Чередниченко, облокотившись на спинку скамьи, немного посвистел… Конверт держал кончиками пальцев и слегка помахивал им. Поглядеть со стороны, можно подумать, что он, по крайней мере, раза три в неделю получает подобные конверты, и они ему даже надоели. Нет, Чередниченко волновался. Немного. Там где-то, внутри, дрожало. Неловко все-таки. Если, положим, ему пришла такая блажь в голову – идти сватать женщину, то при чем здесь сама эта женщина, что должна будет, почти согласившись, остаться с носом?
Чередниченко вскрыл конверт.
На листке бумаги было написано немного… Чередниченко прочитал. Оглянулся на цирк… Еще раз прочитал. И сказал вслух, негромко, с облегчением:
– Ну вот и хорошо.
На листке было написано:
«Николай Петрович, в сорок лет пора быть умнее. Ева».
И ниже другим почерком – помельче, торопливо:
«А орангутанги в Турции есть?»
Чередниченко еще раз прочитал вторую фразу, засмеялся.
– Хохмач. – Он почему-то решил, что это написал клоун. – Ну, хохмач!..
Чередниченко встал и пошел по улице – в сторону моря. Мысленно отвечал Еве:
«Умнее, говоришь? Да как-нибудь постараемся, как-нибудь уж будем стремиться, Игнатий Евович. Все мы хочем быть умными, только находит порой такая вот… Как говорят, и на старуху бывает проруха. Вот она проруха и вышла. Советуешь, значит, быть умнее Николаю Петровичу? Ах, дорогуша ты моя усатая!.. Хотя, конечно, ты же по веревке умеешь лазить, кому же и советовать, как не тебе – „мне сверху видно все“! Ты лучше посоветуй длинноволосому, чтоб он с другой какой-нибудь не ушлепал сегодня. А то ушлепает, будешь одна куковать вечер. А тебе вечер просидеть одной никак нельзя. Как же! Жизнь-то дается один раз, тело пока еще гнется, не состарилось. Как же вам можно вечер дома посидеть! Нет, это никак невозможно. Вам надо каждый день урывать – „ловите миг удачи“! Ловите, ловите… Черти крашеные».
Чередниченко опустил конверт в мусорную урну, вышел на набережную, выпил в ларьке стаканчик сухого вина, сел на лавочку, закурил, положил ногу на ногу и стал смотреть на огромный пароход «Россия». Рядом с ним негромко говорили парень с девушкой.
– Куда-нибудь бы поплыть… Далеко-далеко! Да?
– На таком, наверно, и не чувствуешь, что плывешь. Хотя в открытом море…
«Давайте, давайте – плывите, – машинально подхватил их слова Чередниченко, продолжая спокойно разглядывать пароход. – Плывите!.. Молокососы».
Ему было очень хорошо на скамеечке, удобно. Стаканчик «сухаря» приятно согревал грудь. Чередниченко стал тихонько, себе под нос, насвистывать «Амурские волны».
В чайной произошла драка.
Дело было так: плотники, семь человек, получили аванс (рубили сельмаг) и после работы пошли в чайную, как они говорят, – посидеть. Взяли семь бутылок портвейна (водки в чайной не было), семь котлет, сдвинули два столика, сели и стали помаленьку пропускать и кушать котлеты. Пропустили рюмочки по три, заговорили о том, что все-таки их хотят надуть с этим прилавком. Дело в том, что когда они рядились в цене, то упустили из виду прилавок: надо его делать плотникам или это уже столярная работа? Упустили-то сельповские, заказчики, а плотники тогда промолчали (бригадир у них в этом деле дока). Теперь выяснилось, что сельповские хотят, чтобы плотники сделали и прилавок тоже, они, оказывается, имели это в виду, что это само собой разумеется и так далее, и тому подобное. Но в договоре этот пункт не помечен, и плотники встали «на дыбошки»: прилавок – не наше дело! То есть они могут, конечно, его сделать, но за это – отдельная плата.
– Я им справочник покажу, – с явной угрозой говорил бригадир, сухой мужик, весь черный от солнца. – Я их носом ткну, где написано черным по белому: какие работы плотницкие, а какие столярные. Они же ни бум-бум в этом.
Все были согласны с бригадиром. Более того, все были возмущены, а иные, вроде Кольки Забалуева, даже оскорблялись и грустно, горько вздыхали. Они забыли один свой веселый разговор, когда они, семеро, сидя тут же, в чайной, толковали…
Но это – потом. Сейчас они говорили:
– А если бы, значит, так: им бы зачесалось теперь сделать какой-нибудь фигурный прилавок?
– Да любой прилавок! Это же особая работа…
– До чего ушлый народ пошел! Эдак они нас заставят и рамы вязать!
– Наше дело теперь: настелить пол, окосячить, навесить двери – и все, точка.
– Я те так скажу… Ты слушай сюда! Слушай сюда!
