Глава седьмая
ЕГО ЗОВУТ ЕРМАК
Отныне, куда бы я ни шла, что бы ни делала, я думала о нем. Его зовут Ермак. Первый раз встречаю человека, которого зовут Ермак. А фамилия — Зайцев. Какая чудесная фамилия! Он инспектор по делам несовершеннолетних — какая гуманная профессия! Если у кого из ребят беда, прямо к нему обращаются.
У меня, к сожалению, нет никакой беды. И я безнадежно благополучная девушка. Инспектора угрозыска такие не интересуют.
У меня есть его телефон, но нет уважительной причины, чтоб ему позвонить. То есть причина-то уважительная: я в него влюбилась. Но ведь не скажешь ему по телефону, что я, мол, вас люблю.
…Неужели я действительно его люблю, человека, которого совсем не знаю и который работает в угрозыске? Почему стала думать о нем? Почему сразу поняла: вот этого человека я могла бы полюбить? О его нравственных качествах я и понятия не имела. Да и сейчас, что я знаю о нем? Ничего не знаю. Зинка сказала: «Он нас любит». Олежка — что к нему можно обратиться в беде. Понятно, видимо, инспектор он хороший. Но даже этого я не знала, когда стала мечтать о встрече с ним. Видела только одно: лицо у него хорошее и доброе.
Но какой бы он ни был добрый, все равно нельзя ему звонить ни с того ни с сего. Что я ему скажу?
Несколько дней я не звонила, а потом не выдержала. Тем более что вечером никого не было дома. Мама в своем министерстве, папа пошел в магазин купить хлеба, кефира и прочего.
Телефон у нас в маминой комнате на круглом столике с выдвижной круглой доской — не столик, а просто шик: верхняя доска отделана белым «формиком», нижняя — черным, ножки из березы.
Столик у тахты (кровать мама куда-то дела). В комнате чисто и неуютно. Современный пустынный «интерьер». Ни одной картины. Репродукций и эстампов мама не признает, а подлинники стоят дорого.
Я сидела на тахте, накрытой клетчатым пледом, и смотрела на телефон, как лисица на виноград.
В конце концов решила: чего я боюсь, может, его и дома нет. Конечно, его нет дома. Чего он будет сидеть дома?
Я набрала номер. Отозвались тотчас.
— Зайцев у телефона.
Я растерялась. Молчу. Словно язык отнялся.
— Алло, слушаю. Вы ко мне?
— Да. Мне вас… Я к вам, Ермак Станиславович. Я… — голос перехватило. Я тихонечко откашлялась в сторону.
— Что-нибудь случилось? — помог он мне. (Как он терпелив!)
— Ничего не случилось… Я просто так. (Что я болтаю? Ох! Молчу…)
— Пусть «просто так». Алло! Что-то вы все-таки хотели мне сказать? Выкладывайте.
(Что выкладывать?!)
— Вы, наверно, заняты сейчас… Ермак… Станиславович?
— Нет, не занят.
— Если не заняты… не могли бы вы… если есть время… немножко рассказать о себе.
Я совсем охрипла от волнения.
— Что? О себе?
Кажется, он от души удивился.
— Да, пожалуйста. Очень прошу.
— Простите, с кем я говорю? (Ох, вот срам-то! Что делать?)
— Разве обязательно? (Может, придумать себе имя?..) На том конце провода рассмеялись — он смеялся.
— Не обязательно, но…
— Владя Гусева… — прошептала я, но он услышал.
— Для чего вам моя биография, Владя? Алло? А вы не разыгрываете меня, Владя Гусева?
— Что вы! Мне трудно объяснить. Однажды… Давно… Я видела, как вы кормили белку. В ботаническом саду. Она вас нисколько не боялась.
— Белок многие кормят.
— Но прямо из рук. Ермак вздохнул.
— Я ничего не понимаю.
Ну вот, я все испортила. Более неудачного начала трудно придумать. Я была близка к слезам. Каким-то странным образом он это. почувствовал.
— Да вы не волнуйтесь, Владя. Быть может, вам нужна помощь или совет?
— Да, мне нужен совет!
— Я слушаю, Владя…
Какой мягкий голос, какое бесконечное терпение. Другой бы давно повесил трубку. Даниил Добин, например.
— Можно, я еще вам позвоню, в другой раз?
— Пожалуйста, звоните когда угодно.
— До свидания.
— Всего доброго, Владя.
Я медленно положила трубку. Ну и ну! Он, конечно, решил, что если я не из преступного мира, то во всяком случае запуталась.
Ведь обычно они к нему обращаются. На меня напал смех. А все-таки я с ним говорила — с Ермаком Зайцевым!
На радостях я стала отплясывать шейк. Пришел папа и смотрел на меня, стоя в дверях.
— А я и не знал, что ты так умеешь, — смеялся он и, поскольку я остановилась, пошел назад в переднюю снять пальто и шапку.
