В тот же день навсегда исчез с «Крутой Марии» Савка Кугут. последний «настоящий» коногон старого закала. Куда он ушел, никто не знал. На соседних шахтах он не объявился.
А на «Крутой Марки» родился новый коногон — Никифор Бубнов. И его лошадь называлась по-новому: Чайка.
С давних пор утвердился на «Крутой Марии» неписаный обычай: коногоны сами крестили своих коней. Иногда имя давалось сразу, на первой же проводке, чаще же являлось на второй-третий день, когда коногону становился ясным характер его четвероногого товарища. Да и меткие же бывали клички! Этот гнедой Купчик действительно напоминал загулявшего, вихлястого купеческого сынка. Маркиз был лодырем и симулянтом, а Барышня — жеманницей...
Отчего лесной человек, мужик с Брянщины, Бобыль назвал свою любимицу Чайкой, он и сам бы не сумел объяснить. Но это ласковое имя нравилось ему, он настоял на нем, и скоро на шахте все стали звать строптивую кобылу Чайкой. История Сатаны мало-помалу забывалась...
Между тем незаметно пришла весна. Под землей ее приметы чуялись слабо, и Чайка оставалась спокойной в своей темной конюшне. Забеспокоился Бобыль. Пришло его время. Дул теплый азовский ветер, манил домой, на Брянщину... «А Чайка?». Побежали по балкам вешние ручьи. Открылись холмы, зазеленела ольха в буераках... Бобыль помаялся-помаялся и — остался на шахте.
А на следующую весну азовский ветер даже не потревожил его. Большие перемены произошли в жизни Бобыля за этот год. Бобыль женился.
Он взял себе в жены не бобылку, не артельную стряпку, не вдову, как можно было ожидать, а голосистую красавицу, откатчицу Зинку, огонь-девку, из хорошей, коренной шахтерской семьи. Встретил он ее ранней весной, в парке, куда сам пришел в первый раз, с приятелями. До той поры жил Бобыль на шахте уединенно и неприкаянно, как живет всякий временный человек на нелюбимом месте, ни с кем компании не водил, берег каждый рубль и все мечтал о том счастливом часе, когда, выкупив Чайку, уведет ее прочь отсюда в свои брянские леса и там заживет хозяином на всей своей воле. Про него в те поры можно было смело сказать, что и живет-то он вовсе не здесь, на «Крутой Марии», а где-то там, на Брянщине, в угодьях, созданных его мечтой.
Коногоны знали за ним эту слабость. «Ну что. Бобыль, — пошучивали они, — много деньжат скопил? На кобылий хвост уже есть?».
Но Бобыль никому не сказывал, сколько скопил, и не из жадности, а от растерянности. Он сам удивлялся и даже пугался тех заработков, которые вдруг достались ему; никогда дотоле не получал он столько денег сразу. А все — Чайка! Она оказалась на редкость выносливой и работящей конягой. Ее не надо было понукать кнутом, — Бобыль так кнутом и не обзавелся! — она сама тянула изо всех сил. Она словно угадывала, что надо делать. «Примись!» — только скажет, бывало. Бобыль, и она уже вышла из упряжки. «Грудью!» — промолвит коногон, а Чайка уж двигает грудью вагонетку... Никакой груз не был тяжким для нее, никакой рейс не был долгим; она трудилась радостно-ожесточенно. охотно, ревностно, только б ее хозяин был подле нее. Она следила за движениями Бобыля осмысленно любящими, по-собачьи преданными глазами и тосковала, когда он выезжал на-гора...
Да и Бобыль был работник старательный, от дела не бегал. При этом он, разумеется, думал только о лишнем рубле, не больше, но жизнь оказалась мудрее его: она припасла Бобылю куда более ценные подарки.
В прежние годы старательного коногона вряд ли приметило бы рудничное начальство; разве только артельщик да десятник. В этом случае десятник потребовал бы магарыча, а артельщик стал бы еще искуснее обсчитывать коногона... Теперь же отлично работающий шахтер не мог долго оставаться в тени. Его заметили. Объявили ударником. Стали называть в докладах и рапортах. Повесили портрет на доске почета. Упомянули в районной газете.
Все это делалось само собою, как всегда делается у нас, когда человек отличается в труде. Незаметно для Бобыля он вдруг оказался втянутым в самый круговорот жизни шахты. Теперь у всех были дела к нему. Пришел комсомольский секретарь, попросил взять двух ребят в ученики. Явился Несчеретный, председатель шахткома. стал, как невесту, сватать Бобыля в разные профсоюзные комиссии; поладили на комиссии по охране труда. Приглашали Бобыля и в партийный комитет посоветоваться о порядках на откатке. А однажды посетил Бобыля специальный корреспондент областной газеты, парень расторопный и, видать, запасливый; во всяком случае, в карманах его шахтерок нашелся кусок сахару для Чайки. Корреспондент долго расспрашивал коновода, и все о том, что, как Бобылю казалось, не шло к делу: о том, откуда он родом, да почему прозван Бобыль, да отчего не женится, о чем мечтает, чего ищет на шахте. Бобыль, разумеется, своих заветных мечтаний корреспонденту не открыл, но вдруг, неожиданно для себя, подумал в самый разгар беседы: «А может, никуда и не надо ехать?». Эта мысль, впервые пришедшая к нему, смутила Бобыля. Он поспешно отбросил ее и вечером, на свободе, стал особенно ожесточенно мечтать о деревне, о том, как купит Чайку и уведет к себе, в Клетню, и там поставит хату, да распашет свой надел, да... Но почему-то на этот раз припоминались не деревенское богатство и раздолье, а все кочки, не выкорчеванные пни да лесные болота Брянщины...
