– Мамочка, да были же! Он их в сенцы отнес. – Она чуть не плачет. – Ты в сенцы-то кого отнес?
– Не кого, а чего, – огрызается Ванька. – Это же неодушевленный предмет.
Мать делает вид, что сердится на Ваньку.
– Я вот покажу ему бабки. Такие бабки покажу, что он у нас до-олго помнить будет.
Но сейчас матери не до бабок – Ванька это отлично понимает. Сейчас начнется маленький праздник – будут стряпать пельмени.
– У нас дровишек нисколько не осталось? – спрашивает она.
– Нету, – сказал Ванька и предупредительно мотнулся на полати за корытцем. – В мясо картошки будем добавлять?
– Маленько надо.
Наташка ищет на печке скалку.
– Обещал завезти Филипп одну лесинку… Не знаю… может, завезет, – говорит мать, замешивая в кути тесто.
Началась светлая жизнь. У каждого свое дело. Стучат, брякают, переговариваются… Мать рассказывает:
– Едем сейчас с сеном, глядь: а на дороге лежит лиса. Лежит себе калачиком и хоть бы хны – не шевелится, окаянная. Чуток конь не наступил. Уж до того они теперь осмелели, эти лисы.
Наташка приоткрыла рот – слушает. А Ванька спокойно говорит:
– Это потому, что война идет. Они в войну всегда смелые. Некому их стрелять – вот они и валяются на дорогах. Рыжуха, наверно?
…Мясо нарублено. Тесто тоже готово. Садятся втроем стряпать. Наташка раскатывает лепешки, мать и Ванька заворачивают в них мясо.
Наташка старается, прикусив язык; вся выпачкалась в муке. Она даже не догадывается, что вот эти самые лепешечки можно так поджарить на углях, что они будут хрустеть и таять на зубах. Если бы в камельке горел огонь, Ванька нашел бы случай поджарить парочку.
– Мама, а у ней детки бывают? – спрашивает Наташка.
– У кого, доченька?
– У лисы.
Ванька фыркнул.
– А как же они размножаются, по-твоему? – спрашивает он Наташку.
Наташка не слушает его – обиделась.
– Есть у нее детки, – говорит мать. – Ма-аленькие… лисятки.
– А как же они не замерзнут?
Ванька так и покатился.
– Ой, ну я не могу! – восклицает он. – А шубки-то у них для чего!
– Ты тут не вякай, – говорит Наташка. – Лоботряс!
– Не надо так на брата говорить, доченька. Это нехорошо.
– Не выучится он у нас, – говорит Наташка, глядя на Ваньку строгими глазами. – Потом хватится.
– Завтра зайду к учительше, – сказала мать и тоже строго посмотрела на Ваньку, – узнаю, как он там…
Ванька сосредоточенно смотрит в стол и швыркает носом.
Мать посмотрела в темное окно и вздохнула:
– Обманул нас Филиппушка… образина косая! Пойдем в березник, сынок.
Ванька быстренько достает с печки стеганые штаны, рукавицы-лохмашки, фуфайку. Мать тоже одевается потеплее. Уговаривает Наташку:
– Мы сейчас, доченька, мигом сходим. Ладно?
Наташка смотрит на них и молчит. Ей не хочется одной оставаться.
Мать с Ванькой выходят на улицу, под окном нарочно громко разговаривают, чтобы Наташка их слышала. Мать еще подходит к окну, стучит Наташке:
– Таля, мы сейчас придем. Никого не бойся, милая!
Наташка что-то отвечает – не разобрать что.
– Боится, – сказала мать. – Милая ты моя-то… – Отвернулась и вытерла рукавицей глаза.
– Они все такие, – объяснил Ванька.
…Спустились по крутому взвозу к реке. На открытом месте гуляет злой ветер. Ванька пробует увернуться от него: идет боком, идет задом, а лицо все равно жжет как огнем.
– Мам, посмотри! – кричит он.
Мать осматривает его лицо, больно трет шершавой рукавицей щеку. Ванька терпит.
В лесу зато тепло и тихо. Удивительно тихо, как в каком-то сонном царстве. Стройные березки молча обступили пришельцев и ждут.
Ванька вылетел вперед по глубокому снегу и, облюбовав одну, ударил обухом по ее звонкому крепкому телу. Сверху с шумом тяжко ухнула туча снега. Ванька хотел отскочить, запнулся и угодил с головой в сугроб, как в мягкую холодную постель. Мать смеется и говорит:
– Ну, вставай!
Пока Ванька отряхивается, мать утаптывает снег вокруг березки. Потом, скинув рукавицы, делает первый удар, второй, третий… Березка тихо вздрагивает и сыплет крохотными сверкающими блестками. Сталь топора хищно всплескивает холодным огнем и раз за разом все глубже вгрызается в белый упругий ствол.
Ванька тоже пробует рубить, когда мать отдыхает. Но после десяти-двенадцати ударов горячий туман застилает ему глаза. Гладкое топорище рвется из рук.
