды, прежде чем слышался хлипкий всплеск упавшего в воду грузила.

Забросив удочку, я усаживался на причал. Рыба не баловала нас клевом, и у меня было время смотреть по сторонам. Буйно-зеленые горы справа, казалось, были очерчены мягкой кистью акварелиста. Сторожевые каменные башни на вершинах. Полупрозрачные, как дым, облака. Зеленый мыс напротив. И слева пепельно-голубой, вогнутый после просушки лист ватмана, в центре которого красуются три танкера.

— Ой, мальчики, как называется эта рыба?

— Ставрида, дорогая. Интересуетесь рыбой?

— А что, она вкусная?

— Хотите попробовать, приходите вечером сюда, сходим в ресторан, и нам ее зажарят, подадут горячей, хотите?

— Ой, с огромным удовольствием. А когда приходить?

— В восемь часов, дорогая.

— Придем, мальчики.

— Ты слышал, мцерали, они придут. Эту пухлую блондинку я беру себе, а ты бери себе брунетку, возьмешь?

— Отстань, — говорю я.

— Слушай, что ты дурака валяешь? Сами ведь напрашиваются. У меня дом пустует. Эту блондиночку, эту барабулечку, эту султаночку, ах, я беру себе, а тебе… ты что, кацо, даже не видел, кто к нам подходил?

— Не видел.

— Слушай, что вы русские за мужики такие?! Настоящие женщины подходят, а вы даже не оглянетесь, тьфу на тебя, мцерали!

Васо пренебрежительно крутанул кистью руки и отвернулся от меня.

— Ведешь себя как монах, — проворчал он и сплюнул в воду.

— Что воду пачкаешь? — я ухмыльнулся. — Батумские донжуаны, вам нужно только одно: выпить, пожрать да с бабой переспать.

— В этом смысл жизни! — значительно проговорил Васо и стал поспешно выбирать леску.

— Смысл жизни… — проворчал я. — Смысл жизни, черт побери…

Я собирался покинуть Батум еще две недели тому назад. Две недели я торчал здесь, сам не зная почему. Две недели я готовил себя к отъезду, выбирал рейсы, собираясь отплыть в Одессу то на “России”, то на “Грузии”, то на “Литве”. Я мог отплыть в любой день, для этого стоило только встать, пройти полсотни шагов до здания морвокзала, взять в кассе билет на стоящий у причала теплоход и зайти за чемоданом к дяде Мише. Мое плечо касалось толстого каната, который удерживал высокую белую корму очередного лайнера. Каждое утро я собирался отчалить, с этим приходил в кофейню и не отчаливал.