А что скажет председатель райисполкома о событиях в Аксае? Одобрит ли его действия? Он представил себе председателя в кожаной тужурке и кожаной фуражке, своего бывшего командира эскадрона. Он хорошо знает его характер. Председатель начинает заикаться, когда доволен или зол. Будет ли он ходить с довольной улыбкой из угла в угол, слушая Кучкара, или будет стоять перед ним как вкопанный, с подергивающимся на губе шрамом?
Когда Кучкар переехал через ненадежный, построенный на скорую руку мост в самом узком месте Чукурсая, он бросил взгляд на разрушенные холодом и жарой, облизанные ветрами отвесные горы справа и невольно подумал: «Дорога ненадежная. Если споткнешься — конец...»
Прошел небольшой дождь. Разорвав тучи, засверкало солнце. Над бурным Чукурсаем повисла радуга.
Кучкар вспотел и лениво склонил голову. «Зря надел шинель, — подумал он. — Это Хури, она предсказала плохую погоду... Вдруг Хури родит до его приезда?!»
Лошадь споткнулась, и Кучкар очнулся от дремоты. Перед ним все еще извивалась узкая тропинка, внизу шумел Чукурсай. Кучкар подумал: «Скоро, наверное, настанут такие времена, что не будет этой опасной тропинки. А вместо нее ляжет широкая, удобная дорога. — Он оглянулся на утес, о который ударился плечом. Из трещин посыпался щебень и песок. — Насколько стала бы шире дорога, если бы взорвать этот утес», — подумал он. В этот момент вверху что-то загрохотало, лошадь, вздрогнув, навострила уши. Кучкар посмотрел на горы, и сердце его замерло. Он ударил кнутом лошадь, но было уже поздно. Впереди и сзади сыпались, как град, камни. Едва он прильнул к лошади, прикрыв голову шинелью, как на спину ему упал камень. Потом он почувствовал сильный удар по голове. В глазах потемнело...
Когда Бабакул гнал овец обратно на стойбище, он увидел Максума, поднимавшегося со стороны Куксая на черном скакуне. Бабакул обрадовался: как давно он не слышал человеческого голоса!
Передавая поводья своей лошади Бабакулу, Максум увидел в руках пастуха винтовку, которую когда-то отдал ему, чтобы она не досталась Кучкару.
— Ну, как охота? — спросил он Бабакула.
— Слава богу... — Только сейчас Бабакул вспомнил, что надо отнести винтовку в шалаш. — Эти нахальные волки даже среди бела дня нападают на овец, — сказал он, привязывая лошадь к дикой яблоне.
— Э, что говорить, Бабакул, когда у людей нет совести, то у волков и подавно. Не те времена, у людей не осталось ничего святого.
При этих словах Максума Бабакул покосился на мясо, которое висело на деревянной перекладине. Три дня назад волк утащил барашка. Бабакул отбил его с помощью собак, но барашек был еле жив, пришлось его зарезать. Послать хозяину мясо было не с кем, вот теперь оно сушится на перекладине. Бабакул рассказал хозяину и о том, как приезжали четверо всадников и забрали четырех баранов. Свидетель — Абдулазиз — лавочник, которого он узнал.
Максум понял, что вор, о котором говорит Бабакул, — Разык-курбаши, и спокойно ответил:
— Взял так взял, съел так съел. Не расстраивайся!
Бабакул был удивлен щедростью Максума. Повесив винтовку, он отнес в шалаш тяжелый хурджин своего благодетеля. Разжигая огонь для обеда, он с удивлением думал: «Вот что значит сын почтеннейшего Ишан-бобо! Он, видно, тоже не простой человек».
Бабакул расстелил палас и скатерть в тени возле шалаша. Разломив лепешки, которые принес Максум, он положил в деревянную чашку мясо.
— Бог дает, сколько заслужишь. Некоторые безнравственные люди, осквернив души, забрали чужие земли. Но разве они получат какие-нибудь блага от этого? Один из них Джанизак. Землю-то он получил, а засеять ее нечем, вот он и ходит по улицам в поисках хлеба, — сказал Максум и взял в рот кусок вареного мяса. — Благодаря аллаху ты никогда не будешь униженным. Потому что твой дед получил благословение моего деда, твой отец — моего отца. И твоя верность мне известна. Я помню, как ты дал отпор Кучкару и Умату. Молодец! И я всегда молюсь за тебя.
— Спасибо, почтенный... — сказал Бабакул, сложив на груди руки.
— На днях видел во сне отца. В белом халате, в белой чалме, а лицо светится. Длинная белая борода. Как пророк! — Максум положил в рот упавший на скатерть костный мозг и посмотрел исподлобья на онемевшего от удивления Бабакула. Потом закрыл глаза и продолжал: — Отец, открыв рот, промолвил: «О сын мой, если хочешь, чтобы на свете осталась твоя добрая слава, делай добро, добро, добро».
Бабакулу показалось, что он сидит перед самим Ишан-бобо, и, восторженно улыбаясь, он прошептал:
— О всевышний!
— Потом отец вспомнил о тебе…
— А?!
