Мужики были из Щучьего, самой отдаленной волости, затерянной в лесах. В волости числилось шестьсот дворов, но только в центре — Щучьем — кучно жило шесть-семь семей, остальные разбросаны были по хуторам. Прошлым летом Каромцев был там и поразился: каждое хозяйство — островок в лесах. Из года в год, из десятилетия в десятилетие отвоевывали люди земли у чащи. Выходя на крыльцо дома, хозяин видел не более двухсот метров. Пищу, одежду, посуду, сбрую, обувь они производили сами; а от города требовали малого — керосина, соли, немного железа, чтобы самим же изготовить топоры. На шестьсот дворов имелось, может быть, пяток телег, и нужды в них вроде не испытывали — летних дорог в волости все равно нет. Передвигались пехом и верхом на лошадках. Правда, летом употребляли еще один вид транспорта — волокуши, на ней и бревен подтащат, и мешок зерна сволокут на мельницу, но чаще опять-таки верхом: положит седок впереди себя мешок поперек — и поехал.
До уездного центра от них километров, наверно, сто с гаком. Каромцев требовал от щучан, как и от всех, вывозить хлеб. «Не на чем вывозить», — отвечали ему. А он негодующе отвечал: «На чем хотите, но чтобы хлеб был!» — так что щучанам ничего другого не оставалось, как отправить в городочек шестерых активистов верхом — каждый положил поперек лошади по мешку овса. Почти три дня добирались мужики, треть овса скормили лошадям. Теперь обратно надо добираться и опять же кормить копей, так что с гулькин нос сдадут они зерна.
И вот Каромцев сидел, стыдясь прежней своей горячности, и не спешил говорить, хотя выход им был найден. Один из мужиков, ковыряя пальцем в скомканной бороде, хрипло проговорил:
— Теперя-то что, как приказ выполнили?
Каромцев точно ждал вопроса и ответил спокойно:
— Теперь поедете домой. — Он поднялся и улыбнулся, ободряя и мужиков, и себя. — Помнится, мужики, в Щучьем цела усадьба бывшего царского лесничества, так или не так?
— Теперя там Совет находится, — ответил мужик.
— А конюшни и сараи?
— Так пустуют.
— Надо организовать воскресник и оборудовать в лесничестве глубинку. Каждый привезет зерна сколько положено и сдаст сельсовету. А зимой по санному пути каждое хозяйство повезет хлеб на станцию.
Мужик хмыкнул, перестал ковырять в бороде.
— Так и без того… как санный путь ляжет, так и повезем.
— Нет, милые мои, — непреклонно сказал Каромцев, — нельзя хлеб до нового года оставлять в амбарах у мужика. Так мы никакого плана не выполним. Надо немедленно свезти хлеб в Щучье. А то, — он махнул рукой, — мужик станет молотить хлебушко, расходовать да и припрятывать его. Так вот: из первых намолотов — в общий амбар. Под охраной хлеб будет целее. А зимой привезете на санях. Сани-то есть? — спросил он, усмехнувшись.
— Сани есть, — ответил второй мужик. — И весы в лесничестве есть.
Каромцев, подумав, спросил:
— А не откажутся мужики везти? Путь долгий… да и свой хлеб везти чужому дяде, а?
— Так, — бородатый мужик усмехнулся, — може, и не с большой охотой, да… мужики завсегда рады по первопутку на городской базар. А ежели за вывозку хлеба платить будут, — все лишняя копейка.
— Платить обязательно будем.
— Дак и разговоров не может быть.
Каромцев сочувственно поглядел на них, потом в окно, на понурых коней и озябших от мокряди мужиков и сказал:
— Ладно, ступайте. Обогрейтесь, отдохните и езжайте с богом. Я приказ напишу, чтобы глубинку строить. Доставите председателю Совета.
Мужики поднялись и, подталкивая друг друга, стали направляться к выходу.
— Только вот чего, товарищ комиссар, — сказал бородатый. — Хлеб-то мы бы сдали… коням может не хватить.
— Коли так, забирайте весь овес, — сказал Каромцев и склонился писать приказ об учреждении глубинки в селе Щучьем.
Написав приказ, он вспомнил о Хемете и выглянул в коридор. Хемет сидел на скамейке и, откинув голову к стене, спал. Каромцев кашлянул, и Хемет пошевелился, встал и, одернув одежду, направился к нему. В сумеречном свете окна лицо Хемета выглядело очень усталым, на щеках прожелть. Каромцев спросил:
— Ты болен?
Хемет отрицательно покачал головой.
— Скажи, если болен. Никто больного не заставит работать. Да сейчас и нет спешки ехать куда-то.
— И хорошо, что ехать не надо, — сказал Хемет. — Мне надо три… теперь уже два дня. И чтобы вчерашний день, когда я не вышел на работу, тоже мне засчитать. Всего три дня, выходит.
