Владимир Дягилев - Вечное дерево

Владимир Дягилев

ВЕЧНОЕ ДЕРЕВО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Степан Степанович Стрелков сидел у подернутого ледком окна и разглядывал свои руки, будто за сорок восемь лет жизни ему все некогда было рассмотреть их и только теперь выдалось свободное время.

Руки-тяжелые, с широкими запястьями, с негладкими ладонями, в мелких узловатых шрамах.

Он мог бы рассказать историю каждого шрама. Вот этот, между большим и указательным на левой, - память о задержанном нарушителе. Сбитый ноготь на среднем-"визитная карточка" рабочей молодости. Вся правая кисть шершавая, как терка,-пожизненная отметина Отечественной войны.

Много довелось испытать этим рукам, много переделать.

А теперь...

Степан Степанович вздохнул прерывисто и опустил руки на колени.

Стул скрипнул под ним, словно пожаловался.

Степан Степанович поднялся, не спеша сходил на кухню, принес молоток, гвозди и принялся прибивать ножку.

- Отец, что это такое?-услышал он голос жены и обернулся.

В дверях стояла Нина Владимировна - румяная с морозца.

Степан Степанович впервые заметил, что жена подкрашивает губы, и почему-то это открытие было неприятно ему.

-Делать тебе нечего,-сказала Нина Владимировна.

Она сказала это просто, не желая обидеть, но ее слова неожиданно задели его.

- Верно. Нечего, - подтвердил он.

Нина Владимировна не поддержала разговора, а подойдя к нему близко, так что он увидел свое отражение в ее зрачках,сказала:

- Ты вот что, отец, на Журку обрати внимание. На носу выпускные экзамены, а он знай своим баскетболом занимается. Надо в институт готовиться.

- Непременно в институт?-спросил он, не потому что не хотел, чтобы сын учился дальше, а просто просьба была непривычной. Всю жизнь жена занималась воспитанием детей, а он-военной службой. Они старались честно выполнять каждый свое дело. И то, что жена вдруг нарушила это установленное правило, удивило его.

- А что же, он неучем оставаться должен? - вспылила Нина Владимировна.

- Да, начинали мы не очень грамотными, но Советскую власть создали, и теперь у нас учатся...-возразил Степан Степанович тем твердым голосом, который появлялся у него в минуты волнения.

- Не надо политбесед,-перебила Нина Владимировна. -Лучше съезди к Сидору Митрофановичу, он, ка"

жется. Текстильным командует.

- Какое отношение к Виктору имеет Текстильный?

- Не спорь. Мы с тобой не герои пьесы.

Степан Степанович и сам не любил пререканий.

- Решим так,-сказал он.-Куда захочет-туда и пойдет. Сумеет-пусть поступает. Нянькой не буду.

Я, слава богу, без нянек вырос.

Скобочки густых бровей Нины Владимировны полезли кверху.

- Вырос! .. Теперь не то время. Сейчас диплом нужен.

- Диплом не щиток-им от жизни не прикроешься.

Нина Владимировна стала спорить и горячиться. Но Степан Степанович, не проронив больше ни слова, надел шинель с темными полосками на месте погон, каракулевую папаху и-вышел на улицу.

Очутившись во дворе, Степан Степанович тотчас ощутил на лице острый порыв ветра.

Сморгнув слезу, он заспешил за угол, на солнечную сторону дома. Здесь было тепло, слегка припекало.

С крыш падала капель.

Он сел на стоявшую возле дома узкую, припадающую на одну ножку скамейку и стал думать о только что происшедшем разговоре с женой.

Жена намекнула ему, что он неуч. И это оскорбило Степана Степановича. Уже много лет не слушал он от нее этого грубого слова. Когда-то, в первые годы их совместной жизни, когда он был еще молоденьким щеголеватым лейтенантом, Нина в минуту запальчивости назвала его неучем. Она кичилась своим воспитанием, образованием и хорошим голосом.

Потом это прошло. После войны он Ни разу не слышал от нее грубого слова.

Вернувшись с фронта подполковником, Степан Степанович получил генеральскую должность. Его ценили в соединении. Офицеры часто обращались за советом, любили бывать ^него дома. И Нина Владимировна охотно и приветливо принимала их. Ей приятно было видеть внимание и уважение, которое оказывали ее мужу, а это значит и ей. Она свыклась с этим и никогда уже больше не произносила обидного слова "неуч".

И вдруг сегодня он снова услышал это слово.

"Конечно, кто я теперь-отставник",-подумал Степан Степанович.

Послышалось громкое похрустывапие. К нему подходил твердым, крупным шагом рослый и широкий в плечах полковник в отставке Куницын.