— Да, и тебя он вспомнил... «Выращенный нашими руками, он как сын нам...»
— Так и сказал? — заволновался Бабакул.
— Так и сказал: «Бабакул делает только добро, он честнейший из честных. И ты ответь ему добром...»
— О, за такие слова я готов пожертвовать своей жизнью, о святой! — со слезами сказал Бабакул. Согнувшись, он приложил к глазам кончик платка-пояса.
— Мой долг выполнить завет отца, Бабакул, — сказал Максум. Он оглянулся на стадо баранов. — Из них сто баранов я дарю тебе.
— Сто?! — Бабакул обезумел от такого дара. — Я до конца своих дней не забуду вашей доброты, благодетель мой! — Он подполз к ногам Максума, поцеловал полу его халата, вытер им глаза. — Вам, почтеннейший, я готов жизнь отдать…
— Молодец, именно это я и ожидал услышать от тебя, — сказал Максум.
Бабакул принес в черном кумгане кипяток и насыпал туда щепотку чаю из пачки, привезенной Максумом. Налив чай в единственную глиняную пиалу, Бабакул протянул ее дорогому гостю.
Он сидел перед Максумом на коленях, для приличия опустив голову. Только его колени были на паласе, а ступни ног на земле. Весь его вид как будто говорил: «Моя жизнь в ваших руках». Все это с одного взгляда почувствовал Максум. И тихим голосом начал:
— Если нас благословит Гаиб-ата и все будет так, как мы хотим, я женю тебя.
Сердце Бабакула дрогнуло. Сон это или наяву? Это сказал Максум, тот самый Максум, что сидит перед ним, или... У Бабакула не хватило духу поднять голову и посмотреть на Максума.
— Спасибо, почтенный... — смущенно сказал он,
Максум, посмотрев на него, слегка улыбнулся, достал из часового кармана зубочистку и спросил, ковыряя в зубах:
— Сколько тебе лет-то?
— Мать говорила, что я родился в то утро, когда карнай и сурнай[18] созывали всех на ваш суннат той[19], — с улыбкой сказал Бабакул, протягивая Максуму чай.
— Мушк... бакар... асп... — посчитал про себя Максум по старому летосчислению. — Сейчас тебе сорок один. Говоришь, в день торжества? У тебя счастливое будущее. Ведь целую неделю тогда кормили всех пловом. Что там говорить! Здесь смех, там борьба, в степи конные состязания, певцы, музыканты из Самарканда, Бухары и Ташкента. День и ночь гремели карнай и сурнай. Были эти дни и прошли. И не вернутся больше, Бабакул! Ведь безбожники топчут шариат, смешали святое с грязью. Исчезло все святое! Большевики уничтожают религию. От них мусульманам нет жизни. Если хочешь спастись от грехов и не хочешь гореть в аду из-за этих безбожников, бежать надо, бежать, Бабакул!
Как заблудившийся в пустыне странник, Бабакул с надеждой обратился к Максуму:
— Укажите путь темному человеку, почтенный...
— Пойдем в чужие страны, Бабакул. Там еще есть мусульманство. Там празднуют, пируют. Что хочешь — купи, что хочешь — продай. Там свободная жизнь! В лавках мешками зерно, мука, разноцветные ткани, горы кишмиша, орехов, различных сладостей...
— Вах! Как в раю, да, почтенный?
— Да, как в раю. Если захочешь — увидишь своими глазами.
— О аллах, помоги увидеть это...
— Как только доберемся до тех мест, сделаю тебя семьянином.
— Да приумножатся ваши богатства, почтенный...
— Это мой долг. Мы устроим такую свадьбу!
— Я готов служить вам всю жизнь, благодетель...
Собирая скатерть, Бабакул раздумывал об отъезде: ведь правительство забрало у Максума и лошадей, и телегу, и верблюдов, а вещей у него немало. Да и на чем поедет госпожа с детьми? Но когда он спросил об этом Максума, тот ответил:
— Потом... Потом приедем и заберем.
Когда Бабакул пошел отвязывать лошадь, Максум подумал: «Ну и простак же он...» Если бы была возможность свободно уехать, стал бы он приезжать в горы и уговаривать какого-то пастуха! Закрыв ноги тулупом, Максум прилег на подушку. Оттого ли, что он остался один, на сердце у него стало темнее темной ночи. Кто знает, может, дома уже ищут в его сундуках, шкафах, на скотном дворе, угрожая жене. А что с Фазлиддином? Он представляет себе, как ночью приходит Умат и, схватив за плечо, уводит Фазлиддина. Пусть каждый волосок на твоем теле превратится в змею, проклятый Умат! Подожди, найдется и на тебя управа! Максум сжал кулаки в досаде на свое бессилие. Ведь он уговаривал брата бежать, но тому жаль стало бросать жену и детей. Еще хорошо, что они успели пустить слух о том, что Разык-курбаши жив. И когда исчез Кучкар, он, Максум, сказал начальнику конвоя: «Убийца Кучкара может быть Разык-курбаши, кто знает?» Только после этого его отпустили домой, а то разве оставили бы они его в покое!