Мы вдвоем пили чай на кухне и говорили обо всем на свете, правда, я иногда отвечала как-то невпопад. Отец взглянул на меня с подозрением.
— У тебя, Владька, сейчас такое лицо, как в детстве, когда ты, бывало, нашкодишь.
— Да ну?
Я прыснула от смеха. Во мне все пело и ликовало: мы почти познакомились. Но какого же совета у него попросить?
— Папа, какого совета можно попросить у инспектора угрозыска, как, по-твоему?
Папа положил на тарелку докторскую колбасу, горчицу и резонно ответил:
— Если дело дойдет до того, что придется просить совета у сотрудников угрозыска, тогда и раздумывать над этим нечего.
— Да, но если просто как предлог… Что тогда можно придумать?
Отец пристально посмотрел на меня и отодвинул тарелку, словно сразу наелся.
— Выкладывай, Владька, что у тебя на уме. Вот теперь и папа говорит «выкладывай».
— Ничего особенного, просто мне нужен предлог… уважительный, чтобы позвонить инспектору угрозыска.
— Да ты что, очумела, зачем тебе ему звонить?
— Хочу с ним познакомиться.
— С кем?
— С инспектором.
— Ты… того, серьезно?
— Вполне, папка.
— Ну, слушаю. Выкладывай!
И я «выложила» про все: как он кормил белку, как я его искала по всей Москве, как неожиданно встретила на заводе.
— Но, понимаешь, его больше интересуют всякие запутавшиеся. Может, украсть что-нибудь?
— Это ты про кого же рассказываешь… Товарища Зайцева?
— Ты его знаешь!
— Уже года два. Это он просил меня присмотреть на заводе за Олежкой, Зинкой, Шуркой Герасимовым — всей их компанией.
Я была поражена. Ищу его по всей Москве, всматриваюсь во всех встречных без надежды когда-нибудь встретить, а родной отец с ним знаком. Чудеса, да и только!
— Ты что же… влюбилась, что ли, в него?
— Не знаю. Но мне так хочется его найти.
— Гм. Найти. А Даниил?
— Что Даниил? И ты тоже. Это ведь просто дружба.
— Знаю, что дружба. Но почему-то думал…
— Нет. Я Дане настоящий верный друг на всю жизнь. А любовь — это другое.
— Ты знаешь, что такое любовь?
— Предчувствую.
Отец долго смотрел на меня. Он явно расстроился. Я налила ему чаю с лимоном, крепкого, как он любил.
— Вспомнил, как носил тебя на руках, — сказал он. — Ездил с тобой на рыбалку. Как ты всегда прибегала ко мне с каждым затруднением. А теперь выросла. Неужто правда, влюбилась? Или морочишь голову? Тебе ведь только восемнадцать.
— Папа, ну при чем тут возраст! Я же не собираюсь замуж. Даже и не думала об этом. Просто у этого Ермака такое хорошее лицо, как у Гагарина. И мне стало грустно, когда он покормил белку и ушел… Даже не взглянул на меня. И теперь вот не он придумывает всякие предлоги, а я…
— А что тебе надо от него, дочка?
— Видеть его, хоть изредка. И… чтоб он меня тоже видел. Не знаю, в общем. Все эти месяцы мне просто хотелось его найти.
Я пригорюнилась. Отец вдруг расхохотался.
— Ну и Владька, ведь надо же…
— Что тут смешного? — Я даже обиделась. — Знала бы, что будешь смеяться, и не рассказала бы тебе.
— Ну, прости. Уж очень неожиданно. Зайцев парень хороший. Он тебя не обидит. Девки-то за ним табуном бегают, а он ни-ни. Серьезный. Живо мозги вправит.
— Так уж и табуном? — усомнилась я, но была уязвлена до глубины души.
— Бегают за ним, смотреть тошно, — уже серьезно подтвердил отец, — ни девичьего стыда, ни чувства достоинства. Звонят, письма пишут, записки. Как же, не женат, зарплата приличная, однокомнатная квартира в центре Москвы. А женится — дадут побольше квартиру. Хорошо, что он скромный и волевой парень, все эти записки и телефонные звонки ему что шелуха от семечек — беспорядок и мусор, больше ничего.
Я буквально помертвела. Ох, зачем же я звонила ему! Попала в табун тех, кто без достоинства, да еще имя назвала свое. Какой срам! Теперь и я для него — шелуха от семечек. Что я наделала!
Мы долго оба молчали. Четко доносились сюда, на четвертый этаж, звонкие мальчишечьи голоса, погромыхивали троллейбусы, надрывно ревели машины, преодолевая подъем. Улица Булгакова идет по склону холма. Когда-то здесь шумел лес… Мне было очень грустно.
Отцу стало меня жалко.
— Ну, не расстраивайся так.
— Ты же еще не знаешь…
И я разревелась, как маленькая, вслух. Всхлипывая, рассказала папе про злополучный телефонный разговор. Отец даже крякнул и потянулся за папиросой.