Куницын был старым товарищем Степана Степановича еще по училищу. Они и раньше встречались, и каждый раз радовались, увидев друг друга, вспоминали однокашников, дружков своих. Для них, для их памяти все они, невзирая на возраст, положение и звание, всегда оставались такими же жизнерадостными, подтянутыми и веселыми, какими запомнились с юных лет, с училища.

Вот и сейчас, глядя на Куницыпа-теперь просто соседа по дому,-Степан Степанович вспомнил его молодым, ладным, рослым пареньком, стоящим в их роте правофланговым (сам Степан Степанович стоял девятнадцатым). Куницын единственный курсант в училище носил черные усики-стрелки. Над этими усиками любили подтрунивать товарищи, но Куницын стойко выдерживал все насмешки, усов не сбривал. В годы войны "стрелки" превратились сначала в "штычки", потом стали пышными, длинными, чуть не до ушей. А сейчас усы обвисли, поседели, но все равно придавали Куницыну бравый вид.

- Вижу, сидишь, как подсадная утка. Думаю - пойду пристроюсь, - сказал Куницын басом и, подавая Степану Степановичу мясистую руку, ни с того ни с сего захохотал, будто закашлялся.

Они пошли вдоль дома.

Под солнцем блестел ледок, словно по двору было насыпано битое стекло.

- Ну как, привыкаешь?-спросил Куницын, приняв молчаливость Степана Степановича за тоску по службе.-Я, брат, первый год места себе не находил.

- Работу искать надо,-сказал Степан Степанович.

- Ну скажи, все то же,- прогудел Куницын.-И я поначалу рвался, да не так-то это просто. Никуда мы с тобой, старые моржи, не годимся, никому мы не нужны.

Специальности у нас нет-раз. Новую приобретать поздно-два. Смотрят на нас как на вышедших в тиражтри. К почетному и обеспеченному положению мы привыкли и менять его на худшее не пожелаем-четыре.

Ну, есть и пять, и шесть, и семь...

- Есть одно,-возразил Степан Степанович,-желание работать. А если его нет, тут и пять, и шесть, и семь...

- Знаешь- что?-перебил Куницын, подхватывая Степана Степановича под руку.-Строй дачу. Малину разводи.,.

- Разрешите пристроиться?

К ним подошел капитан первого ранга в отставке Копна. Он был в черной шинели, в фуражке с вензелями на козырьке, в начищенных ботинках. Фамилия Копна не подходила к его невысокой фигуре, мелким чертам лица, негромкому простуженному голосу. Он был уволен из армии по болезни, и болезнь эта была на лице его желто-лимонного цвета. Седые виски еще более подчеркивали желтизну лица.

Полковники поздоровались и пустили Копну на левый фланг.

Степан Степанович оглядел своих товарищей и грустно улыбнулся.

- Читали?-спросил Копна.-Кеннеди-то запретил своим генералам подначивающие речи произносить. Может, на штиль потянет, а?

- Поживем-увидим,-уклончиво ответил Куницын. - Все равно мы с ними на разных флангах.

Копна подскочил на месте, спутал шаг и тотчас поправился, зашагал в ногу.

- Что же, в таком случае мирное сосуществование невозможно, по-твоему?

- Ну, возможно, - протянул Куницын и тут же заметил: - Но как на них надеяться?

- Постой, - Копна остановился на секунду. - Где же логика?

Они заспорили, горячась и перебивая друг друга.

И раньше Степан Степанович не раз слышал подобные споры, но они почему-то не раздражали его так, как сегодня. "О чем они спорят? - думал он, уступая место Копне поближе к Куницыну.-Делать нечего-вот и спорят. Когда служили - не до споров было..."

Он пр-ипомнил во всех подробностях историю своей отставки. Сначала был указ о сокращении армии. Они радовались и одобряли этот указ, понимая его мирные цели и благородные задачи. Потом, когда речь пошла о практическом выполнении этого указа, некоторые офицеры, особенно те, что постарше, заволновались. Коекому оставалось дослужить до положенной пенсии годдва. Кое-кто не хотел уходить, чувствуя себя еще вполне способным к службе. Были и такие, что просто пугались перемены, как жители глухой деревеньки пугаются переезда в шумный город. Для страха имелись основания:

у многих офицеров не было гражданской специальности.

Однако будильники службы были заведены отдельно для каждого. Отделы кадров работали исправно. Ежедневно раздавались звонки, и кому-то из офицеров приходилось подниматься, уступая место более молодому.

Многие штатные должности сокращались, и тут уж надо было уходить из армии.