— А я в Красную Армию хочу, — вдруг выпалил Иван.
— Наши мечты должны сбыться, Иван! Мы живем в такое время, советская власть идет нам навстречу, чтобы наши мечты сбывались. Только и от нас самих многое зависит. Я будут писать. Буду учиться еще и буду писать.
Аким Самар начал писать статьи в газету, стихи, песни, собирал у стариков сказы и легенды. Он осуществлял свою мечту.
— А мне как быть, что делать? — растерянно спрашивал Иван.
— Учиться, прежде всего учиться, — отвечал Аким.
Учиться. Иван мог, как его сверстники, поступить в Николаевское педучилище, но учительская работа его не прельщала, он все еще надеялся на что-то, хотя ему сотни раз твердили, что нанай не берут в армию и не возьмут. Когда Яков Самар возглавил райком комсомола и потребовал от сельских комсомольцев усилить военную работу среди молодежи, Иван воспрянул, с азартом начал учиться сам военному делу и других обучать. Организовал кружки ПВХО, ворошиловских стрелков, советовался с Яковом, бывал на военной подготовке, встречался там с командирами Красной Армии. Юноши-няргинцы серьезно занимались военным делом, на груди у многих красовались по два, а то и по три значка. Секретарь райкома комсомола был доволен Иваном, хвалил, ставил его в пример другим.
— Яков, зачем все это, нас все равно не берут в армию? — спрашивал Иван.
— А если японцы нападут, как люди будут защищаться, если сейчас их не научить? Это не лишнее, Иван, ты делаешь очень нужнее дело. Учти еще одно. Твой дед ходил в партизаны, воевал. Может, и тебе придется в партизаны идти. Время тревожное, Иван, фашизм на земле силы наращивает, японцы собираются захватить нашу землю до Урала. Мы должны быть всегда наготове, мы должны научиться держать в руках винтовку…
Иван учил молодежь держать винтовку в руках, организовал женскую группу, женщины тоже учились пользоваться оружием и противогазами. …Героический экипаж «АНТ-25» вновь разбередил душу Ивана. Нет, Иван не мечтал о полетах, он понимал, что летать не сможет, потому что боялся высоты, он просто видел себя в форме красноармейца, с боевой винтовкой, охраняющим самолет Чкалова.
— Дед, я поеду в военкомат, — сказал он Пиапону. — Всех забирают в армию, почитай газету. Я хочу красноармейцем стать. Ты был партизаном, ты за советскую власть воевал, а я хочу ее защищать.
— Вояка, — добродушно улыбнулся Пиапон.
— Дед, ты только не смейся… Я поеду.
Через день Иван приехал в Троицкое, явился к военкому.
— А, наш первый помощник, — улыбнулся военком. — Готовишь воинов?
— Я хочу красноармейцем стать, — заявил Иван.
— Опять за свое?
— Опять.
— Так вот, я на русском языке тебе объяснял: нанайцев в армию не берут. Почему не берут?
— Потому что их очень мало на земле, — подхватил Иван.
— Вот, вот, помнишь. Так вот, случись война, и они погибнут на войне. Кто в ответе? Зачем советская власть спасла вас от полного вымирания? Чтобы на войне погибли? Her, советская власть спасла вас от полного вымирания и она же сохранит вас. Вот так, молодой товарищ.
— Нет, не так! Вы новую Конституцию знаете?
Военком наморщил лоб, брови его поднялись.
— Причем тут Конституция? Мы говорим…
Иван выскочил из военкомата и направился в райком партии. К Глотову его не пропустили.
— Я по очень серьезному делу, Конституции дело касается. Мне надо обязательно товарища Глотова, — объяснял он.
Через полчаса закончилось какое-то заседание, и Глотов пригласил Ивана.
— Ну, здравствуй, здравствуй, внук Пиапона, — проговорил Павел Григорьевич, пожимая руку молодого охотника.
— Иван я.
— Помню, Иван.
— Я пришел сказать насчет Конституции.
— Интересно. Выкладывай…
Иван вскочил и заговорил возбужденно:
— В Красную Армию хочу я, а меня не берут. Почему так? Неправильно это! Статья сто тридцать вторая. Всеобщая воинская повинность является законом. Воинская служба в Рабоче-Крестьянской Красной Армии представляет почетную обязанность граждан СССР. Правильно?
— Да ты назубок знаешь Конституцию! Молодец!
— Пропагандист я, сотни раз это повторял людям. В Конституции сказано одно, а на деле получается другое. Почему меня не берут в Красную Армию? Что я, не гражданин СССР?
— Гражданин, гражданин.
— Статья сто тридцать третья. Защита отечества есть священный долг каждого гражданина СССР. Если я гражданин СССР, то почему не пускают меня защищать отечество? За советскую власть дед воевал, а меня защищать ее не пускают.
