Обладая счастливой способностью преувеличивать в собственных, а еще больше в чужих глазах малейшую свою удачу, Смолкин умел преуменьшать самую крупную неприятность. Он утверждал, что снабженец, принимающий близко к сердцу огорчения своей профессии, неизбежно заболеет раком – единственная болезнь, которой этот здоровяк, не знавший даже насморка, смертельно боялся.
Избыток жизненных сил рождал в нем огромную энергию, правда несколько суетливую. Он был неизменный тамада всех вечеринок, организатор загородных пикников, конферансье клубных концертов, неутомимый танцор, болельщик всех видов спорта, хотя сам играл только в преферанс. Он был одним из тех людей, которые, войдя в вагон поезда, одной рукой машут в окно провожающим, а другой – уже ставят в узком проходе купе на ребро чемодан, заменяющий карточный стол. И невесть откуда взявшиеся партнеры готовят карты, чертят пульку для преферанса, оттеснив других пассажиров, которые жмутся в углу, скрывая под вежливой улыбкой свое недовольство: в таком положении им придется ехать всю дорогу. И уже это купе отмечено проводником как самое шумное и беспокойное, а официантом вагона-ресторана – как самое требовательное в отношении пива и закусок.
У Смолкина всюду были приятели. Его знал весь город, и он знал добрую его половину. У него было особое чутье на нужных людей, память хранила номенклатуру любых товаров, от примусной иголки до шлифовального станка. Он мог точно сказать, что имеется на любом складе города, что получили вчера и что собираются получить завтра. Он широко пользовался услугами своих многочисленных приятелей и сам любил помогать.
Широта его чувств была неизмерима. Искренне желая облагодетельствовать человечество, он мог простодушно обмануть своих ближних. Он не мог никому ни в чем отказать, весь мир представлялся ему огромным предприятием, которое он должен обеспечить нормальным снабжением. Не будь над ним крепкой руки Полякова, он в короткий срок перетащил бы на склад автобазы половину городских материальных ценностей.
Смолкина никогда не мучили угрызения совести, ничто не смущало его жизнерадостной беззаботности. Хотя приказ Полякова о реализации запасных частей и был ему неприятен, он быстро утешил себя мыслью, что все это не так страшно. Кое-что он распродаст, кое-что отстоит, кое-что спишет на цеховые кладовые.
Больше огорчал его отказ Полякова выделить машины Вертилину: в связи со строительством мастерских Вертилин мог оказаться полезным. И когда Вертилин позвонил, Смолкин ответил, что не успел еще поговорить с директором. В течение двух следующих дней на все свои звонки Вертилин получал короткий ответ: Смолкина нет на месте, а когда будет – неизвестно.
Но Вертилин твердо решил его поймать. Он звонил каждые полчаса и наконец услышал в трубке голос Смолкина, радостные интонации которого свидетельствовали о нетерпении, с которым он дожидался этого звонка. И с той же радостью и благодушием Смолкин сообщил, что Поляков неожиданно уехал в Касилов, но дня через три вернется, и тогда, несомненно, все устроится.
Вертилину все стало ясно. Его водят за нос. К черту церемонии!
– Я не мальчик, нечего меня разыгрывать. Удивляюсь только, как это у вас хватило совести выманить у меня кирпич!
– Я у вас выманил кирпич? Я?! – возмутился Смолкин. – Я? Есть свидетели, что вы сами просили переписать наряд. Смешно, честное слово. И пожалуйста, не связывайте эти два вопроса. Мы машины даем не за кирпич и не за лес.
Он кипел благородным негодованием до тех пор, пока не обнаружил, что Вертилин уже бросил трубку.
Раза два в месяц Канунников приезжал на автобазу.
Благодушно, по-хозяйски улыбаясь, он в сопровождении руководителей базы обходил гараж, мастерские, цехи. Снисходительно здоровался с рабочими, задавая всем один и тот же вопрос: «Как дела?» – на что получал неизменный ответ: «Помаленьку, Илья Порфирьевич».
Заметив какой-либо непорядок, он укоризненно качал головой: «Ребята, ребята, подводите вы меня!»
В то время как Канунников осматривал базу, его шофер Моргунов на правах гостя заправлял сверх лимита свою машину бензином, набирал в запас автола и вынюхивал, нет ли на базе новой резины или подходящего материала для ремонта сидений.
