Владимир Амлинский - Аптекарша

В Железногорске[1] Лена Дружинина словно бы потеряла имя и фамилию: все в поселке называли ее «аптекаршей».

Аптекарша приехала в Железногорск ранней осенью. Она неловко соскочила с грузовика; рыжий тихий парень, ее попутчик, едущий из воинской части домой на побывку, подал ей чемодан, и грузовик свернул в сторону, обдав Лену душным бензиновым ветром.

Рядом был осенний лес и скучное гречишное поле, тронутое первой осенней ржавчиной.

«А где же этот Железногорск?» — с удивлением подумала Лена. Было поле, был лес, но не было города с домами, улицами, с людьми, у которых можно спросить, как пройти туда-то и туда-то.

У Лены кружилась голова от усталости и от непривычно острого лесного воздуха. Лена затосковала.

— Уеду. Не хочу я этого! — сказала она себе. — Дождусь попутной машины — и обратно.

Но это было на самый крайний случай. Это была возможность, которая делала жизнь все-таки не совсем безнадежной.

И вдруг она увидела Железногорск. Он начинался не с подъездных путей, не с серого, покрытого копотью вокзала. Он начинался с фанерного голубого щитка на колышке, косо и нетвердо стоявшего на земле. «Город Железногорск» — было написано на щитке белой масляной краской.

— На острове есть люди, — громко сказала Лена и пошла по скользкой от недавнего дождя незнакомой дороге.

И когда Лена прошла еще примерно с километр, она заметила автогрейдер, ползущий по измятой, вскопанной земле. Ну, а дальше виднелись горы белого и красного кирпича, несколько подъемных кранов и странная низкая улица — улица фундаментов. Это и был Железногорск.

— А где здесь исполком? — спросила Лена у пожилой женщины-каменщицы, работавшей в глубокой свежевырытой траншее.

— Здесь такого вовсе нету, — ответила женщина. — Не построили еще.

— А к кому же мне обратиться? Кто начальство здесь?

— Чего-чего, а начальства хватает! Здесь и трест — начальство, и рудник — начальство, и кто хошь... Выбирай любого!

Все было непонятно в этом Железногорске. Лена молча смотрела на женщину. Тяжело полз трактор, тащивший за собой березу. Билась о мокрую глинистую землю листва, ставшая коричневой, тяжелой.

— Я не знаю, куда идти, — тихо сказала Лена. — Я ничего здесь не знаю... Я приехала сюда по распределению.

— Издаля? — сочувственно спросила женщина.

— С юга, из города Новороссийска, — сказала Лена, словно упиваясь звучанием этого теплого, родного слова, ставшего вдруг бесконечно далеким.

— Так ты не теряйся... Ты давай в 1-СМУ или рудоуправление... И пусть тебя на квартиру определят... Ох, у нас с этим худо! — вздохнула женщина.

Лена толком-то и не представляла себе, что такое «СМУ».

После долгих хождений по перекопанным, обнесенным кольями «улицам» Железногорска Лена наконец разыскала маленький деревянный домик с надписью «СМУ». В полутемной комнатке было много народу, и на Лену никто не обратил внимания.

— Вы эту тягомотину кончайте, — устало говорил высокий человек в синем, длинном, как ряса, плаще. — Рудник все силы напрягает, а вы тут справки-отговорки пишете... Да у вас бутовый камень под носом валяется, а вы хотите, чтобы мы его с Украины везли! Нет, вы эту тягомотину кончайте. Определенно говорю.

— А людей кто мне даст? — отбивался человек с шафрановым восточным лицом, с продолговатыми горячими глазами. — Может, я людей сниму с электростанции? Или с неба?

Наступила короткая пауза. Довод был крепкий. Снять людей с электростанции было, видимо, так же нереально, как с неба. Высокий собирался с мыслями, чтобы нанести черному решающий удар.

Лена воспользовалась паузой и спросила:

— Простите, кто здесь начальник 1-СМУ?

— Пока еще я! — запальчиво ответил черный, все еще находящийся в пылу спора.

— Я прибыла в ваше распоряжение, — сказала Лена.

— Вы инженер? — оживившись, спросил черный.

— Вот направление... Я окончила Новороссийское медицинское училище, — официальным голосом отчеканила Лена и положила на стол направление.

— Не надо, — скучным голосом проговорил черный. Лена изумленно посмотрела на него.

— Документов не надо... Потом. Так вы кто: сестра, врач?

— Я аптекарь, — сказала Лена.

Черный вырвал из ученической линованой тетради листок и надел очки.

— Так что на бут, уважаемый, людей у меня не найдется. Это уж ваша забота — камешки таскать, — сказал он и что-то написал на листке. В очках его темные глаза потеряли яростный свой блеск. Они стали умиротворенными, рассеянными. — А вы, девушка, разыщите коменданта... Я тут ему все написал.

Лена молча кивнула и вышла.

По узкой гибкой доске она перешла через траншею. В одной руке она держала чемодан, в другой — листок бумаги.

...Начинался дождь. Небо вдруг сразу стало низким. Из соседнего с «СМУ» домика выскочили дети и, размахивая портфелями, радуясь дождю, запрыгали через канавы, Это были ученики первой и единственной железногорской школы.

«Вот здесь мне и жить, — подумала Лена. — Три года— это же ужасно долго! Это шестая часть моей жизни». Впрочем, восемнадцати ей еще не было...

Потом она прочла записку.

