Ефимов ничего не понимал. Он с нетерпением стал ждать вызова в училище, надеясь по дороге заскочить в Ленинград. И хотя путь в училище лежал совсем в ином направлении, Ефимов воспользовался пересадкой в Москве и ухитрился прилететь в город, о котором думал почти непрерывно. В отделе кадров института ему сказали, в какой группе Нина занимается и как пройти в лабораторный корпус.
Он увидел ее сразу. Сквозь стекло лабораторной двери. Она сидела за узким столом, держала в руках штатив с пробирками и смотрела прямо в глаза сидящему напротив парню. Ефимов потом сразу забыл его физиономию, а вот лицо и глаза Нины помнил все время. Это было счастливое лицо. И счастливые глаза. Он не возмутился, не рванул двери, не полез в драку. Сразу навалилось безразличие. И было только одно желание: уйти скорее, и незамеченным.
Перед самым выпуском из училища, примерно за месяц до госэкзаменов, его вызвал командир эскадрильи и, вручая увольнительную записку, сказал с плутоватой улыбкой:
– Тебя в гостинице «Звездочка» ждет невеста. Свободен до утра. – И добавил, протягивая руку: – Будь счастлив, тихоня…
Ефимов вышел от командира растерянным. Он давно решил никогда не встречаться с Ниной, но не понимал, зачем она здесь. Не понимал, зачем идет в гостиницу. А вдруг все неправда? Вдруг не было никакого замужества, никакой дочери? Бывают же чудеса!
Нет, чуда не произошло. В гостинице его ждала Катя Недельчук. Она предвидела его разочарование и была готова к этому. Сухо попросила извинения, невестой, дескать, назвалась, чтобы отпустили из училища, в городе оказалась случайно – командировка.
В номере по-деловому поставила на стол бутылку коньяка, приготовила бутерброды с колбасой, вымыла фрукты, положив их горкой на тарелку, вскрыла пачку печенья, включила электрический чайник.
– Мне нельзя – завтра полеты, – прикрыл Ефимов ладонью стакан, когда Катя подняла бутылку.
– Освободил тебя командир от полетов, – усмехнулась она. – Мы с ним мило побеседовали. Расслабься немного, ты же весь закаменел. Нельзя так.
Себе она налила почти полстакана. Ефимов махнул рукой. В конце концов до утра пять раз выветрится. Они молча сдвинули стаканы, посмотрели друг другу в глаза.
– До дна, – сказала Катя.
И только теперь Ефимов заметил, что она волнуется. Видимо, все, что она делала и говорила, было детально продумано заранее и давалось ей нелегко. Ефимов пока не догадывался, что скрывается за этим неожиданным свиданием, поэтому пожалел Катю и дружески подмигнул ей.
После института, рассказывала Катя, ее оставляли в аспирантуре, но она нашла хорошую работу, там хороший коллектив, в общежитии не захотела жить, снимает комнату на Загородном, часто ходит в театры, музеи, на выставки. Замуж? Тут осложнение. Влюблена безответно в одного дурачка, еще со школы, а он и не знает, другую любит. А другая уже давно замужем, дочку родила. Конечно, и Катя могла выйти, чтобы числиться благополучной, ухажеры и сейчас есть, но душа противится, жить по принципу «стерпится – слюбится» она не способна. Все или ничего.
– А человек, которого я люблю, – сказала она без рисовки и без всякой надежды, – это ты, Ефимов. Угораздило меня втюриться.
Катя вертела в пальцах граненый стакан с недопитым коньяком, словно хотела точно определить цвет содержимого, и легонько покусывала полные губы. В глазах – то озорство, то наивная растерянность, то неожиданное горе.
– Скажи, ты до сих пор ее любишь?
– Не знаю.
– Тебе легче. А как мне быть?
– Не знаю, Катя. Зачем ты все это сказала?
– Не могла больше. Сказала и вроде легче чуток… Впрочем, ерунда все это. Дура я была, дурой и останусь. Прости меня, Ефимов. Ложись поспи, я посижу возле тебя.
Он проснулся от прикосновения Катиных рук. Она сидела на краешке дивана в короткой ночной сорочке, плотно сжав круглые колени, и осторожно перебирала пальцами его длинные волосы.
– Мне пора? – вздрогнул Ефимов. – Проспал?
Свет в номере был слабый, Катя набросила на светильник полотенце, но Ефимов разглядел в широком вырезе Катиной сорочки трогательные впадинки возле ключиц, тонкую шею, мягкие линии плеч. Она вся была ладненькой, уютной. Коротко остриженные, не очень густые волосы усиливали это впечатление.
– Ты что, Катюш? – Он перехватил ее ладонь и прижал к своему виску. – Глупостей ведь наделаем.
– Я такая положительная, Ефимов, что одна глупость меня бы только украсила.
