Александр Чаковский
Год жизни
Я приехал в Заполярск в июне 1954 года.
В городе была только одна гостиница, если не считать Дома рыбака, всегда переполненного.
Гостиница тоже оказалась набитой битком. Нельзя было получить ни номера, ни койки.
— Ждите, — сказала дежурная, — к утру, может, рассосется…
Оставив у дежурной паспорт и чемодан, я вышел на улицу.
В небольшом сквере рядом с гостиницей, несмотря на поздний час, сидели и бродили люди. Не сразу удалось найти свободную скамейку.
Вид отсюда открывался замечательный. Прямо передо мной расстилался морской залив, от него веяло холодом.
В порту дымили пароходные трубы. Подхваченные подъемными кранами, взмывали в воздух грузы.
Солнце все еще высоко стояло над горизонтом, вода залива рябила в его лучах; на противоположном берегу виднелись в розовой дымке черные горы с узкими снежными прожилками.
Шел двенадцатый час ночи, но город не спал. По скверу и улице гуляли люди. На соседней скамейке примостился какой-то парень и читал книгу.
Я пошел бродить по городу.
Город был большой и разбросанный. Я двинулся вдоль широкой улицы, застроенной новыми трех- и четырехэтажными домами, и вышел на пустырь. Здесь со скрежетом и лязгом два экскаватора рыли большой котлован. Вокруг стояли зрители, опуская и поднимая головы вслед за движениями экскаваторного ковша.
Мимо меня прошли, чуть пошатываясь, три моряка рыболовного флота. Они свернули к гостинице. На скамейках и крылечках сидели парни и девушки. Из открытых окон неслись звуки радиол. На пустырях ребята играли в мяч, перекидывая его по кругу. В тире, который почему-то назывался «аттракцион», щелкали выстрелы мелкокалиберных винтовок.
Надо было дать телеграмму в Москву. Текст я написал еще в вагоне, когда поезд подходил к Заполярску. Отправить ее нужно было немедленно: слишком много надежд у меня было связано с ней.
На телеграфе тоже было оживленно. У окошка телеграфистки стояли в очереди всего пять-шесть человек, но междугородный телефон осаждали человек двадцать. Особенно много было здесь рыбаков. Их сразу можно было узнать по фуражкам с «крабами». Кое-кто был явно навеселе. Клиенты наперебой требовали соединить их с Москвой, Ленинградом, Архангельском, Вязьмой, Подлипками, Щекотовкой и бог знает с какими еще пунктами, совали в окно пачки денег, заказывали «молнии» или «если есть, то сверх-пересверхмолнии», лишь бы разговор состоялся немедленно, «потому что завтра уходим в море и тридцать суток будем там болтаться, а телефон в море еще не провели».
Я протянул девушке телеграмму и внимательно следил, как она делала на ней пометки, а потом положила листок на край стола. Я не уходил. Мне хотелось самому увидеть, как унесут телеграмму в аппаратную.
Но стоящие сзади зашумели.
Я вернулся в гостиницу.
Люди по-прежнему бродили взад и вперед по коридору. Не хватало стульев и кресел. Я пробрался между загромоздившими коридор чемоданами, ящиками, тюками к окошку дежурной. Мне повезло.
Номер оказался небольшой комнаткой с железной кроватью, тумбочкой, одним стулом и черной тарелкой репродуктора на стене.
Мне предстояло провести здесь ночь. Поезд к мосту моей работы отправлялся из Заполярска завтра вечером.
Штор на окне не было, солнце светило по-прежнему, и я не мог заснуть.
Да и в полной темноте мне это не удалось бы…
Я стоял у порога жизни, новой жизни. Чувства радости, тревожного ожидания, больших надежд охватили меня.
Подошел к окну.
На небе появились облака. Солнце стало красным и отчетливо круглым. Подсвеченные солнцем, резко выступили края облаков. По светящейся, похожей на расплавленный металл воде залива плыл небольшой пароход, и казалось, что он с минуты на минуту загорится…
В маленький рабочий поселок я добрался через сутки.
Помню, как стоял я на узкой улочке. Светило солнце, полярный день был в самом разгаре. Но часы показывали около полуночи. У нас в обычный летний безоблачный день солнце желтое, раскаленное добела. Здесь оно было красное, точно огонь в светлых сумерках.
Поселок окружали черные, безлесные горы. Кое-где со склонов сбегали узкие снежные дорожки, извилистые, словно ручейки. Казалось, что там, в просветах гор, не туман, а бескрайнее холодное море, и горы плывут в нем, как диковинные черные айсберги.
