— Ничего, этим путем или другим — будем у Софрона. А сейчас, — подбадриваю я своих спутников, — остановимся на ночлег. Утро вечера мудренее.
Вечером, после ужина, отбираю несколько шлиховых проб, взятых близ гранитного массива. Высыпаю их по очереди на цинковую пластинку, капаю на них кислоту и тщательно рассматриваю протравленный шлих в лупу: не образовалось ли «зеркало» — блестящая серебристая поверхность, верный признак касситерита: — руды олова. Но «зеркала» не видно ни на одном зернышке во всех протравленных пробах. Олова нет в исследованных шлихах.
По стенкам палатки мерно стучат капли дождя.
* * *
— Еще немного — и перевалим! — ободряем мы друг друга.
И вот преодолен крутой подъем. Вот она, вершина! Но что это?.. Впереди отвесной трехсотметровой стеной возвышается гребень, явно недоступный для лошадей.
Не пройти и здесь. Посоветовавшись, решаем: все, кроме меня, возвращаются в долину. Я же поднимусь на водораздел и посмотрю с высоты, где удобнее пройти. Попутно выясню, из каких пород сложена гряда.
Адам и Чистых с лошадьми начинают медленно, славно нехотя, обратный путь.
С трудом и риском взбираюсь на перевал. Панорама открывается великолепная. Стальной лентой извивается Индигирка, пробиваясь через цепи гор хребта Черского. Далеко внизу, возле устья речки Тополевой, серебряным гривенником блестит на солнце круглое озерко, около него бурыми кочками торчат две юрты. Пасется скот — коричневые букашки. До юрты Софрона рукой подать. Но близок локоть, да не укусишь…
Придется возвращаться и где-то в верховье Учугея искать перевал в Тополиную. День, а то и два потеряны.
Возвращаемся и в среднем течении речки Учугей находим место, где; пожалуй, можно перевалить через гору.
Начинаем подъем. Цепляясь за ветки стланика и выступы скал, впереди всех ловко преодолевает крутизну Адам. Лошади то и дело оступаются, падают на колени, рывками, с трудом карабкаются по откосу. Вьюки сползают, и нам все время приходится их поправлять.
Упорно, зигзагами продвигаемся к гребню.
Но вот до водораздела остается всего полсотни метров. Тут становится ясно, что коням с вьюками здесь не пройти. Иван и Адам развьючивают их. С огромными усилиями, согнувшись под тяжестью, перетаскиваем наш груз на вершину. Лошади послушно следуют за нами.
И вот, наконец, водораздел. Грандиозная панорама цепей хребта Черского открывается перед нами. Видим заросшую лесом долину реки Тополевой.
Надо спускаться. Но спуск еще труднее, чем подъем. Не может быть и речи о том, чтобы вьючить лошадей. Как ни привычны к горам местные якутские коньки, навьюченными они спуститься здесь не смогут. А люди тем более.
— Перевяжем покрепче весь груз и столкнем вниз, — решаю я. — Другого выхода нет.
Один за другим тяжелые тюки, подпрыгивая, исчезают за каменными выступами.
— Ну, а теперь и мы! — говорит Иван.
Начинаем опасный спуск. Под ногами — скользкий мох. Тонкий слой его прорывается, обнажая зеленоватые кристаллы льда вечной мерзлоты. Каждую секунду можно сорваться и покатиться вниз. Страшно за лошадей: не напоролись бы на сучья, не поломали бы ноги…
Вот и долина, берег реки. Лошади стоят с трясущимися ногами; у одной до крови расцарапана морда, у другой — бок.
Теперь до юрты Софрона, действительно, рукой подать. Интересно, там ли Исаев?
* * *
Едва заметная тропка километров через восемь превратилась в торную, хорошо утоптанную дорожку. Впереди показалось озеро, заросшее тальником. Дальше, среди лиственниц — старая, большая юрта, загон для скота и несколько рубленых амбарчиков.
Около юрты паслись коровы. Наши лошади, завидев жилые постройки, прибавили шагу и весело заржали. Неистово залаяли две большие собаки. Из юрты выскочил босой худенький мальчик якут лет двенадцати и побежал к собакам, ругая их по-якутски. Собаки послушно отошли в сторону. Мальчик с любопытством уставился на незнакомых людей.
Появился степенный старик с морщинистым, как печеное яблоко, лицом, в длинной (по колено) грязной рубахе, в летних торбазах из сыромятной кожи, с трубкой в зубах. Вслед за стариком, с трудом переступив высокий порог, вышла сухонькая старушка в мешковатом черном платье.
— Здорово! Я — Софрон Корякин. А ты кто?
Я назвал себя, крепко пожимая сухую узловатую руку старика.
— А это моя жена Варвара! — представил он старушку.
