общем, живет себе поэт. Пишет стихи. Вдруг его вызывают к министру.
28. Министр Волынский [253] ему говорит:
— Вот что, друг, тут у нас по распоряжению императрицы будет происходить шутовская свадьба. Мы женим нашего придворного шута Голицына с одной карлицей. Так вот нам надо, чтоб ты написал стишки по поводу этого забавного бракосочетания. И поскольку ты поэт, то мы ожидаем от тебя расцвета творчества на этот счет.
Тредьяковский, конечно, стал отнекиваться, но министр ему сказал:
— Тогда я попросту велю тебе написать, и кончен бал. Не надо с министром спорить.
Поэт говорит:
— Свое поэтическое дарование я не намерен разбазаривать на такие дела. Подыщите себе другого поэта.
Историки говорят, что министр задрожал от гнева и стал по щекам бить поэта. Как тогда говорилось: «Из собственных ручек набил морду». Потом, побивши, велел посадить его под арест, и злосчастного поэта взяли под микитки и увели в караульную. А министр ему на прощанье сказал:
— До тех пор тебя, негодяя, не выпущу наружу, пока ты мне не сочинишь каких-нибудь хорошеньких стишков.
29. На другой день поэт все-таки, сидя в караульне, сочинил стихи. И эти стихи вошли, так сказать, в железный фонд русской поэзии. Они стали историческими стихами. Вот они:
Здравствуйте, женившись, дурак и дура.
Теперь-то прямое время вам повеселиться.
Теперь-то всячески, поезжане, должно беситься.
И так далее. Собственно говоря, по справедливости, надо было бы после написания этого стихотворения наколотить морду поэту. Но министр поторопился. И он до написания потрудился. И тем самым, так сказать, поступил отчасти педагогически.
Из чего мы можем заключить, что время для расцвета поэзии было не совсем такое, что ли, удачное.
Между прочим, этот министр, побивши поэта, также потерпел неудачу.
Он чем-то не угодил Бирону и сложил свою пылкую голову на плахе. Его пытали. Отсекли правую руку, а потом голову.
Вот какие бывали неудачи как в поэзии, так и в прозе.
Теперь, как говорится, в заключение нашего концерта из новелл — послушайте вальс Штрауса [254] «Жизнь художника».
Ах, это очень трогательная история!
30. Эта сентиментальная новелла будет о В. П. Боткине [255], который проживал в России в середине XIX века.
Он был, между прочим, друг Белинского и Некрасова. И сам он занимался литературой — критиковал, писал стихи и еще что-то такое.
Человек, говорят, был тончайшей души. Он был эстет. Он восхищался перед красотой. Любил музыку. Декламировал стихи. Увлекался хорошенькими дамами. И так далее. Он писал: «Главная задача писателя — развивать в читателе эстетические вкусы».
Поэтесса Авдотья Панаева [256], то есть она не поэтесса, а подруга поэта Некрасова, так о нем выразилась в своих записках:
«Он был тонкий ценитель всех изящных искусств».
Вот каков был наш герой.
31. Такие эстеты, между прочим, нередко бывали среди обеспеченных русских интеллигентов и помещиков.
А наш Боткин хотя и не был помещиком, но имел в банке капитал. Он жил себе на проценты. Его папа держал чайную фирму. И оставил нашему Василию Петровичу сто пятьдесят тысяч золотом. Худо ли!
Так что у него денег было много. Но он капитала не трогал и даже процентов не проживал. Он скупился. Он копил деньги. Сам не зная для чего. И жил больше чем скромно.
Панаева говорит, что он был до крайности расчетлив. Он, например, считал, сколько конфет осталось в коробке. И если хоть одна пропадала, он устраивал крики и скандалы своим лакеям.
В Париже он, попив кофе, имел привычку прятать в карман оставшийся сахар.
А когда раз в Париже он, под пьяную лавочку, дал кокотке сто франков, так он неделю не мог успокоиться.
Но тем не менее он был эстет и любил красоту, в чем бы она ни выражалась.
32. И вот ударило нашему эстету пятьдесят четыре года. И он стал хворать.
У него открылись боли в правом боку. И, кроме того, у него ослабла нервная система от постоянного восхищения перед красотой.
Короче говоря, он ослаб и стал прихварывать.
И он в первый раз тогда подумал, что все люди смертны. А то он думал, что это все время так и будет. Красота и так далее. И вдруг — нет.
Он подумал: «Живу пятьдесят четыре года. Начинается старость и все такое. А как я жил? Я составил громадный капитал. И жил, как скотина. Скупился и урезывал».
И, так подумавши, он стал лихорадочно растрачивать деньги.
Он нанял дивную квартиру в девять комнат. И стал обставлять ее с неслыханной роскошью.
Но когда он въехал в эту квартиру, — он еще больше захворал. И даже не мог устраивать балов, ради чего он, собственно, и переехал в эти апартаменты.
33. Тогда он стал доставлять себе удовольствие в питании. Он стал обжорой. Он нанял лучшего повара. И заказывал какие-то потрясающие блюда. Но вдруг желудок его перестал работать. И он мог только высасывать сок из бифштекса.
Тогда он стал скупать картины лучших мастеров. Но тут ударило самое большое горе — и он вдруг ослеп. И не мог больше любоваться шедеврами, которыми он увешал свои стены.
Тогда он нанял француженку, чтобы та читала ему романы. И сидел в креслах вялый и слабый, еле слушая, чего ему читали.
И, когда однажды к нему зашел Панаев, он с отчаянием ему сказал:
— Знаешь, Иван Иванович, ведь я даже еще не прожил процентов. Вот что меня побивает.
Вскоре он умер. И никто о нем не вспомнил. И только Панаева о нем написала: «Он был скуп, мелочен и трус». Вот вся память, которая осталась от ценителя искусства. Какая неудача!
34. Кстати, если вы заметили, мы неожиданно перебрались с вами поближе к жизни писателей и поэтов.
Это, конечно, понятно. Мы это знаем. И нам это доступно пониманию.
Так что так и будем продолжать. В том же духе. Как через каплю воды можно сообразить кое-что о воде, так и через эту группу мы можем увидеть, как вообще бывало.
Но, конечно, новелл вам больше рассказывать не будем, а снова, по примеру прошлого отдела, устроим «Смесь». Из жизни писателей и поэтов. А вы уж, благодетели, обдумывайте сами эту смесь. Приучайтесь к самостоятельному мышлению. Вот эти мелочишки:
• Гаршин [257], уже будучи известным писателем, принужден был взять место приказчика в Гостином дворе, в писчебумажном магазине.
•