«Какая молодежь растет! — восхищенно подумал Павел Григорьевич. — И за такое короткое время так выросла. Не зря мы, старики, потрудились».
— Все верно, Иван. Ты садись, садись. Успокойся.
— Хорошо вам так говорить, да еще повторять про равноправие, что все равны в правах. Где тут равны? Русских берут в Красную Армию, а я нанай — и не берут.
— Ну, брат, подкузьмил! — засмеялся Павел Григорьевич. — Да ты настоящий полемист. Ну, молодец, обрадовал старика. Садись, Иван, садись. Ты, думаешь, один в армию рвешься? Не один ты, вас много. Спроси Якова Самара, спроси военкома, подтвердят они. И не одни нанайцы обижаются, другие национальности тоже считают за большую честь служить в Красной Армии. Но ты один явился с обидой на Конституцию. Молодец! А может быть, тебя на партийную учебу отправить?
— Нет, в Красную Армию хочу.
— В Институте народов Севера на отделении партийного строительства готовят партийных работников. Кстати, на днях уехал туда поэт Аким Самар.
— Аким Самар?
— Да, он. Что, знаком?
— Друзья мы.
— Может, тогда вслед за ним поедешь?
— Нет. Он мечтал учиться, писать, а я думал красноармейцем стать, а если выучусь, то и командиром.
— Хорошо. Думаю, будешь ты служить в армии. Если не в этом году призовут тебя, то в следующем, потому что законы теперь пересматриваются. Пиши заявление и оставь при военкомате.
— Спасибо, товарищ Глотов, — обрадовался Иван.
— А в армии, если пошлют учиться, учись на политработника.
— Хорошо, товарищ секретарь.
Павел Григорьевич, глядя вслед Ивану, проговорил:
— Достойный внук достойного деда.
Редко теперь встречались старые друзья. Митрофан почти не заезжал в Нярги, Пиаион в Малмыже бывал проездом. Чаще говорили они только по телефону.
— Телефон виноват, — смеялся Пиапон при встрече. — Раньше как бывало? Захотел я тебе слово сказать, садился в оморочку и ехал. А теперь? Снял трубку, але, але — и ты тут рядом, только лица твоего не видно.
— Не хитри, зазнался ты, — отшучивался Митрофан. — Колхоз твой передовой в районе, тебя хвалят, мол, добыл рыбы больше всех, село новое построил, вот ты и не хочешь теперь знаться со мной. Что Митрофан, у него отстающий колхоз, в хвосте плетется…
— Вот, Митропан! Ну, Митропан! Да кто нынче за одно притонение пятьсот центнеров рыбы взял? Не твои разве рыбаки? Разве не о тебе в газете писали?
— Ладно уж, писали, писали. Как у тебя дела-то идут? Как наши помогают?
— Очень хорошо! От души работают, хорошие плотники. Если бы не они, мы не смогли бы так скоро новое село построить. К осени почти все в новых домах будут жить, на столбах белые чашечки появились, провода натягивают, свет к зиме будет.
— Размахнулся ты, зависть берет.
— Ты тоже ставь столбы, тяни провода.
— Что толку от этого? В этом году мы не сможем свет провести, сил нет, денег маловато.
Митрофан закрыл на ключ выдвижной ящик стола и поднялся. Пиапон молча наблюдал за ним — постарел Митрофан, движения рук медлительны, волосы совсем поредели, побелели. Поднялся тяжело, в ногах захрустели суставы.
— На оморочке приехал? — спросил Митрофан, закрывая на замок дверь конторы.
— На чем еще ездить? — удивился Пиапон.
— Катер есть.
— На катере работать надо, для дела нам его дали.
— А твой зять Пячика по своим делам на катере разъезжает.
— Плохо это, мотор не бережет, людей не бережет, горючее зря тратит. Плохо. В колхозе все беречь надо, иначе как он разбогатеет?
Митрофан, улыбаясь, слушал друга.
— Особенно людей надо беречь, для них надо все делать, тогда будет хорошо, — продолжал Пиапон.
Надежда, как всегда, радостно встретила Пиапона, начала с упреков, мол, совсем, забыл он дорогу в Малмыж и в ее дом, потом посадила мужчин за стол, подала наваристый борщ.
— Сейчас опять по-нанайски будете лопотать, — ворчала она. — Теперь у вас колхозных дел по горло, есть о чем поговорить. А мне опять молчать.
— Надя, ничего, нанайский язык хороший язык, удобно говорить, — успокаивал ее Пиапон. — Ничего, ты слушай.
— Чего слушать? Ни слова не понимаю.
— Вот и хорошо, — засмеялся Митрофан. — У нас секреты.
