Константин Коничев
Из жизни взятое
С Константином Ивановичем Коничевым я познакомился сразу после войны…Передо мной стоял уже немолодой человек, крепко жал руку, откровенно рассматривая меня острыми, с хитринкой глазами. Густо окая, нараспев рассказывал он «о своей вотчине-Вологодчине». То лирически мягко, с роздумью, вспоминал о батрацкой жизни на Устье-Кубенье, о друзьях-писателях двадцатых годов, то сыпал остроумными прибаутками и частушками, которых у него в запасе «под завязку два мешка», то хитроумно, с перчинкой плел рассказ о похождениях в коллективизацию какого-нибудь вологодского Щукаря.
Нелегко представить этого человека в кабинетной обстановке. Слишком подвижен он, слишком неисчерпаема его энергия и жажда всё знать, особенно о родном Севере. Совершенно неожиданно он может появиться в вологодских краях только потому, что кто-то из друзей сообщил: в какой-то лесной деревушке видели какую-то древнюю рукопись, а в другом месте какие-то допотопные монеты. Совсем недавно, кажется, была от него весточка из Ленинграда, а вот уже и он сам, полный впечатлений от встречи с череповецкими металлургами. «По пути», оказывается, заглянул ещё и в Ферапонтов монастырь, чтобы поглядеть на фрески Дионисия. И теперь беседует со своими земляками, читает им свои новые страницы, советуется, выпытывает что-то. А ещё через некоторое время уже идут от него пёстрые открытки откуда-нибудь из Дагомеи ила из Египта, из Греции или Сирии, из Парижа или Праги. И опять ждёт своего хозяина тихая квартирка на Дворцовой набережной в Ленинграде.
На столе писателя – величественная фигура Петра Первого работы Антокольского, модель памятника в Архангельске, кипы писем от друзей, читателей, собратьев по перу; над столом – вологодские пейзажи; в шкафах – книги, рукописные сборники, собрания фольклористов и этнографов. И всё это – о Севере, о прошлом и настоящем родного писателю края, с которым связана вся его жизнь, всё творчество.
Не встретишь теперь на карте Вологодской области маленькой в пятнадцать дворов деревушки Поповской, что была когда-то у самого Устья-Кубенского. В ней 25 февраля 1904 года родился Константин Иванович Коничев, в ней прошли детские годы будущего писателя.
Семья Коничевых жила бедно, перебиваясь с хлеба на воду. Кулаки-барышники да кабатчики-шинкари вконец обобрали и её. Как-то зимой слегла и уже не поднялась хозяйка дома, скромная, забитая нищетой женщина. Муж ещё отчаяннее начал топить горе в вине, и вскоре шестилетний Костя остался круглым сиротой. Сельский сход определил его на воспитание к скряге-опекуну. Тот, скрепя сердце, отвел нахлебника хмурой ненастной осенью в Коровинскую церковно-приходскую школу, а затем посадил его за верстак учиться сапожному ремеслу. Рано повзрослевший юноша столкнулся лицом к лицу с суровой жизнью, с жалким существованием вологодских крестьян, с их безрадостным, исковерканным нищетой бытом.
Глубокой осенью 1917 года и до глухой деревеньки Поповской докатилась весть о великих событиях в Петрограде. Знаменитые ленинские декреты о земле, о мире взволновали крестьян. Солдаты возвращались с фронтов в родные вологодские деревни, устанавливали свою советскую власть. Но вскоре снова наступили тревожные события. Эсеры подняли восстание в Ярославле. Зелёные банды появились в грязовецких и шекснинских лесах. В Архангельске высадились английские и американские войска и двинулись на Вологду.
Коничев в эти годы борется с кулаками, выявляет у них для нужд фронта излишки хлеба, работает в комбеде, тачает сапоги для бойцов Северного фронта. Зимой 1920 года он добровольцем уходит в Красную Армию, служит в 34-й кадниковской роте.
После того, как красные войска сбросили в море англо-американских захватчиков, Коничев возвращается в Устье-Кубенское и снова садится за сапожный верстак. Сняв по вечерам пропитанный дёгтем фартук, он пробует писать стихи, обличительные заметки и статьи. Так началась его селькоровская работа на страницах губернской газеты «Красный Север», во главе которой стояли коммунисты Н. В. Елизаров и А. А. Субботин.
