— Товарищи! — воззвал он с неожиданным ораторским подъемом, и зал прислушался: всем было интересно, как он ответит на обвинение. — Товарищи! Я мог бы пройти мимо этой недостойной выходки, потому что хорошо знаю ее причины. Кто он, этот крикун? Бывший аспирант Мордвинов, ближайший дружок исключенного Светова! Тот самый Мордвинов, ради которого Светов подделал подпись профессора Китаева!
По залу прокатился смех, раздались и гневные возгласы.
— Обратите внимание на недисциплинированность этих молодых людей, — еще напористее продолжал Алферов. — Наш институт выдвинул Мордвинова в столичную аспирантуру. Светов поехал с ним проталкивать изобретение, в котором оба участвовали. А затем Мордвинов самовольно бросает аспирантуру, Светов самовольно остается в Москве, даже не подумав об обмене партбилета. Как это назвать, товарищи? Анархизм! Безответственность!
— Позор! Обоих исключить надо! — выкрикивали в зале.
Липатов железной рукой заставил Сашу сесть:
— Молчи, дурень! Только хуже сделал!
— Повторяю, можно бы пройти мимо, — упоенно говорил Алферов. — Мы люди, нам понятны дружеские чувства. Но имеем ли мы право проходить мимо, когда ради дружбы коммунист забывает свой долг? Имеем ли мы право допускать в наших рядах семейственность, кумовство, беспринципность?
Резкий звонок председателя прозвучал неожиданно.
— Ваше время истекло, — бесстрастно сообщил Чубаков.
— Продлить! — крикнул кто-то из зала.
— Я уже кончаю, — сказал Алферов. — Вопрос ясен, выходка Мордвинова только подтвердила полную своевременность и правильность нашего решения. Мы очищали и будем очищать наши ряды от недостойных!
Он сошел с трибуны победителем.
Прения продолжались, недавно разыгравшийся эпизод начал отходить в прошлое, вытесненный другими волнениями. Саша послал записку с просьбой дать слово, но Чубак, прочитав ее, задумчиво поглядел на Сашу и отрицательно покачал головой. Липатов скользил по залу, присаживаясь то к одному, то к другому, — пошепчется, подмигнет, пересядет и там опять пошепчется, пошутит… Увидав Алымова, неведомо как и почему оказавшегося здесь, Липатов на минуту обомлел, соображая, каких осложнений можно ждать, но в следующую минуту дружелюбно поздоровался, подмигнул и шепнул самым приятельским тоном:
— Новое-то без драки не обходится, а?
Вызывая шипение людей, которым он наступал на ноги, Липатов пробрался к Степе Сверчкову. Нет, не Степа привлек его, а девушка, сидевшая рядом.
Клашу Весненок он знал с тех пор, как она девчушкой поступила на шахту ламповщицей, а вскоре стала одним из самых любимых молодежью комсомольских работников. Ни красотой, ни особой веселостью, ни организаторской хваткой Клаша не блистала, она часто бывала и неумелой, и застенчивой. Но она была из тех, про кого говорят, что им «больше всех надо». Увидит чужую беду — места себе не найдет, пока не поможет. Заметит несправедливость — ринется в бой, себя не пожалеет. Затевается общее дело — сразу откликнется и не бросит, пока не выполнили. Именно Клаша первая из работников комсомола заинтересовалась подземной газификацией, восприняв самое важное и прекрасное в этой идее — уничтожение подземного труда. Именно Клаша обещала Липатову и Степе Сверчкову устроить комсомольские субботники, чтобы проложить дорогу…
Сейчас на ее чистом юном лице застыло выражение брезгливости и страдания.
— Что ж это такое? — спросила она, когда Липатов подсел к ней.
— Борьба, Клашенька, борьба за осуществление! — сказал Липатов, хотел развить свою мысль и вдруг замолк, пораженный: слово предоставили Катерине Световой.
Кто мог думать, что Катерина — молодой кандидат партии — решится говорить на таком собрании!
В зале спрашивали: кто такая? Откуда?
Чубаков поощрительно кивнул Катерине: не смущайся, шпарь смелее! На днях на партийном собрании шахты эта молодая женщина, не робея, критиковала руководителей шахты за невнимание к бытовым условиям шахтеров и выдвигала очень серьезные, но вполне выполнимые требования. Тогда-то и позвал ее Чубаков на собрание актива, тогда и уговорил выступить.
Крупная, в широкой развевающейся блузе, Катерина неторопливо взошла на трибуну. В первое мгновение ее ослепил свет, испугало одинокое положение оратора, стоящего над всеми… Она разыскала глазами товарищей со своей шахты — они подбадривающе улыбались.
