— Свободно, батя? — спросил его сзади могучий голос.
Старичок вздрогнул, поднял голову.
— Пожалуйста, садитесь.
Сел огромный молодой человек в огромном коверкотовом костюме, на пиджаке которого отчаянно блестели новенькие черные пуговицы. Старичок уставился в глаза парню — почему-то в них приятно смотреть: они какие-то ужасно доверчивые.
— Что, батя? — спросил детина. — Врежем?
Старичок вежливо улыбнулся.
— Я, знаете, не пью.
— Чего так?
— Годы… Мое дело к вечеру, сынок.
Подошла официантка, тоже засмотрелась на парня.
— Бутылочку столичной и чего-нибудь закусить, — распорядился молодой человек. — Шашлыки есть?
— Водки только сто грамм.
Детина не понял.
— Как это?
— Положено только сто грамм.
— Вы что?
— Что?
— Мне больше надо.
Старичок, глядя на парня, не вытерпел, засмеялся тихонько.
— Знаете, — сказал он официантке, — мне ведь тоже положено сто граммов? Так принесите ему двести.
— Не положено. Шашлык… Что еще?
Детина беспомощно посмотрел на старичка.
— Что это?.. Она шутит, что ли?
Старичок посерьезнел, обратился к официантке:
— Вы ведь знаете: правил без исключения не бывает. Видите, какой он… Что ему сто граммов?
— Нельзя, — спокойно сказала официантка и опять с удовольствием, весело посмотрела на парня. — Что еще?
Тот понял ее веселый взгляд по-своему.
— Ну, хоть триста, красавица, — попросил он. — М-м? — И кокетливо шевельнул могучим плечом.
— Нельзя. Что еще?
Детина обиделся.
— Сто бутылок лимонада.
Официантка захлопнула блокнотик.
— Подумайте, потом позовете. — И отошла от стола.
— Выпил называется, — горько сказал детина, глядя вслед ей. — Тц…
— Бюрократизм, он, знаете, разъедает не только учреждения, — сочувственно заговорил старичок. — Вот здесь, — он постучал маленьким белым пальчиком по белой скатерти, — здесь он проявляется в наиболее уродливой форме. Если вас не принял какой-то начальник, вы еще можете подумать, что он занят…
— Что же все-таки делать-то? — спросил детина.
— Возьмите коньяк. Коньяк без нормы.
— Да?
— Да.
Парень поманил официантку. Та подошла.
— Я передумал, — сказал он. — Дайте бутылку коньяка и два… Батя, шашлык будешь?
Старичок качнул головой.
— Я уже заказал себе.
— Два шашлыка, пару салатов каких-нибудь и курицу в табаке.
— Табака, — поправила официантка, записывая.
— Я знаю, — сказал детина. — Я же шучу.
— Все?
— Да.
Официантка ушла.
Детина укоризненно покачал головой.
— На самом деле бюрократы. Ведь коньяк-то крепче. Они что, не знают, что ли?
— Коньяк дороже, в этом все дело, — пояснил старичок. — Вы, очевидно, приезжий?
— Но. За запчастями приехал. Сёдня получил — надо же выпить.
— Сибиряк?
— С Урала.
— Похожи… — Старичок улыбнулся. — Когда-то бывал в Сибири, видел…
— Где?
— Во Владивостоке.
— А-а. Не доводилось там бывать.
Тут заиграла музыка. Детина посмотрел на оркестрантов. К микрофону подошла девушка, обтянутая сверкающим платьем, улыбнулась в зал… Детина спокойно отвернулся — ему такие не нравились. Девушка запела, да таким неожиданно низким, густым голосом, что детина снова посмотрел на нее. Девушка пела про «хорошего, не встреченного» еще. Удивительно пела: как будто рассказывала, а получалось — пела. И в такт музыке качала бедрами. Детина засмотрелся на нее…
Наплывали тягучие запахи кухни; гомон ресторанный покрывала музыка и песня девушки. Уютно и хорошо стало в большом зале с фикусами.
Парню все больше и больше нравилась девушка. Он посмотрел на старичка. Тот сидел спиной к оркестру… Вобрал голову в плечи и смотрел угасшими глазами в стол. Рот приоткрыт, нижняя губа отвисла.
— Пришла, — тихо сказал он, когда почувствовал на себе взгляд парня. И усмехнулся, точно оправдывался, что на него так сильно действует песня.
А девушка все пела, улыбалась… В улыбке ее сквозило что-то не совсем хорошее. И все-таки она была красивая и очень смелая.
Детина обхватил голову громадными лапами и смотрел на нее.
— От зараза! — сказал он, когда девушка кончила петь. — А?
— У меня не такая уж большая пенсия, — доверчиво заговорил старичок, — и я ее, знаете, всю просаживаю в этом ресторане — слушаю, как она поет. Вам тоже нравится?
— Да.