Она наклонилась, коснулась щекой его лица, отыскала губами его губы и, поймав едва уловимое ответное движение, припала к ним торопливо и жадно.
«Ну и пусть, – отстраненно подумал Ефимов, расслабляясь в пьянящем дурмане. – Пусть все будет. Потом разберемся. Потом…» – обещал он себе, проваливаясь в жаркую невесомость.
Проснулся Ефимов от тихих шагов. Катя возилась у стола, готовила что-то к завтраку. Одетая и причесанная, она вела себя так, словно этой ночью ничего не произошло. И если бы не ее припухшие губы и не тени под глазами, Ефимов мог подумать, что все случившееся ему приснилось.
– Что ты мне скажешь на прощание? – спросила Катя, когда он взялся за ручку двери.
– Теперь я, наверное, обязан…
– Обязан, – хмыкнула она, – ничего ты мне не обязан, Ефимов. Освобождаю тебя от всяких обязанностей.
– Что я могу для тебя сделать?
– Напиши хотя бы… Хоть пару слов, – в ее голосе дрожали слезы.
– Хорошо, – пообещал Ефимов.
Он быстро забыл о своем обещании и вспомнил о Кате года два спустя. Послал ей поздравительную открытку. В ответ получил длинное, страниц в десять, письмо, где она ядовито-зло высмеивала свою любовь к Ефимову, издевалась над его верностью Нине, убежденно писала, что, если бы ей встретился Шекспир, она бы ему про такое коварство рассказала, какого свет не знал…
Кажется, на третий день Ефимов получил от нее второе письмо. На нервно выхваченном из школьной тетради листке было всего несколько слов: «Если можешь, забудь все, что было в том гадком письме. И прости».
Больше они не переписывались.
Умом Ефимов понимал: если Нина принадлежит другому, родила девочку, значит, она счастлива и надеяться на что-нибудь глупо. А сердце сопротивлялось такому неизбежному выводу. Бывая в Ленинграде, он всматривался в прохожих, приглядывался к пассажирам троллейбусов, в музеях изучал не только экспонаты, но и посетителей. В сердце, хотя и приглушенно, но теплилась надежда на встречу.
И вот она, его Нина, где-то совсем рядом. Хрупкая, беззащитно-доверчивая. Ему кажется, что он до сих пор слышит запах ее волос, и у него кружится голова и замирает сердце. Скорее бы заканчивал Волков этот занудливый разбор. О чем только можно так долго говорить?
– Начальство благодарит за четкий перелет и разрешает сообщить семьям о передислокации полка. Можно назвать срок: примерно через месяц-полтора. Это пока все, что им можно знать. Передовую команду отправим в ближайшие дни.
Перелистнув хрустящую страницу тетради, Волков выпрямился и поискал кого-то глазами. Остановил взгляд на Горелове.
– А теперь последняя новость. Лейтенант Горелов!
– Я! – вскочил растерянный Руслан. Он непонимающе смотрел по сторонам, словно апеллировал к присутствующим: вы же знаете, я ничего такого не сделал.
– Приказом командующего вам присвоено очередное воинское звание «старший лейтенант». Поздравляю!
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул на весь класс Руслан.
Волков взял поданные Новиковым погоны и кивнул Горелову. Руслан снова посмотрел по сторонам. Даже улыбка не могла погасить растерянности на его лице, она казалась вымученно-виноватой. И летчики вдруг засмеялись, захлопали в ладоши. Командир вручил погоны и обнял Руслана.
– Расти до генерала, – сказал он от души.
И Ефимов за этот жест простил Волкова. Ведь, конечно же, он сам спровоцировал его на грубость.
– На этом закончим, – подвел черту Волков. – Все свободны.
Офицеры задвигали стульями, начали шумно поздравлять Руслана. Волков достал сигареты, открыл окно и только тогда щелкнул зажигалкой.
Достал свою трубку и Чиж.
– Вы, кажется, были на Севере, Павел Иванович? – Волков подал ему зажигалку.
– Если разрешишь, полечу с передовой командой. – Чиж не сомневался, что так оно и будет. Уж где-где, а там его опыт – на вес золота. Но Волков как-то странно отвел взгляд.
– С вашим-то здоровьем?
Чиж опешил:
– Здоровьем?
– Потом только и будет разговоров, что я не чуткий командир. Вот рассказать ребятам о Севере – другое дело. Подумайте, выберем время, поговорим.
Он стряхнул за окно пепел и, зажав сигарету в губах, начал убирать со стола бумаги. Ефимову показалось, что у Чижа в глазах что-то погасло. Странно посмотрел на командира и замполит. «Нет, все-таки Волков дуб», – подумал Ефимов раздраженно и подошел к Чижу.
– Павел Иванович, там Юлька вас ищет. – Ефимов видел, как она уже дважды заглядывала в класс. А теперь появилась у распахнутого окна.