– Еще, что ли, по одной?
– Давайте.
Скинулись, взяли еще семь бутылок.
– Я те так скажу… Ты слушай сюда! Слушай сюда!
– Ну? Ну? Ну?
– Да не «ну» – слушай! Я рубил баню Дарье Кузовниковой…
– При чем тут Дарья? То – частное лицо, а то – организация: сравнил…
– Я те к примеру! Ты слушай сюда!..
– Долбо…
– Мужики, перестаньте лаяться! – крикнула буфетчица. – А то выставлю счас всех!.. Распустили языки-то.
– Ты слушай сюда!
– Ну!
– Гну! Если бы не женщина тут, я б те сказал…
В общем, беседа приняла оживленный характер: сельповским здорово перепадало – за наглость и вероломство.
Тут в чайную пришел Аркашка Кебин, по прозвищу Танцующий Шива.
Давно его так прозвали, в школе еще. Он тоже взял себе «портвяшку», котлету (поругался с женой и в знак протеста не стал дома ужинать), сел за столик по соседству с плотниками, прислушался к их разговору… И сказал громко:
– Хмыри!
Плотники замолчали. Посмотрели на Аркашку.
– Трепачи, – еще сказал Аркашка. Он потому и Шива, что везде сует свой нос. – Проходимцы.
Плотники сперва не поняли, что это к ним относится. Невероятно! Даже с Аркашкиным языком и то – на семерых подвыпивших так говорить… Что он, сдурел, что ли?
– Это я вам, вам, – сказал Аркашка. – Бедненькие – обманули их. Вас обманешь! Тот еще не родился, кто вас обманет. Прохиндеи.
У одного здоровенного плотника, Ваньки Селезнева, даже рот приоткрылся.
– Недоумеваете, почему прохиндеями назвал? Поясняю: полтора месяца назад вы, семеро хмырей, сидели тут же и радовались, что объегорили сельповских с договором: не вставили туда пункт о прилавке. Теперь вы сидите и проливаете крокодиловы слезы – вроде вас обманули. Нет, это вы обманули!
– Да? – спросил бригадир. И это «да» было – растерянность, никак не угроза. Беспомощность.
– Да, да. – Аркашка отдавил бочком вилки кусочек котлетки, подцепил его, обмакнул в соус и отправил в рот – очень все аккуратно, культурно, даже мизинчик оттопырил. Потом (так любят делать артисты, изображающие в кино господ и надменных чиновников), не прожевав, продолжал говорить: – Я слышал это собственными ушами, поэтому не показывайте мне детское удивление на лице, а имейте мужество выслушать горькую правду. Мне, допустим, это все равно, но где же правда, товарищи?! – Аркашка упивался, наслаждался, точно в июльскую жару погрузился по горло в прохладную воду, и млел, и чуть шевелил пальцами ног. Великая сила – правда: зная ее, можно быть спокойным. Аркашка был спокоен. Он судил прохиндеев. – Стыдно, товарищи. И, главное, сами сидят возмущаются! Видели таких проходимцев? Ну, ладно, задумали обмануть сельповских, но зачем вот так вот сидеть и разводить нюни, что вас хотят обмануть? – Аркашка искренне заинтересовался, хотел понять. – Ведь вы на этом же самом месте похохатывали… – Но тут Аркашка увидел, что Ванька Селезнев показывает вовсе не детское удивление на лице, а берется за бутылку. Аркашка вскочил с места, потому что хорошо знал этого губошлепа – ломанет. – Ванька!.. Поставь бутылку на место, поставь, Ванюша. Я же вас на понт беру! Велите ему поставить бутылку!
Плотники обрели дар речи.
– А ты чего это заволновался-то, Шива? Ванька, поставь бутылку.
– Иди к нам, Аркашка.
– Правда, чего ты там один сидишь? Иди к нам.
– Пусть он поставит бутылку.
– Он поставил. Поставь, Иван. Иди, Аркашка.
Аркашка, прихватив свою недопитую бутылку, пересел к плотникам и только было хотел набулькать себе полстакашка и уже оттопырил мизинчик, как Ванька протянул через стол свою мощную грабастую лапу и поймал Аркашку за грудки.
– А-а, Шива!.. На понт берешь, да? Счас ты у меня станцуешь. Танцуй!
Аркашка поборолся немного с рукой, но рука… это не рука, а березовый сук с пальцами.
– Брось… – с трудом проговорил Аркашка.
– Танцуй!
– Отпусти, дурной!..
– Будешь танцевать?
Тут плотники принялись рассказывать нездешнему бригадиру, как здорово Аркашка танцует. Ногами что выделывает!.. Руками. А то – сам стоит, а голова танцует…
– Голова?
– Голова! Сам неподвижный, а голова ходуном ходит.
А Ванька все держал Аркашку за грудки, довольный, что надоумил товарищей с танцем.
– Будешь танцевать?
Чудовищные пальцы сжались туже.
