Антонин Ладинский - Слоны Ганнибала (сборник)

Отечественному читателю, несомненно, известно имя писателя, автора исторических романов Антонина Петровича Ладинского(1896–1961).

Судьба А. Ладинского достаточно драматична. В 1921 году подпоручик Ладинский с отступавшими частями белой армии покинул родину и более тридцати лет – до 1955 года – жил на чужбине. Жил – и писал. Писал много: романы, рассказы, очерки, стихи… Стал одним из наиболее известных писателей русского зарубежья. И вот парадокс: обширное и многообразное наследие Ладинского-изгнанника доныне не собрано, не издано и, проще говоря, забыто…

В нашей стране широкое признание получили лишь те романы, которые были написаны и опубликованы уже после возвращения на родину: «Когда пал Херсонес», «Ярославна – королева Франции», «Последний путь Владимира Мономаха».

Книга, Которую издательство предлагает вниманию читателей, – первая в нашей стране попытка исправить эту несправедливость. Составители ее стремились представить эмигрантское творчество Ладинского как можно шире и многообразнее. Здесь роман «XV легион» (1937) об упадке Рима в III веке до нашей эры, второй роман, «Голубь над Понтом» (1938), о Византии и России в X веке. К романам органически примыкает цикл рассказов, которые удалось найти в труднодоступных, сохранившихся в небольшом количестве журналах: «Воля России» (Прага), «Иллюстрированная Россия» (Париж), «Новоселье» (Нью-Йорк), «Русские записки» (Париж), «Современные записки» (Париж), «Числа» (Париж), а также в парижской газете «Последние новости». С прозаическими произведениями перекликается и поэзия Ладинского, в частности, его главная книга – «Стихи о Европе», тоже включенная в настоящий сборник. Наконец, помещены в книге и два очень ценных отзыва о творениях Ладинского и его жизни в изгнании; их авторы – русский философ Георгий Федотов и поэт Юрий Терапиано, хорошо знавшие Ладинского и разделявшие с ним тяготы жизни в чужой стране.

Таким образом, творчество Ладинского в эмигрантский период жизни представлено в данной книге с полнотой, близкой к максимальной. Публикуя неизвестные на родине произведения А. Ладинского, издательство делает попытку ввести их в современный круг чтения. С такой надеждой трудились и составители, разыскивая в архивах и библиотеках преданные забвению сочинения соотечественника, сумевшего сделать столь многое вдали от России и по возвращении на родину.

Кажется, ни в одном государстве не соседствовали так странно меркантильные интересы и подвиги, как в Карфагене. С одной стороны, жадность торгашей, меняльные конторы, проценты, с другой, – военный гений таких полководцев, как Ганнибал, его боевые слоны, его походы, альпийские тропы, облака, бессмертие. Появившись на полях сражений, слоны внесли переворот в тактику эпохи, смятение в ряды римских легионов. В воздухе запахло серой фалариков. Разгоряченные вином, в которое примешивались одурманивающие специи, слоны с ревом бросались на неприятельскую пехоту, топтали ее, разили клыками. «Облака, таящие в своем чреве рев бури», – сказал о слонах греческий поэт III века. Так, на полях Соммы, в тумане зимнего рассвета появились впервые перед траншеями чудовищные танки.

Но кто, кроме гимназистов, в нашем мирном городке думал о Ганнибале? Тогда и в голову не приходило, что удастся посмотреть на Карфаген, жадный и меркантильный город, вернее, на те холмы, залитые солнцем и поросшие бурьяном, в могильных зияниях, в ямах раскопок и в обломках римских колонн и черепков, на которых стояли некогда башни и храмы Карфагена, его бани и казармы наемников, базары, конюшни для слонов, торговые склады, военные кузницы и фабрики снаряжения – свинцовых шариков для балеарских пращей и каменных ядер для баллист, доставлявшихся в огромном количестве на галерах под стены Сагунта. Но в случайном путешествии, в один ветреный, но жаркий день, на берегу божественно-синего и радостно-круглого залива привелось все-таки взглянуть на эти могилы и черепки, на эти превратившиеся в лужи гавани, которые во времена Магонов были забиты кораблями с елеем, испанским серебром и массилийским вином, с рабами и слоновой костью африканских экспедиций.