Поздоровавшись по очереди со всеми, старик кланяется и жестом приглашает войти в юрту.
— Спасибо, обязательно придем. Вот палатку поставим и придем.
Софрон показывает сухое ровное место недалеко от своей юрты, на высокой речной террасе Индигирки. Тут мы быстро разбиваем наш лагерь.
В старой юрте прохладно и темно. Стены и потолок закопчены. Свет слабо проникает сквозь обломки стекол, вшитые между двумя кусками бересты, заменяющими рамы в окнах. В очаге-камине тлеют угли, над ними висят медный чайник и большой котел.
— Сюда проходи, начальник, это место садись! — предлагает гостеприимный хозяин.
Иван и Адам выкладывают на стол угощение: последнюю буханку белого хлеба, печенье, чай, сахар и конфеты. На столе появляются большие деревянные тарелки, подносы с вареной жирной говядиной, кусками зайчатины.
К явному удовольствию хозяев, выставляю на стол бутылку с разведенным спиртом из своего аварийного запаса.
Варвара достает из маленького ящика белые фарфоровые чашки, расставляет их на столе и присаживается рядом со своим внуком Ильей.
Адам на якутском языке рассказывает хозяевам о работе отряда.
— Мин[4] — стахановец! Мин — первый охотник! — бьет себя в грудь Софрон. — Два плана пушнины сдал, первый сорт!
Я подтверждаю:
— Ты, дедушка, первый охотник на Индигирке. А сколько тебе лет?
— Много, да много! В колхоз не берут. Старик, говорят, — и, поставив выпитую чашку, Софрон девять раз взмахивает обеими руками и потом раз одной:
— Девяносто пять!..
Вечером на реке послышались крики, скрип весел — это приплыл отряд Исаева.
Рано утром вместе с Пятилетовым я иду опробовать небольшой ручей в трех километрах от юрты Софрона.
— Однако пустой ручей, напрасно туда пойдешь, — отговаривает Софрон…
Но мы не поддаемся, идем.
Недалеко от юрты нас догоняет Илья.
— Не слушай, начальник, деда! Напрасно он говорит! У того ключа наша юрта зимняя стоит! Боится он! Камни там белые хорошие есть. Играю я ими.
Мальчик достает из кармана несколько круглых белых галек кварца. Разбив их геологическим молотком, обнаруживаю явные следы оруденения.
— Где кварц, там и золото, известное дело! — отмечает Пятилетов.
— А мне можно с вами? — просит Илья.
— Что же, пошли.
Лицо мальчика сразу просияло, он подпрыгнул и побежал вперед, показывая дорогу.
Старую юрту с заколоченными окнами и дверью мы увидели, выйдя по тропке из густых зарослей тальника на поляну. Неподалеку от нее, теряясь в кочках, бежал небольшой ручей. Пологие склоны долины пламенели лиловыми пятнами цветущего кипрея, среди которого торчали черные стволы обгорелого леса.
— Это место называется Юрта, а ключ никак не называется, — говорит Илья.
— Да стоит ли его опробовать? Ключ, действительно, никудышный, — ворчит старый золотоискатель, тяжело ступая по болоту.
Мне тоже не нравится этот унылый ручей. Я даю ему безразличное название: Горелый…
Впрочем, в истоках ручья, на фоне голубого неба виднеется высокий конус красивого гранитного гольца. «Хороший геологический признак», — отмечаю я про себя и фотографирую голец.
— Юргун-тас — Красивая гора, — поясняет Илья. — Дальше пройдем — воды больше будет. Камни белые увидим. Однако золото есть.
— Посмотрим!
Пятилетов смывает несколько пустых проб.
Впереди я вижу небольшой приток, а справа и ниже его — хорошее место для опробования. Ручей здесь делает крутой поворот и подмывает левый увал, обнажая выход коренных пород. Верхние галечные наносы» полностью смыты.
Пятилетов доволен:
— Вот это местечко! Но если и здесь пусто, то дальше можно не ходить!..
Он набирает гребком пробу. Илья ему помогает. Я описываю место взятия пробы, состав породы, делаю зарисовку обнажения.
В лотке остается только полоска тяжелого черного шлиха. И вдруг под ним мелькнули, исчезли, опять мелькнули одна, две, три блестящие чешуйки..
— Смотри! Золото! — кричит маленький якут.
— Да еще какое! Вот так проба! — добавляет Пятилетов, подавая мне лоток.
С замирающим от радости сердцем я рассматриваю в лупу круглые, желтые, с матовой поверхностью золотники.
— Грамма два-три, — определяю на глаз вес пробы.
— Не иначе! — соглашается Пятилетов.
Илья прыгает и кричит:
— Я говорил, золото есть!