Но никакого моря здесь не было — многие десятки километров отделяли меня от Северного океана. Глазам открывался только туман, чуть подкрашенный светом солнца…
Но я находился на Севере, за Полярным кругом, на краю земли. И раз уж я приехал сюда, мне хотелось найти здесь все — и снега, и медведей, и холодный океан, и полярный день, и полярную ночь.
По обе стороны улочки тянулись редко поставленные деревянные дома. Между ними росло какое-то белесое, напоминающее высокий мох растение, в ту пору я еще не знал, что это ягель — любимый олений корм.
На улице было пустынно — в поселке жили рабочие рудника. Те из них, кто не работал сейчас в горе, уже спали.
Откуда-то издалека, вероятно из открытого окна, донеслись звуки радио. Послышались приглушенные удары кремлевских часов. Было странно и как-то очень непривычно слушать их полуночный бой при незаходящем солнце.
Я переночевал в маленькой гостинице и рано утром отправился в управление горного комбината.
В отделе кадров, сдав путевку секретарю, стал ждать вызова к начальнику отдела.
Минут через десять тонкая, неровно обитая серым пузырящимся дерматином дверь кабинета открылась, и оттуда вышел человек в сапогах, бриджах и расстегнутом пиджаке, из-под которого видна была расшитая украинская рубашка, подпоясанная тонким кавказским ремешком. Под мышкой этот человек держал картонную папку.
Еще с порога он спросил меня:
— Инженер Арефьев?
Я почувствовал, как загорелось мое лицо. Да, месяц тому назад я стал инженером, но никто еще до сих пор не называл меня так всерьез, да еще обычным, будничным голосом.
— Пройдемте к директору комбината, — сказал, не дожидаясь моего ответа, начальник отдела кадров. — Ваше личное дело уже получено из института.
Он похлопал ладонью по прижатой локтем папке и, выходя в коридор, обернулся.
— Зачем же вы чемодан-то берете с собой? — недоуменно спросил он, увидев, что я, растерявшись, подхватил свой чемодан.
Мы поднялись по цементной лестнице на второй этаж и пошли по длинному коридору. И все время, пока мы шли, в ушах моих звучали только два слова: «Инженер Арефьев! Инженер Арефьев!»
Как это здорово звучит! «С вами говорит инженер Арефьев… Передайте, что инженер Арефьев распорядился…»
Я оборвал поток своих восторженных мыслей, потому что мне показалось, будто я произносил их вслух. «Дурак, мальчишка!» — обругал я себя и украдкой взглянул на начальника кадров.
Но он, конечно, ничего не слышал. Он шагал несколько впереди меня, наклонив бритую голову и чуть вытянув шею, точно собирался кого-то забодать.
Перешагнув порог кабинета, я увидел директора. Большой, грузный, он сидел за несоразмерно маленьким письменным столом. На другом, поменьше, стояли телефоны — два обычного типа, один полевой и микрофон.
Начальник отдела кадров встал за спиной директора.
— Ну, садись! Чего же стоишь? — приветливо, но все же, как мне показалось, чуть иронически сказал директор, перелистывая мое личное дело. У него неожиданно для его комплекции оказался тонкий голос. — Присаживайся, — повторил директор, кивая на стул. — Когда прибыл?
Продолжая перелистывать мои анкеты и характеристики, директор бормотал, изредка взглядывая на меня:
— Так… Московский транспортный… Кандидат партии… Не женат… Не женат? — переспросил он. — Ну чего ж краснеешь? Жениться легко, разжениться труднее… Тут в характеристике написано, что ты сам вызвался ехать в наши края. Верно?
— Просил, чтобы послали в Заполярье, — сказал я.
— Ну и молодец! А почему так тихо говоришь? Горняк должен громко говорить. Инженер-туннельщик — большое дело! Послушай, — вдруг спросил директор, резко захлопывая папку и пренебрежительно отодвигая ее в сторону, точно совсем никчемную вещь, — а может, в горы пойдешь, на рудник? Тоже ведь наша епархия. Во-первых, к поселку ближе, кино там, танцы, девушки, «шайба»… Ты водку пить еще не научился?
И, не дожидаясь моего ответа, обернулся к начальнику кадров:
— Меня на днях министр честил. «Что это, говорит, у тебя питейная стихия разгулялась в Заполярье? Кончать надо с этим предрассудком, будто если ты горняк, да еще на Севере, то, значит, и пить должен…»
— Недостаточно развернута массово-культурновоспитательная работа, — спокойно отозвался начальник. — Сказывается удаленность от культурных центров.