В эту-то беспокойную для Бобыля пору он и увидел Зинаиду в парке, среди рудничных девчат. Он заметил и выделил именно ее, одну из всех, не только потому, что Зинаида была девка красивая и голосистая, а и потому, что это вообще была первая девушка на руднике, на которую он посмотрел внимательнее, чем на дерево у дороги. До этого он на все рудничное глядел равнодушным, пустым взглядом: меня это не касается, мне тут не жить! Шахтерок он сторонился; они казались ему слишком бойкими, даже охальными, а ему нужна была девушка тихая, смиренная, работящая — словом, деревенская.
Зинаида все смешала. Эта сероглазая, крутолобая откатчица властно вошла в душу Бобыля и поселилась там хозяйкой. Бобыль стал искать встреч с нею. Он ухаживал робко, неумело, не по правилам: не писал, как то делали молодые коногоны, нежных приветов мелом на вагонетке; не ходил под окнами с гармошкою, не тащил девку в степь гулять... Зато он часто бывал у Зины дома, пил со стариком чай и водку, степенно беседовал о делах на шахте. Впрочем, несколько раз он ходил с Зиной в клуб и там терпеливо наблюдал, как она танцует с ребятами; сам он танцевать не решался.
Зинаида охотно пошла за Бобыля. «Что ж, девоньки, — объяснила она подружкам, — я не танцора себе ищу, а мужа. Ухажер, как мотылек, — один только день и живет. А с мужем жизнь прожить надо». Да и на шахте не очень удивились, когда дело сладилось. «Бобыль Сатану укротил, а уж с бедовой-то девкой справится!» — смеясь, говорили шахтеры.
Женитьба спутала все планы и мечты Бобыля и. кроме того, расшатала его сбережения. Но он не жалел об этом. Он знал теперь, что в деревню ему дороги нет. Зинаиду в деревню не увезешь, не для деревенской жизни эта молодуха!.. Да и самого Бобыля что-то перестало вдруг тянуть к земле. Он привык к шахте; здесь стал он уважаемым человеком, здесь нашел свою Зинаиду, свою судьбу. Чего ж еще ему? Только мысль о Чайке сперва смущала его. Ему все казалось, будто он обманул ее, предал. «Вот, Чайка, — женился я. Такое дело!» — признался он, придя в конюшню в понедельник, на другое утро после свадьбы. Но Чайка только радостно заржала в ответ: она была рада, что ее хозяин снова с нею. Так все и уладилось. Деньги, которые копил Бобыль на покупку коня, пошли теперь на постройку дома.
Только года через два, как-то летом, в отпускное время, поехал Бобыль вместе с женою в родные, клетнянские леса. Просто захотелось ему погордиться перед односельчанами, показать им красавицу-жену; пусть все увидят, что Бобыль теперь не бобыль, а семейный, богатый шахтер и к тому же ударник.
Ни своей хаты, ни родни не было у Бобыля в деревне. Остановился он у соседа, у того самого, что некогда присоветовал ему ехать на шахты, зарабатывать на коня. Сосед был рад гостю, но за ужином все-таки не утерпел, сказал:
— Что ж, Никифор, жену ты привез. Видим. Одобряем. А что ж конь-то? Конем-то, видать, не разжился?
— Нет, — спокойно ответил Бобыль, — есть у меня и конь.
— Да ну?! Свой?
— Свой.
— Собственный?
— Больше чем собственный. Закрепленный.
— Это как же такое? — недоверчиво удивился сосед. — Не слыхивали...
— А — такое! — и глазом не сморгнув, ответствовал Бобыль. — Закрепленный. Сам товарищ Сталин за мною коня закрепил. А имя тому коню — Чайка.
Ошеломленный сосед только глаза выпучил.
— Пояснение требуется... — наконец, пробормотал он.
И Бобыль пояснил: товарищ Сталин приказал искоренить «обезличку» на шахтах, и по его слову за Бобылем теперь закреплен конь, Чайка; никакой другой коногон к нему касаться не смеет.
— А-а! — обрадованно засмеялся сосед и даже головой покрутил в восторге. — Ишь как подвел!.. Есть, есть и у нас такое!.. Как же! Чать, и мы тоже теперь не по-старому живем!.. — И он стал рассказывать гостю о деревенских делах.