К молодому селькору всё чаще заглядывали крестьяне из соседних деревень, засиживались у него за полночь, рассказывали о своих горестях и неполадках, просили помощи. А через несколько дней в губернской газете появлялась заметка устье-кубенского селькора и била прямо в цель.
Вскоре селькор вступил в комсомол, стал избачом, перед ним открылись двери губернской совпартшколы. В двадцатые годы коммунист Коничев все свои силы отдавал строительству новой жизни на Севере. В кабинете писателя и сейчас висит карта Вологодской области, испещрённая красными кружочками, которыми отмечены места, где он побывал в то горячее время.
Судьба бросала Коничева из Вологды в Сыктывкар, из Сыктывкара в Архангельск. Бурные события тех лет, яркие судьбы людей, с которыми он шел по распахиваемой целине новой жизни, провели глубокую борозду в его сердце Это было время рождения Константина Коничева как писателя. В эти годы появляются его первые очерки и рассказы. Работает он и над повестью «Путина». В Вологде выходит первая книжка литературно бесхитростных рассказов Коничева «Тропы деревенские» (1929). В них уже проглянуло то, что после стало характерной особенностью Коничева-писателя: большая любовь к родному краю, к быту северян, к их острому живому слову. Эту любовь писатель пронёс через годы, остается верен ей и сегодня.
Трудной дорогой шел Константин Коничев в литературу. У него не было возможности полностью отдаться творческой работе. Даже в литературном институте он учился, не отрываясь от участия в повседневных делах Северного края.
Одна за другой появляются новые книги Коничева: повести «По следам молодости» и «Лесная быль», очерки «Боевые дни» – о гражданской войне на Севере и «За Родину» – о герое-пограничнике Андрее Коробицыне. Многим из этих книг не суждено было долгой самостоятельной жизни – сказалась газетная поспешность, селькоровская «скоропись». Но они стали основой будущих работ писателя. Из них выросли и «Деревенская повесть» и «К северу от Вологды». В предвоенные годы была начата и «Повесть о Федоте Шубине», открывшая цикл исторических повестей Коничева о талантливых людях Севера.
Отечественная война оборвала творческие искания писателя: Коничев ушёл защищать Родину. Случилось так, что его фронтовая жизнь началась в войсках, оборонявших Вологодскую область. Здесь произошло и первое боевое крещение. Капитан Коничев участвовал в боях почти на всех направлениях Карельского фронта. А после разгрома немецких и финских фашистов принимал участие в боях против японских милитаристов.
События этих лет нашли отражение в его книге «От Карелии до Кореи» (1948). Записки офицера Коничева занимают особое место среди книг об Отечественной войне, в них бережно сохранены солдатские были, живое народное слово.
Вернувшись после войны к литературному труду, К. И. Коничев много сил отдал возрождению в Архангельске тогда почти единственной на Севере писательской организации. Он встал во главе альманаха «Север», был главным редактором Архангельского книжного издательства. Приходом в литературу ему обязаны многие архангельские литераторы. Частым и желанным гостем был Коничев и у вологжан. Он проводил в Вологде семинары молодых писателей, поддерживал их добрым словом, помогал рождению новых книг.
Напряженно работает Коничев и над своими рукописями, вовремя завершить которые помешала война. Как-то еще перед войной он прочел А. С. Серафимовичу несколько глав «Деревенской повести». Большой художник одобрительно отозвался о начатой работе, отметил сочность написанных страниц, хорошее знание автором сельской жизни.
«Деревенскую повесть», выросшую в большой бытовой роман, Константин Коничев завершил к началу пятидесятых годов. В ней он нарисовал яркую картину нищенской жизни дореволюционной северной деревни. Книга эта написана в духе лучших реалистических традиций русской литературы, с её острым интересом к судьбам крестьянства. Писатель страстен и публицистичен там, где он четко раскрывает классовое размежевание сил в деревне, социальные противоречия, рост на селе революционных настроений.
В «Деревенской повести» Коничев предстаёт и как талантливый бытописатель северной деревни. Взятые им из жизни бытовые сцены и картины этнографически точны и одновременно самобытны. В судьбе бедняцкого сына Терентия Чеботарёва много от биографии самого автора. Правда, писателю не всегда удаётся подняться над фактами личной жизни, нередко он излишне увлекается случайными бытовыми деталями. Краски его блекнут там, где он отходит от биографической канвы и делает попытку нарисовать обобщающие картины борьбы за советскую власть на Севере. Художественная фантазия часто изменяет ему во второй части «Деревенской повести».
