Иван Дроздов - Радуга просится в дом

Секретарь деканата Катя Соловейко, увидев в дверях незнакомого человека, прервала работу. Ее средний пальчик взлетел над клавишами машинки да так и замер.

— Декана нет, — сказала заученным тоном. — Ушел к ректору.

— А мне не нужен декан. Я Павел Белов.

Девушка преодолела минутное замешательство, опустила руку на стопку чистой бумаги.

— А-а… Извините.

Белов подошел к левому краю стола, смерил взглядом разложенные по стопкам листы. То были страницы переведенного им на русский язык украинского романа «Соловьиная балка». Половина работы была уже готова. «Хорошо, очень хорошо», — подумал Павел и с чувством благодарности взглянул на девушку, взявшую на себя труд по вечерам и в выходные дни перепечатать рукопись.

Работу ей дал автор романа Григорий Любченко. Несколько дней назад Павел принес Любченко рукопись для предварительного чтения. И то, что Любченко без ведома Белова отдал рукопись на окончательную перепечатку, радовало Павла. Значит, Григорий доволен переводом. Кто-кто, а он-то знает толк в переводе. Любченко хороший знаток как русского, так и украинского языков. По глубокому убеждению Белова, он стоит на голову выше своих коллег, местных писателей. И это не потому, что Любченко давний друг Белова. Григорий в каждой книге ворошит острую проблему, ярко изображает людей. Любченко умеет круто замесить сюжет, вылепить характеры.

Беловым владело нетерпение. Поначалу он намеревался издать роман в Углегорске, но потом в нем созрело решение предложить «Соловьиную балку» московскому издательству.

Решение подогревалось одним счастливым обстоятельством: в Москве живет свояк Белова, муж старшей сестры, Вадим Петрович Златогоров — один из ведущих столичных переводчиков. Он-то уж посмотрит «Соловьиную балку» и даст Белову толковый совет: в какое издательство обратиться, как повести дела. Белов не рассчитывал на протеже, но втайне желал, чтобы Вадим дал о переводе официальное заключение, стал его рецензентом. Хорошо бы получить положительный отзыв от такого маститого литератора.

Дело оставалось за машинисткой, за этой медноволосой мальчикообразной девушкой. Она смотрит на него с недоумением: писатель, а одет старомодно. Фи!..

Белов украдкой оглядел полинявшую синюю рубашку, широкие потертые брюки, и ему стало совестно за свое убранство.

Катя словно поняла его тайные мысли, она хотела что-то спросить, но тут же раздумала… смутилась, неловко стала вставлять в машинку новые листы. Павел Николаевич не заметил ее смущения. Взяв со стола первую главу, он машинально присел на диван, принялся читать. Белов не был новичком в литературе. Прежде он написал две повести из шахтерской жизни — их хорошо приняли в Донбассе, быстро раскупили, — но в процессе их создания ни одна из повестей не приносила ему столько удовлетворения, сколько принесла вот эта переводческая работа. Роман Любченко был посвящен проблеме молодого поколения, он взволновал Белова новизной мысли, яркостью выписанных характеров. И если раньше, принимаясь писать первую, а затем вторую свою повесть, Белов не был полностью уверен в конечном успехе, то теперь он знал, был твердо убежден, что за «Соловьиную балку» читатель ему скажет спасибо.

— Когда вы закончите работу? — спросил он Катю, перелистывая страницы отпечатанных глав и проникаясь все большим нетерпением.

— Через два-три дня.

— Хорошо. Я к вам приду.

Белов протянул Кате руку и кивнул ей дружески, как старой знакомой.

Катя Соловейко — фантазерка. Она часто думает о смысле жизни, любит помечтать. Особенно в те часы, когда возвращается из института домой. Именно часы. И не потому, что общежитие далеко от института. Перейти три улицы, сквер, еще улицу — тут и общежитие. Если даже будешь выполнять правила уличного движения и переходить шоссе по белым шашечкам, то и тогда дорога займет не более двадцати минут. Но Катя идет не торопясь. В зависимости от настроения. Куда торопиться? Лизы нет дома, она у толстяка Федосея, Ирина «сохнет» над чертежами. Что делать в общежитии?

Почитав театральную афишу, Катя идет к другой. «Все люди как люди, — говорит она себе, — заняты, торопятся, а я бесцельно слоняюсь по улицам. Нет в моей жизни смысла, нет у меня высоких дум — я даже не стремлюсь получать отличные оценки. Вот если бы Любченко или Павел Николаевич вздумали меня изобразить в романе…»

Катя идет от афиши к афише. Думает о своей подружке Лизе. Лиза клянется: не люблю Федосея. Противен! А поманит Федосей — идет. В комнате у Федосея много книг. Он «чистый» математик, преподаватель института. Говорит с украинским акцентом. Представляю, как он теперь ходит вокруг Лизы, гнет колесом грудь и окает: «О Лизочка!.. Лизочка!..» Лиза машет кулаками, но не сильно. Так, чтобы не задеть его по красным щекам, не помять украинскую расшитую сорочку.

