Тараш вздрогнул. О жаворонках он знал лишь из книг, и радостно было своими глазами увидеть, как устремился кверху этот маленький вестник зари и весны.
Тараш с особенным волнением ожидал наступления нынешней весны. У него хватило воли самому вытолкнуть колесницу своей жизни из привычной колеи. И вот шагает он по погруженным во мрак пропастям, не зная, что сулит ему завтра.
Раньше перед ним были освященные традицией, знакомые всем образцы, позаимствованные из чужих жизней. И было заранее известно, что, окончив среднюю школу, поступают в университет; кончив его, худо ли, хорошо ли, начинают служить; потом женятся, воспитывают детей… А потом? Потом умирают.
Этот путь пройден сотнями тысяч людей, ничего нового не нашедшими на нем и ничего к нему не прибавившими. Он отвергнут Тарашем Эмхвари.
Но Тараш не принадлежит и к числу тех людей, которые бегут из Парижа на Гаити, предпочитая общество «детей природы» болтовне с журналистами и художниками в монмартрских кафе. Не походит он также ни на романтических героев Шатобриана, ни на разочарованных героев Мопассана.
Тараш вернулся к близкому по крови племени. Ему нравится здесь жить. Здешний воздух ему впрок, он здоровеет и физически и духовно.
Ламария? Ну что ж! Что из того, что Ламария оказалась такой же вероломной, как и множество француженок, грузинок или немок? Другие найдутся в этой деревне сванки. Будут ли они называться Ламария или Кетино, — это безразлично.
Ему нужна женщина, которая дала бы ему немного любви, помогла бы освежевать убитого тура, сварила бы чечевицу, умела бы наладить станок и выткать сукно для ноговиц и чохи, была бы мастерица кроить и шить. Все это — такие несложные вещи, и они, конечно, вполне доступны каждой сванке.
…Второй жаворонок взвился в небо. Недалеко в кустарнике поднялось оглушительное щебетанье лесных птичек.
Тараш опустился у подножия бука, отстегнул кинжал, снял с себя чоху и, расстелив ее на земле, лег.
И снова вспомнилась Тарашу Эмхвари Ламария, ее коварная улыбка, и снова встала перед ним картина, которую он подглядел в башне: Ламария, его невеста, бесстыдно обнимается с Арзаканом.
Ничего подобного никогда не случалось с Тарашем.
Глубоко оскорбленный, лежал он под деревом, устремив взгляд на небо. Оно было усеяно облаками цвета земляники. Нет, не земляники, а цвета свежей крови! И взбаламученная кровь уязвленного самца закипела в его жилах. Порывисто вскочил, перекинул чоху через плечо, подвесил кинжал и стремительно зашагал прямо по пашням к башне Махвша.
Во дворе Кора Махвша не было слышно ни звука.
Быки лениво жевали жвачку. Спали даже собаки, утомленные суматохой предыдущей ночи. Двери башни были открыты.
Пройдя несколько шагов, Тараш увидел на ступеньках Арзакана, который спал, обхватив колени руками и положив на них голову. Он был в одном архалуке, на нем не было ни пояса, ни кинжала. Эмхвари показалось недостойным затевать ссору с мирно дремавшим полуодетым человеком.
Хотел было крикнуть: «Встань, возьми свое оружие!» Но не решился.
Неожиданно Арзакан поднял голову и посмотрел на Тараша покрасневшими глазами.
Осунувшееся и жалкое лицо было у Арзакана. Тараш растерялся, не зная, что сказать, что предпринять.
— Кого ты ждешь, сидя здесь? — спросил он Арзакана.
— Кого? Тебя. Боялся, как бы Осман не запер двери, и вот просидел здесь всю ночь, ожидая тебя.
— Ты все еще не протрезвился?
— Чтоб черт побрал Саура! Просто проходу не дает мне, опять напоил меня вчера ночью. Никак не могу уснуть…
— Мне тоже не спится. Встань, возьми свой маузер. Пойдем к ущелью, постреляем в цель.
Арзакан удивился. Время ли — ни свет ни заря — стрелять в цель? Но Гуча и он любили после пьянки пострелять.
Поэтому предложение Тараша не вызвало в нем никакого подозрения; напротив, он обрадовался.
— К ущелью пойдем или к скалам?
— К ущелью, к ущелью! Около скал ходят соседские козы, — ответил Тараш.
Стоял и глядел, как бежит по ступенькам башенной лестницы Арзакан.
Сунул руку в карман, вынул браунинг. В обойме оставалось всего два патрона. Подумал: «Один ему, другой мне».
Вышел во двор, глубоко вздохнул и повторил почти вслух: «Один ему, другой мне».
Арзакан сбежал по лестнице. Бежит с маузером в руке. Глаза сияют, как у ребенка. Любуется на тускло поблескивающую вороненую сталь.
Удивленно глядит на него Тараш. Таким радостным он видел Арзакана разве десять лет назад.