Окончив осмотр, Канунников выходил во двор, открывал дверцу машины, становился одной ногой на подножку и, обернувшись к толпе сопровождавших его лиц, начальственно давал последние указания. Моргунов, протянув руку к ключу зажигания и не снимая ноги с педали сцепления, сидел в напряженной позе гонщика, ожидающего старта: как только за Канунниковым захлопнется дверца, машина должна тронуться с места. Таков был один из эффектных приемов, которым Моргунов, никудышный шофер, изгнанный с базы за лихачество и пьянство, покорил сердце своего «хозяина».
Этими наездами Канунников «осуществлял конкретное руководство». Уезжал с сознанием выполненного долга, убежденный, что здорово «подкрутил» людей, вздыхал и жаловался: «Мотаешься по предприятиям, как сукин сын!»
Не желая терять попусту время, Поляков высокую честь сопровождать начальство обычно возлагал на старшего механика Потапова и на начальника мастерских Горбенко.
Горбенко, молодой человек с хмурым цыганским лицом, отличался обидчивостью и юношеской самонадеянностью. Отчаянный крикун и спорщик, он считал главным «не давать наступать себе на мозоли» и умел «брать горлом» там, где не мог взять делом.
Когда он выслушивал указания технорука, по его губам скользила ироническая усмешка, означавшая: «Все, что вы говорите, – теория, на практике это выглядит по-другому». Затем он произносил короткое: «Есть!» – и уходил с твердым намерением все делать по-своему.
Для мастерских он мог добиться чего угодно, но получить что-либо у него самого было невозможно. «Нет у меня», «Самим нужно», «Здесь для вас нянек нету», «Нашли богадельню», «Бог подаст» – так встречал он просителей.
Вместе с тем он был хорошим организатором, энергичным, требовательным. Спрашивал работу, но и сам работал, бранился, но своих в обиду не давал.
Забавнее всего была в нем безоговорочность суждений. Даже многоопытный Потапов, вслушиваясь в какой-нибудь непонятный стук в моторе, высказывал только предположения. Горбенко же моментально объявлял свой твердый и непререкаемый приговор.
– Должно быть, подшипничек, – говорил в таких случаях Потапов, вопросительно поглядывая на шофера, будь то даже стажер.
– Стук шатунного подшипника второго цилиндра, – изрекал Горбенко, нимало не смущаясь присутствием не только технорука, «теоретика», но и самого директора – единственного человека, знания которого он ставил выше своих.
Если Горбенко обладал избытком административных качеств, то у Потапова их недоста-вало: он делал собственными руками то, что должны были делать его подчиненные. Получая от Горбенко отремонтированные машины, Потапов не обращал внимания на мелкие дефекты, предпочитая не скандалить, а устранять их своими силами. И все же ходовой парк Потапова работал не хуже мастерских. Сказывался опыт: Потапов сорок лет занимался автомобильным делом и был лучшим в городе специалистом-практиком.
По-разному реагировали Потапов и Горбенко на замечания Канунникова. Потапов выслушивал их внимательно и только говорил: «Исправим, Илья Порфирьевич». Горбенко же вступал в спор, ругал трестовских работников и всячески давал понять Канунникову, что его замечания не стоят выеденного яйца.
Обход начался, как обычно, с первого двора.
Остановившись перед навесом, где стояли предназначенные к ремонту машины, Канунников спросил:
– Когда же вы наконец уберете отсюда эти гробы?
– Некуда их убирать, – ответил Горбенко.
– Оттащить их на второй двор, пусть глаза не мозолят.
– Нельзя, Илья Порфирьевич, – деликатно возразил Потапов, – второй двор у нас припасен для строительства новых мастерских.
– Еще не строим, – проворчал Канунников. – Мастерские… Чем о новых думать, старые получше используйте.
– В старых работать дальше нельзя! – грубым голосом объявил Горбенко. – Вот полюбуйтесь. – Он обвел рукой помещение кузницы, куда они вошли. – Тут и кузница, и электросварка, и газовая сварка, и медницкая, и подшипники заливаем. Разве можно в такой грязи подшипники заливать? В один прекрасный день все взлетит на воздух.
Канунников посмотрел на него с опаской:
– Почему на воздух?
– А потому. Здесь баллоны с ацетиленом стоят, бензобаки, а кругом – открытый огонь.
– Что же вы смотрите, товарищи? – сердито произнес Канунников, выходя из кузницы. – Будет пожар, отвечай потом.
Горбенко попал на своего конька и доказывал, что работать в такой тесноте и скученности невозможно. К чертовой матери такую работу!
– Ничего не поделаешь, товарищи, – Канунников вздохнул, – не от меня это зависит. Такие дела Москва утверждает, а сейчас, сами понимаете, есть стройки поважнее нашей.