— И обратите внимание: она же совсем еще ребенок. Хоть накрашена, хоть, знаете, этакая синевца под глазами и улыбаться научилась, а все равно ребенок. Меня иной раз слеза прошибает.
— Она еще петь будет?
— До без четверти одиннадцать.
Принесли коньяк, шашлык, салаты. Старичку принесли рисовую кашу.
— Выпьешь, батя? — предложил парень.
Старичок посмотрел на бутылку, подумал, махнул рукой и сказал:
— Наливайте! Граммов двадцать пять.
Детина улыбнулся, налил в синюю рюмку — половину, себе набухал в фужер и сразу, не раздумывая, выпил.
— Боже мой! — воскликнул старичок.
— Что?
— Здорово вы…
— Между прочим, я его не уважаю — вонючий.
— Завидую я вам… Вы кто по профессии?
— Бригадир. Лесоруб.
— Завидую вам, черт возьми! Прилетаете сюда, как орлы… Из какой-то большой жизни, и вам тесно здесь… Тесно, я чувствую.
Детина ел шашлык, слушал.
— Пей, батя.
Старичок выпил, крякнул и заторопился закусывать.
— Давно не пил, года три.
— Вы что, одинокий, что ли?
— Одинокий, — старичок кивнул головой.
— Плохо.
— Ничего… Я как-то не думаю об этом. Мне вот она, — кивнул он в сторону оркестра, где только что пела девушка, — дочерью, знаете, кажется. Люблю ее, как дочь. И ужасно боюсь за ее судьбу.
— Она знает тебя?
— Нет, откуда?
— Хорошо поет. Я не люблю, когда визжат.
— Да, да…
Детина отклонился от стола, гулко стукнул ладонью себя в грудь. Шумно вздохнул.
— Добрый шашлычишко.
— Вы — какие-то хозяева жизни. Я не умел так, — грустно сказал старичок.
Оркестранты опять взялись за инструменты.
Опять вышла девушка, поправила микрофон.
Детина закурил.
— Пришла, — показал он глазами на нее.
Старичок обернулся, мельком глянул на девушку.
— Я не вижу. А в очках смотреть… как-то не могу, не люблю. Редко смотрю.
Девушка запела. Песенка была о том, как она влюбилась в молчаливого парня, мучилась с ним, но любила.
Детина слушал, задумчиво улыбался. Старичок опять ушел в себя, опять потух его взор и отвисла губа.
Девушка шутила, рассказывала, как она любила такого вот идиота, который умел произносить только «ага» и «ого». Хорошая песенка, озорная. Казалось, девушка про себя рассказывает — так просто у нее получалось. И оттого, что она рассказывала это всем, не боялась, казалась она такой родной, милой…
Детина ощутил в груди странную, горячую радость. Жизнь со всеми своими заботами и делами отодвинулась далеко-далеко. Остались только звуки ее, песня. Можно было шагать в пустоте, делая огромные шаги, так легко сделалось.
— Давай еще, батя! — Парень налил старичку и себе.
Старичок покорно выпил, закрутил головой и сказал:
— Это что же такое будет со мной?
— Ничего не будет. Мне тоже что-то жалко ее, — признался парень. — Поет тут пьяным харям.
— О!.. — Старичок нацелился на него белым пальчиком. — Женись на ней! И увези куда-нибудь. В Сибирь. Ты же можешь… Ты вон какой!..
— Во-первых, я женатый, — возразил детина. — А потом: разве ж она поедет в Сибирь? Ты подумай…
— С тобой поехала бы.
— Едва ли.
Старичка заметно развезло. Он вытер рот, бросил скомканный платок на стол, заговорил горячо и поучительно:
— Никогда не надо так рассуждать: поехала, не поехала. Увидел, человек нуждается в помощи, — бери и помогай. Не спрашивай. Тем более бог ничем, кажется, не обидел — ты же сильный!
— Я женатый! — опять возразил детина. — Ты что?
— Я не о том. Я о тенденции… Налей-ка мне еще. Что-то мне сегодня ужасно хорошо.
Детина налил в синюю рюмку. И себе тоже налил в фужер.
— Ты мне напомнил одного хорошего человека, — стал рассказывать старичок. — Ты кричишь здорово?
— Как кричишь?
— Ну-ка рявкни, — попросил старичок.
— Зачем?
— Я послушаю. Рявкни.
— Нас же выведут отсюда.
— Та-а… Плевать! Рявкни по-медвежьи, я прошу.
Детина поставил фужер, набрал воздуху и рявкнул.
Танцующие остановились, со всех столиков обернулись к ним.
Старичок влюбленно смотрел на парня…
— Хорошо. Был у меня товарищ, тоже учитель рисования… Ростом выше тебя… Ах, как он ревел! Потом он стал тигроловом. Ты знаешь, как тигров ловят? На них рявкают, они от неожиданности садятся на задние лапы…
