— Ну, что вам сказать? Товарищ, наверно, уже рассказывал? У нас нелегкая, но очень нужная, очень важная и почетная работа. Знаете, как пишут в газетах, парашютизм — спорт отважных. Отважных! А для нас это не спорт, а наше дело, наша работа. Хотя нормативы спортивные и у нас можно выполнить, кто хочет. Вот так. Свободного времени у вас будет много, почти вся зима, можно учиться. Ну, сначала нужно будет курсы пройти, освоить взрывные работы и прочее. Общежитие предоставляем. Согласны?
Сергей чувствовал, что начальник желает ему добра, но, говоря все это, думает еще о чем-то другом, чем-то иным озабочен, да и что ему, начальнику, один какой-то парашютист. Он и самого рекомендующего — Мариманова, видно, знает неважно. Хорошо нужно знать того, кто летит рядом с тобой, кто перед тобой или следом шагнет по сигналу в зияющий прямоугольник дверей.
Во время всего разговора входили люди, Гущин спрашивал: «Что у вас?», подписывал ведомости и приказы, изучал погоду, рассматривал донесения. Звонил телефон, он отдавал распоряжения, расспрашивал, сердился, смеялся.
Он сидел в своем маленьком кабинетике, словно не было за окошком развешанного на веревках белья, словно не было лестницы с играющими ребятишками, с забредающими туда и вдруг нервно кудахтающими курами, словно не втекал в дверь запах мяса и лука. Это было похоже на детскую игру, казалось, этот человек играл в начальника, отвечающего за десятки миллионов гектаров леса, распоряжающегося людьми, автомобилями, самолетами. Счетовод, притворяющийся генералом.
Но это был настоящий начальник.
И всякий раз, заканчивая новое дело, он вскидывал голубые глаза на Сергея, сразу понимая, кто это, и продолжал разговор:
— Общежитие предоставляем. Вот так. Согласны? Тогда оформляйтесь. Мариманов,— сказал он вдруг обрадовано, словно вспоминал-вспоминал и вспомнил-таки Васину фамилию,— покажите. Получите карточки и все, что нужно.
— До свидания,— сказал Сергей.
Тот кивнул, даже не кивнул, а только опустил веки:
— Желаю успеха. Увидимся.
Когда они вышли на крыльцо, чуть заметно, к вечеру, лиловел воздух.
— А теперь ко мне,— заторопился Вася.— На индюка.
— Чего-чего?
— В гости, говорю. На индюшатину.
— Ну и ну. Силен Мариманыч.
В конце улицы, не соступив с дощатого тротуара, они шагнули на другой такой же, уже внутрь двора, и здесь яростно кинулся на Сергея здоровый кобель, как будто Сергей один вошел, без хозяина, в полуметре от брюк Сергея тряслась его морда, дальше цепь не пускала.
— С детства на цепи,— объяснил Мариманов.— Озверел.— И крикнул: — Ну! Ты!..
Из просторных сеней вошли в комнату, и Сергей сразу же увидел Петьку Тележко, в белой вышитой рубашке, который сидел, закинув одну длинную ногу на другую.
— Хо! — крикнул Тележко. — Товарищ гвардии сержант! Серога!..
Они тоже, как тогда с Васей на станции, похлопали друг друга по плечу.
— А я думал, ты где-нибудь лечишься у Черного ларя, как собирался.
— Да нет,— вздохнул Тележко,— видишь, здесь. У вас, говорит, плеврит, ерунда. Здоров, говорит, как все равно этот...
— Тоже прыгаешь? Вместе с Васей?
— Я? Ты смеешься! — возмутился Тележко.— Что я, сдурел? Я напрыгался досыта. Курсы кончаю шоферские. Другое дело!
— Вот познакомьтесь,— бодро сказал Мариманов.
— Сергей.
— Учти, Васькин командир! — напомнил Тележко. Она подала руку дощечкой, сказала безразлично:
— Очень приятно,— и сама представилась: — Кларита.
Сергей не расслышал:
— Лариса?
— Кларита!
— Что же это за имя? А сокращенно как?
— Клара.
— А почему тогда не Рита?
Она пожала плечами.
На ней было пестренькое платье и малиновая кофточка, растянутая на груди. Лицо белое, как будто немного рыхлое. Она была одного роста с мужем — для женщины не маленькая. Смотрела и разговаривала подчеркнуто равнодушно, видимо, считая это хорошим тоном. А может быть, она просто хотела оказать: мне совершенно неинтересны все эти старинные друзья и начальники моего мужа. Они мне не нужны, я не хочу, чтобы они опять приходили...
И Сергею это было неприятно.
— А это мать,— сказал Мариманов и, здороваясь с нею (Вася был очень мало на нее похож, видно, все монгольское шло от отца), Сергей сразу вспомнил, что отец Мариманова погиб в сорок первом под Москвой, в Сибирской дивизии.
— Очень рады,— говорила она спокойно и просто.— Мы вас знаем. Василий часто про вас рассказывал, да и писал раньше.