Потом были, конечно, более трудные положения, и людям нашего поколения пришлось кое-что пережить, но тогда казалось, что это самый страшный день в жизни. Предстоял экзамен по латинскому языку. Городское, омытое ночным дождем, утро сияло, полное беззаботной прелести, а мы шли в гимназию, как на казнь, завидуя спокойствию встречных людей. В желудке была неприятная пустота, сердце слегка замирало, а навстречу попадались равнодушные чиновники, бабы с корзинами, веселые маляры, красноносые рассыльные с пакетами, в которых жизнь была пронумерована, разнесена по графам или, по крайней мере, обезврежена канцелярской отпиской.

По дороге надо было замедлить шаги около одного незабываемого дома. Может быть, она еще спала в своей узкой девичьей постели, в комнате с цветочками обоев, с кисейным туалетом, с фотографией Максимова на стене? Нет, она не спала. Открылось окно. В одной руке она держала сдобную булочку, другою дружески махала. Ее утренние глаза необыкновенного цвета были прозрачны и влажны, как обсосанный леденец. Голос был музыкой из другого мира.

– Страшно? Это очень трудно, латынь?

Еще вчера вечером мы провожали ее с молодым офицером из городского сада. Тогда пехотные офицеры только что получили право носить вне строя сабли и наполняли бряцанием весь город. Когда речь зашла об экзаменах, о латыни, офицер, картинно опираясь на саблю, победоносный и неотразимый, весело рассмеялся:

– Латынь? Квоускве тандем, Катилина… Чепухиссима!

Казалось, ничего нельзя было поделать в мире против этих самоуверенных людей, которым все в жизни кажется простым и ясным. Они беззаботно смеются, напевают веселые мотивчики, щелкают пальцами и говорят:

– Пусть неудачник плачет!

Провалиться на экзамене и значило быть одним из таких неудачников, погибнуть в ее глазах, стать посмешищем всего мира. Во что бы то ни стало, надо было победить, преодолеть все препятствия, разрушить козни врагов. Ведь это был в некотором роде выход на жизненную арену, со всеми затаенными мечтами и планами, а впереди лежало любимое поприще. Канны или крушение всех надежд.

Не в пример другим экзаменам, выпускное испытание по-латыни происходило в актовом зале, куда на один день переносились ученические парты. Они стояли, как в пустыне, в огромной зале. На стенах висели портреты императоров. В Преображенском мундире, опираясь на бронзовую пушку, с развевающимися на ветру кудрями стоял Петр, а за его прекрасной головой переливались штормовые облака, виднелись на рейде голландские корабли. Павел, с мальтийским крестом на пурпурном далматике, курносый и надменный, самодержавно выставил носок лакированного ботфорта.

Сторожа принесли книжки Тита Ливия. Придерживая стопки подбородком, чернобородые, как палачи, они хитро подмигивали нам, обреченным на заклание. В эти книжки страшно было заглянуть. Какие дебри периодов! Казалось, что никогда в жизни не удастся распутать эти темные тексты с декламацией речистых полководцев, с утомительными перечислениями обстоятельств, причин и следствий.

Явился латинист. В руках у него была пачка бумаги казенного образца, каждый лист которой был пронумерован и скреплен гимназической печатью. На минуту сверкнула звезда на синем вицмундире директора. Послышался чей-то вздох. Потом зашелестели страницы, робко скрипнуло перо, отважившееся вывести первую строку, хоть тут же ее пришлось зачеркнуть. Для каждого был предназначен доставшийся по жребию особый текст. Мне досталась та страница, на которой описывается переход Ганнибала через Альпы и все злоключения этого замечательного марша, доставившего столько хлопот и треволнений нерасторопным римским консулам. Это было почти символическое напутствие в жизнь, мужественное напоминание.

Вторая пуническая война была в полном разгаре. Под Сагунтом скрипели рычаги метательных машин. Как привидения, в дымном чаду смоляных котлов двигались на катках осадные башни. Тараны упрямо долбили бараньими лбами крепкий камень стен. Рим посылал в Африку посольство за посольством, негодуя, протестуя, требуя уважения к договорам и возмещения за убытки, причиненные римскому народу. В карфагенском совете «ста четырех» разыгрывались драматические сцены: «мир или война?» Римский посол, ныне в сонме героев, увенчанный лаврами, прославленный классическими авторами, а по существу упрямый мужик, скряга и хороший хозяин, весьма волновавшийся о том, усердно ли обрабатывает его раб с парой волов, оставленный в Италии, участок в семь югеров, поднял и опустил полу тоги. Это означало разрыв переговоров. Как пшеница на италийских полях, вырастали новые легионы…