Федосей из Западной Украины. Закончил Львовский университет. Математику знает хорошо, но в институте к нему уважения нет. Не может он поставить себя среди студентов. Выйдет с ними в коридор, и не поймешь, преподаватель он или студент. С кем-нибудь заспорит по пустяку и шумит, размахивая руками. Ректор однажды ему сказал: «Не забывайте, Федосей Семенович, вы — преподаватель».

Катя не любит несерьезных мужчин. Вот писатель — да! Например, Любченко. Белова она в счет не брала. Неправдышний какой-то! Любченко — иное дело. Дорогой костюм, на пальце перстень. Ему не скажешь: «Любченко, привет!» Нет, не скажешь. И вообще с такими людьми говорить трудно. Неверно произнесешь слово — заметит. Глупость сморозишь — красней. Зато приятно быть с таким человеком рядом. Идешь с ним по главной улице города — кругом народ, смотрят, кивают: «Григорий Васильевич, здравствуйте!»

Но тут Катя обрывала свои мысли. «Что мне до писателей!.. Это люди из другого мира, неземного. Каждый сверчок знай свой шесток».

И мысленно возвращалась к своим подругам. Например, Ирина. Ее любит весь институт. На собраниях говорят: «Круглая отличница, редкий талант, упорство…» А ребята на нее не смотрят. Может, от обиды и сидит она над чертежами. И без того суха, а тут еще зубрежкой себя доводит. Зачем, спрашивается?.. Кончим институт — одна дорога. Она вычислитель и я вычислитель. Ну, может быть, ее назначат старшим. Пожалуйста!..

Запах меда и сухой травы вернул Катю к действительности. Девушка остановилась. Здесь, в начале цветочной аллеи, она всегда останавливалась. Иногда присядет на край лавочки и смотрит на живой ковер из белой кашки. Беленькие с желтизной цветочки весело тянутся к солнцу. И будто бы улыбаются. Они очень сильно пахнут, эти маленькие цветочки, словно под ними между грядками бегут ручейки свежего меда. Кто их посадил тут? Сделал человек хорошее дело и отошел в сторону. Прохожий любуется цветами, пьет ароматный воздух, а кто подарил ему радость — не знает. Так всякое добро — не кричит о себе, не требует похвал.

Далеко-далеко тянется ковер цветов. У самого края ковра ходят люди. Они склоняются к цветам, а цветы тянутся к людям. Кто-то совсем рядом говорит: «Ах, хорошо!»

Да, да, тут хорошо!

Катя встает с лавочки и потягивается. В забывчивости она даже поднимает над головой руки. Затем спохватывается, пугливо оглядывается и идет дальше.

Ирина!.. Назвали же человека таким звучным именем! — думала Катя. — Так и хочется пропеть: «Ирии-на-а!..»

Катя лежит на койке и слушает, как ее подружка читает сборник математических упражнений. Именно слушает, потому что слышно, как Ирина шевелит губами, «бегает» карандашом по листу. При этом она то пристукивает каблуком, то произносит слова, которые не сразу разберешь.

Катя смотрит на стеклянный цветок, прикрепленный к стене над подушкой. Из лепестков выглядывает остренькая лампочка. Это ночник. Катя купила его за последние деньги и прикрепила к стене над койкой. Ночник — единственная красивая вещь в комнате. Девушка кивает ему, словно живому существу. Ирину она не хочет слушать. Вид Ириной спины повергает ее в уныние. Кажется, вот так, склонившись над столом, «зубрила» будет сидеть вечно. А куда ей торопиться? Гулять Ирина не ходит — не в чем. Есть у Ирины черная выходная юбка, но блузки к ней нет. Предложу-ка ей свою кофту, поплиновую.

— Ирусь, пойдем вечером гулять, — говорит Катя.

Ирина продолжает пришептывать.

— Ир, ты слышишь меня!.. Наденешь мою кофту? С юбкой будет хорошо. А?..

Ирина поворачивается на стуле. В ее черных печальных глазах вспыхивает резвый огонек.

— Пойдем!..

Катя смотрит на нее с любопытством, но без удивления — даже Ирина не прочь «пошламберничать», как говорила тетя Груня, у которой Катя, рано потерявшая родителей, жила в деревне.