— Посидим немного, мне что-то плохо, — вдруг сказал Тараш и присел на камень.
Арзакан заглянул ему в лицо; удивился его необычной бледности.
Тараш вытер платком пот с висков.
— Что с тобой, Гуча? — обеспокоился Арзакан и положил ему на лоб руку.
Эта сердечность и растрогала, и удивила Тараша, И странным показалось ему, что всего лишь пять минут назад он был готов искромсать кинжалом молочного брата. Вспомнилось ему детство, когда, бывало, из-за каждого пустяка побратимы ссорились друг с другом, а потом, помирившись, снова брались за свои игрушечные стрелы и луки.
Некоторое время сидели так, рядышком, у входа в башню.
Старая Гурандухт вышла на крыльцо, неся корыто и свечи. В корыте лежало несколько маленьких лепешек.
Не заметив молодых людей, она обогнула загон для коз и торопливо направилась к орешнику. Вскоре старуха скрылась за сваленными на землю стволами берез.
Тараш встрепенулся: куда это несла Гурандухт предназначенные для жертвоприношения лепешки?
У него мелькнула догадка.
— Пойдем-ка, Арзакан. Я покажу тебе что-то интересное. Только уговор — молчать.
И оба двинулись к орешнику.
Из загона высовывали головы маленькие козлята. У входа, точно призрак, стоял черный козел, сверкая своими демоническими глазами. Вид козла был так необычен, что Тараш невольно вспомнил греческого Пана. «Теперь понятно, — подумал он, — почему древние народы приписывали козлу демоническую силу».
Обернулся еще раз. Козел поблескивал глазами, как будто спрашивал: «Куда это вы идете?»
Тараш и Арзакан бесшумно подкрались к березовым стволам. Шагах в двадцати от них стояла на коленях Гурандухт и молилась.
Тараш оглядел крошечный дворик, обнесенный стеной из базальтовых плит. Посреди двора сооружен закут — точь-в-точь домик, какой дети строят для своих кукол. Одна из плит, заменявшая дверь, чуть отодвинута, так что виднелось черное отверстие. Гурандухт, стоя на коленях, клала земные поклоны и жалобно приговаривала:
«Мезир, Лемзир, я — гостья твоя, молю тебя, сжалься надо мной, дай мне здоровую плоть, радостный дух, осчастливь меня своей милостью! Я — гостья твоя, молю тебя!..
Всемогущий Мезир! Отврати от меня зло и кручину, защити меня от всякой напасти, всякого зла, дурного глаза и зависти людской. О ты, великий, всемогущий Мезир!»
Затем, понизив голос, стала бормотать какие-то непонятные слова.
Долго стояла так, коленопреклоненная, и шевелила сморщенными губами, произнося заклинания.
Кончив молитву, встала, отряхнула подол платья, положила лепешки на землю и, подхватив корыто, поплелась домой.
Спрятавшись за бревнами, Арзакан и Тараш наблюдали за происходившим. Когда старуха удалилась, они продолжали смотреть, что будет дальше.
Из крошечной молельни Мезира выползла змея цвета коршуна; выгнув шею, дотянулась до жертвенной лепешки. Повела раздвоенным языком. Блеснули на солнце два ее пронизывающих глаза.
— Ага! Это и есть Мезир Кора Махвша? Еще позавчера я хотел ее убить. Чуть не залезла в мою миску, проклятая! — вскричал Арзакан.
И вдруг выстрелил и снес голову Мезиру.
— Что ты сделал, несчастный! — возопил Эмхвари.
Он никак не ожидал, чтобы Арзакан даже в пьяном виде мог решиться на такое дело.
Арзакан смеялся. Но Тараш не стал с ним спорить. Нельзя было медлить ни минуты, ибо Кора Махвш даже гостю не простил бы убийство божества — покровителя очага.
Схватив за руку Арзакана, он крикнул:
— Бежим! Не то нас убьют!
Они кинулись назад к башне, поспешно вынесли свои мешки, бурки и оружие и пустились бежать.
Гурандухт еще не успела дойти до дому, когда грянул выстрел. Из хлева выскочили собаки.
У Гурандухт подкосились ноги. Повернула назад, кое-как доковыляла до березовых бревен и, увидев распростертое на земле божество с размозженной головой, подняла крик, каким дают знать о великом несчастье.
В одном белье выбежали Темур, Тенгиз и Осман, а за ними пятеро молодцов с обнаженными кинжалами. Происшествие подняло на ноги всю семью.
Кац Звамбая раньше всех догадался, что на такое богохульство мог решиться только его сын.
Лучше было бы старику заживо сойти в могилу, чем дожить до этого! Обхватив голову руками, согнувшись, сидел Кац, не поднимая глаз. Он готов был выхватить кинжал и собственноручно убить сына, когда Саур принес новое известие: Арзакан и Тараш сбежали.