Снова рубит мать.
Березка охнула и повалилась набок.
Срубили еще одну – поменьше – Ваньке и, взвалив их на плечи, вышли на дорогу. Идти поначалу легко. Даже весело. Тонкий конец березки едет по дороге, и березка глуховато поет около уха. Прямо перед Ванькой на дороге виляет хвост березки, которую несет мать. Ванькой овладевает желание наступить на него. Он подбегает и прижимает его ногой.
– Ваня, не балуй! – строго говорит мать.
Идут.
Березка гудит и гнется в такт шагам, сильно нажимая на плечо. Ванька останавливается, перекладывает ее на другое плечо. Скоро онемело и это. Ванька то и дело останавливается и перекладывает комель березы с плеча на плечо. Стало жарко. Жаром пышет в лицо дорога.
– …Семисит семь, семисит восемь, семисит девять… – шепчет Ванька.
Идут.
– Притомился? – спрашивает мать.
– Еще малость… Девяносто семь, девяносто восемь… – Ванька прикусил губу и отчаянно швыркает носом. – Девяносто девять, сто! – Ванька сбросил с плеча березку и с удовольствием вытянулся прямо на дороге.
Мать поднимает его. Сидят на березке рядом. Ваньке очень хочется лечь. Он предлагает:
– Давай сдвинем обои березки вместе, и я на них лягу, если уж так ты боишься, что я захвораю.
Мать тормошит его, прижимает к теплой груди.
– Мужичок ты мой маленький, мужичок… Потерпи маленько. Большую мы тебе срубили. Надо было поменьше.
Ванька молчит. И молчит Ванькина гордость.
Мать думает вслух:
– Как теперь наша Талюшка там?.. Плачет, наверно?
– Конечно, плачет, – говорит Ванька. Он эту Талюшку изучил как свои пять пальцев.
Еще некоторое время сидят.
– Отцу нашему тоже трудно там, – задумчиво говорит мать. – Небось в снегу сидят, сердешные… Хоть бы уж зимой-то не воевали.
– Теперь уж не остановются, – поясняет Ванька. – Раз начали – не остановются, пока фрицев не разобьют.
Еще с минуту сидят.
– Отдохнул?
– Отдохнул.
– Пошли с богом.
Было уже совсем темно, когда пришли домой.
Наташка не плакала. Она наложила в блюдце сырых пельменей, сняла с печки две куклы и усадила их перед блюдцем. Одну куклу посадила несколько дальше, а второй, та, что ближе, говорила ласково:
– Ешь, доченька моя милая, ешь! А этому лоботрясу мы не дадим сегодня.
…Ванька с матерью быстро распилили березки; Ванька впотьмах доколол чурбаки, а мать в это время затопила камелек.
Потом Ванька с Наташкой сидят перед камельком.
Огонь весело гудит в печке; пятна света, точно маленькие желтые котята, играют на полу. Ванька блаженно молчит. Наташка пристроилась у него на коленях и тоже молчит. По избе голубыми волнами разливается ласковое тепло. Наташку клонит ко сну. Ваньку тоже. А в чугунке еще только-только начинает «ходить» вода.
Мать кроит на столе материю, время от времени окликает ребятишек и рассказывает:
– Вот придет Новый год, срубим мы себе елочку, хоро-ошенькую елочку… Таля, слышишь? Не спите, милые мои. Вот срубим мы эту елочку, разукрасим ее всякими шишками да игрушками, всякими зайчиками – до того она у нас будет красивая…
Ванька хочет слушать, но кто-то осторожно берет его за плечи и валит на пол. Ванька сопротивляется, но слабо. Голос матери доносится откуда-то издалека. Кажется Ваньке, что они опять в лесу, что лежит Ванька в снегу… Мать ищет его по лесу, зовет. А Ванька лежит в снегу и помалкивает. Странно, что в снегу тепло.
…Разбудить их, наверно, было нелегко. Когда Ванька всплыл из тягучего сладкого сна на поверхность, мать говорила:
– …Это что же за сон такой, обломон… сморил моих человечков. Ух он сон какой!..
Ванька, покачиваясь, идет к столу.
В тарелке на столе дымят пельмени, но теперь это уже не волнует. Есть не хочется. Наташка, та вообще не хочет просыпаться. Хитрая, как та лиса. Мать полусонную усаживает ее за стол. Она чихает и норовит устроиться спать за столом. Мать смеется. Ванька тоже улыбается. Едят.
Через несколько минут Ванька объявляет, что наелся до отвала. Но мать заставляет есть еще.
– Ты же себя обманываешь – не кого-нибудь, – говорит она.
…После ужина Ванька стоит перед матерью и спит, свесив голову. Материны теплые руки поворачивают Ваньку: полоска клеенчатого сантиметра обвивает Ванькину грудь, шею – ему шьется новая рубаха. Сантиметр холодный – Ванька ежится.