Каромцев тихо спросил:
— Ты в приюте был?
— Везде я был, — ответил Хемет. — Откуда мужики приехали? — спросил он.
— Из Щучьего, — ответил Каромцев.
— Издалека, — сказал Хемет, глядя в окно. — Никогда я там не бывал. — Так и не глянув на Каромцева, не попрощавшись, он вышел из кабинета.
Потом Каромцев видел в окно, как он подошел к мужикам и о чем-то спрашивал их. Они уже отвязывали коней, уже повели от коновязи, а он, не отставая, шел с ними.
«Уж не в Щучье ли собирается?» — подумал Каромцев, и ему представилась дорога туда, запущенные леса, кишащие банды дезертиров и кулачья, неоплодотворенные и покрытые к осени бурьянной ветошью беспризорные поля, железные дороги с вывернутыми рельсами, с глухими, почти насмерть покалеченными паровозами — край, где в это черствое время ничего не стоит сгинуть взрослому человеку, а ребенку и подавно.
«Уж лучше и правда связать бы мальца тогда», — подумал Каромцев.
Вздохнув, он придвинул к себе выписку из протокола собрания ответственных работников города.
«Тов. Копелиович отмечает, что в городе есть скрытые запасы продовольствия… предлагает сделать продовольственную облаву, для чего разбить город на пункты и в каждый пункт послать отряд для описи продовольствия… Постановили: техническую сторону продоблавы разработать и осуществить тов. Каромцеву, который представит свою работу на утверждение уездпарткома и исполкома».
— Вызовите ко мне Петухова! — крикнул Каромцев, выглянув в коридор.
7
Ночь была темная и сырая, капало с крыши сарая и дома, и рядом с листьев лопуха капало, волглый, прохладный воздух больно входил в легкие, и Хемет прятал нос в воротник полушубка, чтобы не простудить горло и не кашлять. Подстелив под себя потник, он стоял на коленях, запахнув покрепче полушубок и поверх него плащ, под которым спрятано было ружье. Мучительно хотелось курить, но он боялся уйти из засады, чтобы не открыть себя.
Он очень устал за эти дни и ночи, но страх, и гнев, и горе так возбудили его, что он не мог спать, только яркими отрывками проносились в его воспаленном мозгу картины минувших дней и ночей: явственно слышался ему голос жены: «Ружье ты повесил на место?», сам он спрашивал мужиков, приехавших из Щучьего: «Вы не видали мальчонку — может, в Щучьем, может, в другом селе, где останавливались, — рыжего, очень рыжего мальчонку?», и один что-то вроде вспоминал, и он долго шел с ними в надежде, что тот все-таки вспомнит и скажет…
Лопушиный лист качнулся под легким ветром и окропил лицо Хемета влагой. И тут же он услышал ржание Бегунца, а потом какое-то поскребывание по ту, уличную сторону конюшни. И хлынул жар — к голове, к груди, и невыносимо было это борение озноба и жара.
Хемет легко поднялся, откинул ногой потник из кустов, положил на него ружье, затем снял плащ, полушубок, живым свободным шагом пошел к забору и легко перемахнул через него, не производя почти никакого шума.
Хемет не удивился, когда столкнулся с Юсуфом, едва завернув за угол, но был ошеломлен его высоким, слишком высоким ростом. Едва Хемет ударил в его крепкую грудь кулаком, ничуть не поколебав ее, как понял, что уже оплошал и может оказаться поверженным, но в следующую же секунду он пружинисто отскочил, а затем головой ударил противника в живот; а когда тот, гулко ухнув, согнулся, заработал кулаками. Хемет слышал, как хряскают скулы, и почувствовал, что Юсуф не то чтобы уступает ударам, а ждет под их каскадом момента — тогда Хемет опять отскочил и с силою ударил его ногой в пах.
Противник упал, а Хемет, все еще тяжело дыша, но без ослепления, без ненависти, понимая только, что малая долька жалости обернется против него, опустил на голову Юсуфа кулак…
Он вывел со двора коня, с усилием перебросил тяжелое тело противника поперек хребта лошади, затем вспрыгнул сам и поехал к реке.
На середине реки, где вода, темная, дышащая глубинным холодом, дошла коню почти до шеи, он почувствовал, как содрогнулось тело Юсуфа, и у него чуть не сорвалось с языка: «Не бойся, в воду я тебя не сброшу. Я только отвезу тебя подальше и отпущу».
Конский топот послышался за спиной, затем крики, и он пришпорил коня, а когда Бегунец, отягченно ухая нутром, лег было на крупную рысь, Хемет оглянулся. Его настигали четыре всадника. Хемет отвернулся и опять стал подгонять коня. Его уже настигали, стали обходить, а он и не думал останавливаться.