«Тов. Никифоров! — было написано там. — Устрой аптекаршу на жилье и выдай ей все необходимое. Пусть она примет у Насти рабочее место и инвентарь. Настю пошлю на электростанцию. Кязимов».

С этого дня Лена Дружинина словно бы потеряла имя и отчество. Она стала аптекаршей.

Вечерами аптекарша сидела дома. Дом был на окраине Железногорска. Окно выходило в лес. Говорили, что в лесу этом водятся волки, лисы... Во всяком случае, и без волков лес был достаточно страшный, и Лена запирала дверь на задвижку и на ключ. Она боялась леса. Ей гораздо больше по душе было море, на берегу которого она выросла.

Шумел движок подстанции — электролинию к городу еще не подвели, — и из клуба, который открыли позавчера, слышалась музыка. Это пела Клавдия Шульженко. Аптекарша очень любила ее песни... По вечерам в новороссийском парке заводили пластинки Клавдии Шульженко. Голос у нее был задушевный, низкий и чуть-чуть жалобный. Она жалела, должно быть, прошедшую молодость, и аптекарше сейчас особенно была понятна ее печаль. Правда, ее молодость, собственно говоря, еще только начиналась, но в какой-то степени она уже была загублена.

Лена слушала музыку и писала письмо в Новороссийск своей самой близкой подруге:

«Вот, Валюша, я и в Железногорске. Ты была тысячу раз права, а я оказалась дурой и фантазеркой. Ты, наверное, думаешь, что Железногорск — это настоящий город. Я тоже так думала, когда ехала сюда. Название-то какое: Железногорск! Похоже на Железноводск, но это далеко но то. Конечно, я не думала, что здесь курорт. Ведь живут же люди и в тайге, трудятся и вполне счастливы. А здесь ни то ни се. Сам Железногорск — это одни кирпичи, да траншеи, да грязь, и несколько щитовых домиков. Когда его построят, это будет всего лишь районный городок, в котором будут жить те, кто добывает руду. Здесь рядом, оказывается, большие залежи руды — помнишь, мы в школе проходили? Самое главное, Валюша, что я здесь никому не нужна. Не в личном смысле, а в общественном. Помнишь, как директор медучилища говорил, что мы необходимы новостройкам, что как только строится первый домик и в нем селятся люди, рядом с ними должен быть медработник, который отвечает за их здоровье, за их быт и отдых. Выходило так, что без нас не обойдешься и нам всюду рады. Об этом нам твердили на распределении.

Конечно, мы не врачи, но все-таки... А приехала — на меня посмотрели так: это, мол, девчонка, на черта она нам сдалась! Нам сейчас инженеры нужны, а не аптекари. А колхозная аптечка у нас есть, и мы в ней сами разобраться можем: грамотные... К тому же и болеть нам некогда. И действительно, они почти не болеют. Редко кто зайдет за зеленкой для детей, или витаминами, или, чаще всего, за одеколоном. Так что я теперь в некотором роде труженица парфюмерии. Работают здесь и дни и ночи, главная работа не в Железногорске, а за десять километров отсюда. Там они строят рудник и железную дорогу, там у них какие-то мехколонны, стройотряды и прочее. Меня это, честно говоря, мало волнует. А они целые дни только и говорят то о монтаже станции, то о пуске какого-то экскаватора и т. д. Как будто кроме этого не о чем говорить! В общем, «а мы монтажники, высотники!», вроде как в кинофильме, только менее красивые. Меня они считают страшной «стилягой» за то, что я крашу губы помадой цвета «цикламен» и ношу голубой свитер (тот, который с вырезом, помнишь?). У нас в Новороссийске на это бы и внимания никто не обратил. Там все так ходят, а здесь я, понимаешь ли, злостная пижонка. Ну, и пусть! Все равно буду краситься назло всему Железногорску! Эх, Валька, Валька, как часто я вспоминаю наш Новороссийск! Ничего-то мы в жизни не умеем ценить, пока не потеряем. Ночью я просыпаюсь — мне кажется, будто море шумит. Проснусь и думаю: а почему я здесь?.. А где же мама, братишка?.. Где дом, в котором я прожила всю свою жизнь, почти восемнадцать лет?.. Ничего этого нет. Только лес шумит, и так противно, громко, будто листья у деревьев жестяные. Это, должно быть, оттого, что осень. И пахнет сульфодимезином, тройным одеколоном и дентином. Я ведь забыла сказать тебе самое главное: я живу прямо в аптеке, а аптека находится в общежитии, причем в мужском. Ну, этого я не боюсь... Комнатка метров семь — восемь, на окне медицинские весы, у стены стеклянный шкафчик с медикаментами и приборами. А за марлевой занавеской — мой уголок. Там мне поставили раскладушку, а над ней весь мой гардероб (то, что я взяла с собой). Кстати, ничего и не надеваю. Некуда... Прибила к стене два зеркальца, широкое и узкое, одно перпендикулярно к другому. Это мой трельяж, уголок красоты, смешно даже сказать! Иногда мне даже весело от этого. Все, наверное, надо в жизни испытать, и не век же сидеть в одном городе, под маминым руководством! Ты ведь знаешь, я не такое уж комнатное растение Но иногда так грустно, так тоскливо, что даже зуб начинает ныть от этой беспросветности. Особенно вечерами... Вот сейчас, например, передают Шульженко, и мне кажется, что я сижу в портовом клубе и рядом ты, Эдька и вся наша компания... На здешние танцы я не хожу. Один раз пошла, но на меня смотрели, как на белую ворону. Да и танцуют они как-то скованно, не так, как у нас.