— Ну, спасибо.
Он подумал, что если бы к нему приехали фронтовые друзья, то и его родители встретили бы их тепло и радушно. Нужно им письмо написать, а то беспокоятся, наверно. Да и ему интересно, что там слышно. А обратной адрес указать Васин, на всякий случай.
Совсем уже стемнело, зажгли свет. Окна все были заставлены цветами, но цветы эти не цвели. Над буфетом висел портрет маршала Тимошенко, а на другой стене картина, изображавшая княжну Тараканову в тюремной камере во время наводнения. В буфете цветные лафитнички, «улаженные» чашки, лежащие на боку, по шесть штук на одном блюдце. На крашеном полу — длинные, в разных направлениях половики-дорожки, сшитые из мелких разноцветных лоскутков.
Васина мать и Кларита стали накрывать на стол, подали вазочку с вареньем, с колотым сахаром, чашки. Вася спохватился:
— Нет, нам сперва закусить! — И объяснил Сергею: — Тут в наших местах сперва пьют чай, а уж потом подают закуску и водку пьют. Но мы-то наоборот будем.
— Да, с индюка начнем,— подтвердил Тялежко.
— Какой индюк? Какой индюк? — презрительно спросила Кларита.
— Какой? Да по двору ходит. На носу еще такая красная доработка.
Кларита щелкнула языком:
— Одного зовет на индюка и второго. А щипать будешь? — крикнула она Васе.— А ты будешь? — Петьке.— Или с пеньками есть будете?
— Какие еще пеньки! — упорствовал Тележко.
— Какие? Перо! Видал в мясе черные пеньки? Клещами не выдернешь. Когда на откорм птицу ставят, то через двенадцать дней надо резать или через двадцать четыре, тогда легко щиплется. Понял?
— Ну, ладно, ладно,— сдался Петька,— нам бы и с пеньками этими пошло. Верно, сержант?
Сергей сидел, глотая слюни.
Кларита с недовольным видом подала капусту, сало, соленую розовую рыбу, буркнула:
— Картошка еще не сварилась.
— Ладно, садись, — сказал ей Вася.— Петя, разлей.— Он встал, маленький, трогательный.— Выпьем за нашу встречу,— сказал он смущаясь,— за нашу дружбу.
Чокнулись.
— Ну, ВЦСПС! — подмигнул Тележко, опрокидывая лафитник в рот.
Кларита едва пригубила, Петька стал ее убеждать, чтобы она допила. Вася сказал:
— Ничего, пусть как хочет!..
Мать выпила все.
Водка обожгла Сергею горло. Он старался есть медленнее, брать поменьше, но ничего не мог поделать с собой — все ел и ел. Потом выпили за погибших ребят, потом — «чтобы пушки не ржавели». И Тележко прибавлял почему-то:
— Ну, ВЦСПС!
Кларита допила. Петька сидел, положив руки на клеенку, и на правой руке видна была знакомая наколка — птица и подпись: «Так улетела моя молодость».
— А я смотрю на тебя и никак не могу понять, что же в тебе изменилось. А теперь понял: зубы. Они же были у тебя стальные, а теперь золотые.
— Точно, сержант. Сибирь все же, было у родни золотишко. На, говорит, Петрусь, вставь золотые зубы, а то ходишь, как все равно этот...
— Смотри, отрежут тебе, однако, голову из-за этих зубов,— сказала Васина мать.
— Не отрежут.
— А я думал, Петька, слушай,— продолжал Сергей,— а я подумал, что у тебя, как у того оружейника, ну, помнишь, с зубами...
— А! — И они все трое хохотали, а Кларита говорила:
— Чего это вас забирает?
Потом они вспоминали всякие случаи, как один при прыжке прошел сквозь стропы другого и приземлился, сидя у него на шее, а тот все боялся, пока летели, что ему саперная лопатка голову пробьет.
— А помнишь, музыкантский взвод прыгал? Капельмейстер летит и играет: «Та-ра-та-ра та papa!» А оркестр снизу: «Ту-ту-ту-ту-ту. Трам-naм- ам-пам-пам».
— Здорово ты изобразил.
Потом еще пили, потом сидели, обявшиись, на кровати и пели строевую песню:
Ходит слава боевая
Про лихих сибиряков
От Приморья до Алтая,
До балтийских берегов...
— А ты чего но женишься, Тележко? Или тоже женился?
— Нет, чего мне жениться, когда друзья женатые. Верно, Клара?..
Та усмехнулась, поджала губы, сказала снисходительно:
— Ладно, ладно, спать пора!
— Это, как одна говорит,— не унимался Тележко,— у меня, говорит, три сына, и все трое Иваны. А как же ты их различаешь? А по отчеству.
Кларита, стеля постель, тоже не вытерпела, прыснула.
Спал Сергей вместе с Петькой на широкой кровати. Лег и сразу заснул, только успел подумать: «Все. Завтра начинается новая жизнь».