Все, что она собиралась сказать, было заранее продумано и обсуждено с ними. С этого она и начала. Но после выступления Алферова и мучительного для нее эпизода с Сашей Мордвиновым Катерина уже не могла ограничиться приготовленной речью. Все, что ее терзало и мучило последнее время, разом прихлынуло к сердцу. Исключение Маркуши, потом Пальки… что же это такое? В ясный, правдивый мир, обретенный ею, ворвалась неправда — дикая, нелепая, тревожная. И вот она услыхала речь Алферова — и в тягостном недоумении искала ответа: как это возможно, чтобы грамотный, ответственный человек сознательно все перевернул, исказил, обратил против хороших людей то, что их больше всего красит? Катерина твердо знала, что никогда еще ее брат, Саша, Липатушка, Степка Сверчков не были такими хорошими, как в дни творческого увлечения проектом подземной газификации. Вечера, проведенные с ними — сперва в сарае Кузьменок, потом в институтской лаборатории, — дали ей силу жить по-новому. Почему же посторонний скучный человек убивает лучшее, что она видела?
Скомкав приготовленную речь, Катерина оглянулась на Чубака и неожиданно для всех сказала:
— А я, товарищи, родная сестра того Светова, о котором здесь говорили. И я вам скажу всю правду, как я ее понимаю. То, что придумал Алферов, — это же враки! Враки!
Громкий голос из зала поддержал ее:
— Правильно! Говори все, как есть!
Это крикнул старый шахтер Сверчков, отец Степы. И вслед за тем родной голос Кузьмы Ивановича добавил:
— Слушайте, товарищи, она не соврет!
Старые шахтеры улыбались: ай да дочка выросла у Кирьки Светова! Шахтерская кровушка и у девки сказывается.
Именно к ним, к старым кадровикам, и обратилась Катерина:
— Товарищи шахтеры, вас тут много, и вы нас знаете: и меня, и брата моего. Как же вышло, что шахтерского парня, аспиранта, коммуниста, ни с того ни с сего превратили в пассив, да еще в морально неустойчивого? Говорят, подпись подделал. Не подделывал он, а подписал телеграмму именем Китаева, потому что приперло вот так, до зарезу, а бюрократы вроде этого Алферова — ни тпру ни ну! Не подпиши он тогда — дело пострадало бы! Не дружок, а большое дело, подземная газификация! И разве профессор Китаев обиделся? Он же потом выхвалялся той телеграммой, будто сам послал! Значит, понял ошибку? Товарищи шахтеры, кто в поселке живет, вы все помните, как Кузьма Иванович Кузьменко свою дочку замуж выдавал за Мордвинова. И знаете, почему настоящей свадьбы не было, не гуляли, как у нас принято! Но знаете ли вы, что и директор института нашел нужным поздравить Мордвинова, и этот самый профессор Китаев без приглашения с букетом приехал? А ведь и директор, и профессор уже знали про ту подпись? И в Москву отправили Светова уже после той подписи. И поздравляли с успехом, когда опыт удачно получился. Все поздравляли, Алферов — первый. В горком товарищу Чубаку звонили хвастаться. Звонили вам, товарищ Чубак?
— А как же! Звонили.
— Ну вот видите! А теперь парня очернили, измерзавили. За что? Кто разрешил такие фокусы над людьми устраивать? Я только кандидатка, в первичном политкружке занимаюсь, но знаю: неправильно так! И очень прошу: вмешайся, товарищ Чубак, и вы все, товарищи!
Катерине дружно хлопали, когда она осторожно спускалась по ступеням, когда она шла по залу к своему месту в развевающейся блузе, с пылающими щеками. И все именно сейчас заметили, как она красива и как гордо несет свое материнство.
— В самом деле, разобраться надо!
— Похоже, напутали в институте!
Чубаков услышал возгласы и одобрительно кивнул: разберемся!
Собрание шло уже шестой час, ряды начали редеть, но многие захлопали, когда слово получил вновь назначенный главный технолог Коксохимического завода Исаев: успехи его были известны: благодаря новой технологии производительность коксовых печей резко повысилась, об этом писали и в местных газетах, и в центральных.
Исаев рассказывал о достигнутом деловито и скромно, говорил «мы» и щедро называл фамилии отличившихся рабочих.
Чубаков приподнялся и добродушно спросил:
— Кто же все-таки придумал эту новую технологию! Вы уж не скромничайте, назовите имена.
Исаев запнулся, покраснел и быстро сказал:
— Придумал коллектив. Сами коксовики придумали и сделали. Я уже называл фамилии: Федосов, Загребной, Демешко…
Громкий голос из рядов, где сидели коммунисты Коксохима, отчетливо добавил:
