Владимир Санги - Легенды Ых-мифа

Сейчас я не помню, что родилось раньше: голод, сказки или я. Но сколько помню себя, помню голод и помню сказки. Была зима, холодная, голодная и потому долгая. Мужчины из нашего рода ушли на войну. Не было видно, чтобы на нартовой дороге поднимали снежный вихрь сильные упряжки. Собаки уже давно но ели наваристой похлебки из нерпичьей требухи и, пожалуй, забыли вкус нежной душистой юколы. У престарелых каюров селения Чайво, что на открытом всем штормам и туманам побережье Пила-керкка (Пила-керкк-«Большое море». Нивхское название Охотского моря.), осталось не много собак — кормить нечем.

Бабушка, мать моей матери (она жила в соседней избушке), держала одну-единственную суку. Иссохшая, как прибрежная ольха, подслеповатая старуха верила, что наступит время, когда ее внукам потребуются сильные псы для упряжек. Верила и делала все, чтобы породистая нартовая сука не подохла с голода. Как-то разыгрался сильный буран. Нашу избушку занесло по крышу. Было темно, и я не знал, когда день, а когда ночь. Больная мать, чтобы как-то отвлечь мои мысли от еды, рассказывала чудесные сказки о таких же маленьких детях, как я, но живших так давно, когда еще не было нашей бабушки.

Летом я часто уходил с бабушкой в бухточку, что за селением. У бабушки с довоенных времен сохранилась сеть, короткая и рваная. Лодки мы не имели. Но бабушка однажды нашла простой и в то же время надежный способ ловить рыбу. В отлив вода отходит, обнажая широкую полосу песчаной косы. И бабушка как-то поставила колья прямо на обнажившуюся полосу и привязала к ним сеть. В прилив вода набежала на берег, затопила колья и сеть. А утром, когда вода отошла, мы нашли в сети несколько кетин, несколько камбал и бычков. Так мы и ловили рыбу.

Сеть часто рвалась. А чинить ее у нас не было суровой нитки. Но и здесь бабушка нашла выход. Вокруг много росло крапивы. Бабушка срезала ее ножом, сушила на солнце и у костра, сучила из нее прочную нитку и чинила сеть.

Вечерами во время прилива густой туман окутывал залив, и тогда становилось зябко. Бабушка разводила долгий ночной костер. Я садился у наветренной стороны, понемногу отогревался и слушал ленивое бормотанье приливной волны. Иногда в звуки прилива вплетался резкий всплеск. Я вздрагивал, настораживался, определяя, крупная ли добыча попала в нашу сеть. Когда раздавался сильный всплеск и сеть гудела от упругого натяжения, бабушка, обычно озабоченная и молчаливая, менялась в лице, облегченно вздыхала и начинала рассказывать чудесные сказки и необыкновенные тылгуры (Т ы л г у р — повествование о необыкновенных событиях из жизни нивхов.). Она рассказывала долго. Рассказывала до тех пор, пока отлив не обнажал берег или я не засыпал утомленный. Мой сон вместе с бабушкой охраняла нартовая сука, которая в будущие лучшие времена должна принести мне целую упряжку могучих псов.

Через несколько лет я пошел в школу. Жили мы в большом, двухэтажном старом здании интерната. Много дров требовалось, чтобы натопить его. А в бураны его продувало насквозь. Мы очень мерзли и спасались тем, что ложились рано — сдвигали кровати, накрывались четырьмя-пятью одеялами. И всегда ссорились за места посередине. Такие вечера мы отдавали сказкам.

В интернат съезжались дети из разных селений и стойбищ. И каждый привозил свои родовые тылгуры. Я же рассказывал мамины и бабушкины сказки.

…Прошло много лет. А любовь к тылгурам и нгастурам (Нгастур — древняя поэма о необыкновенных приключениях и подвигах того или иного безымянного героя.) не угасла. Наоборот, я только и жду, чтобы наступил тиф (Тиф — осень. Буквально: время становления дороги.), запрягаю собачью упряжку, и звонкая длинная песнь полозьев и бодрый ритм соскучившейся по бегу упряжки обещают мне новые предания и легенды моего народа.

Бабушка — она не дождалась, когда внук закончит учебу, «ушла» в Млых-во (Млых-во — потусторонний мир.) — верила, что наступит время, когда ее внук сможет заиметь большую, сильную упряжку. И такое время пришло…

В течение нескольких лет я разъезжаю по местам расселения моих сородичей. Пожалуй, нет на Ых-мифе (Ых-миф — так нивхи называли Сахалин.) селения или стойбища, куда бы я не заезжал. Если соединить все мои поездки — это обернется в тысячи километров пути и полные рюкзаки записей наблюдений.

А мои сородичи живут на Ых-мифе и в низовьях реки Амур. Плохо изучено прошлое моего народа, его культура.

Нивхи принесли в наш век первобытнородовые отношения. И эта особенность привлекала и привлекает ученых. Еще Фридрих Энгельс интересовался нивхами. Он с большим интересом прочитал работу профессора Л. Штернберга «Сахалинские пляки», высоко оценил ее и написал автору письмо. Именно у нивхов профессор Штернберг обнаружил классификаторскую систему родства и групповой брак и этим подкрепил и развил теорию знаменитого английского этнографа Я. Моргана, заново открывшего, по словам Ф. Энгельса, материалистическое понимание истории.

Едва ли не самым прекрасным в духовной жизни моего четырехтысячного народа являются сказки, тылгуры и нгастуры. В них раскрываются его думы, чаяния, устремления, прошлое и настоящее. В них можно найти многое из того, что безвозвратно кануло в Лету.

Первобытному человеку ничего не давалось легко. На каждом шагу его подстерегали трудности, опасности, часто стоившие жизни. А он боролся за свое существование, изобретал новые орудия промысла, приручал животных, обращая их в своих помощников.

Древний человек по-своему осмысливал явления природы, различные случаи из жизни племени. Все злое относил к козням милков (М и л к — злой дух.) и кинров (К и н р — злой дух, более могущественный, чем милк.) — злых сил, все доброе — к воле курнга (К у р н г — всевышний дух.) или разных ызнгов (Ы з н г — добрый дух.).

Длинными зимними вечерами под завывание пурги в одном из то-рафов (Т о — р а ф — зимник. Деревянное жилище, полузасыпанное землей, крытое корьем, с дымовым отверстием в потолке.) кто-то из местных или приезжих тылгуков(Тылгук — рассказывающий тылгуры.) повествует тылгур о человеке из какого-нибудь рода, о его необыкновенных похождениях. В нем много таинственного. В трудных для объяснения моментах рассказчика выручают воображение, фантазия, соответствующие его первобытному мышлению.

В тылгурах легко прослеживается действительное начало. Не зря сказители говорят: «Тылгур. — правда. Сочинять от себя — грех».

В тылгурах воспевается ум человека, его стремление к добру; зло высмеивается и наказывается. Во многих тылгурах можно найти попытку объяснить мир.

Когда жители стойбища узнают, что к ним приехал нгастук (Н г а с т у к — рассказывающий нгастуры.), они на время оставляют сопки и распадки, реки или заливы, чтобы собраться в просторном то-рафе и послушать нгастур.

Излюбленным мотивом нгастуров являются долгие походы героя в отдаленные края, чаще всего за невестами. В древней поэме причудливо переплетаются быль и небыль, действительное начало и выдумка. Сказитель — нгастук прибегает к невероятным преувеличениям, фантазии. И это делается преднамеренно, что недопустимо в тылгурах. Нгастур исполняется пением и речитативом. И от нгастука требуется не только захватить слушателя необычностью рассказа о похождении героя, но и поласкать его слух приятным красивым голосом.

Мне сейчас трудно вспомнить какое-нибудь селение или стойбище, где бы не рассказали тылгур или нгастур. В любом селении, в любом стойбище, в любом месте, где живет нивх, и сегодня можно услышать старинные тылгуры и нгастуры. И не только сказители могут поведать свои чудесные тайны. Пройдитесь по нивхским урочищам, всмотритесь в лиственничные рощи, оцепеневшие от какого-то страха, изогнутые какой-то злой силой, распростершие к небу искривленные руки — ветви; прислушайтесь к ночному разговору струй нерестовых рек; осмотрите обомшелые останки древних стойбищ — они поведуют вам свои таинственные истории. Только умейте слушать.

Когда ты пойдешь по тундре, обязательно где-нибудь поднимешь быстрокрылую суетливую куропатку. Она взлетит с шумным фурканьем и окатит тебя таким хохотом, что ты от неожиданности можешь свалиться с с ног. Но ты не подумай, что над тобой хохочет куропатка. Она смеется вот над чем.

Жила-была ворона. Жила себе и горя не знала. В ее долгой жизни было немного лет, когда она голодала — падали и отбросов вокруг всегда достаточно. Жила, жила себе ворона, но вдруг какой-то ветер сорвал ее с места, и полетела она в дальние края, туда, где не бывал ни один ее сородич. Летала она, летала и увидела цветущую долину и реку с множеством притоков — нерестилищ. На берегу реки ворона увидела какие-то сооружения — настилы, а на них положены тонкие шесты. А с шестов свисают гирлянды чего-то красного, солнечного, аппетитно пахнущего. Сделала ворона над берегом круг, села на крайний настил. Склонила голову набок — сверкнула голодным глазом, склонила голову на другой бок — сверкнула жадным глазом. И вспомнила ворона — в каком-то далеком году в ее долгой жизни от кого-то она слышала, что есть таинственная земля Ых-миф и жители ее едят необыкновенную пищу — юколу.