да, не боюсь этих слов: все средства хороши! Такая любовь все оправдывает, все! Я говорю тебе правду – нравится она тебе или не нравится, как знаешь, потому что на самом деле уже пора сказать: или – или. И тебе и мне. Или тебе нужна такая любовь – и тогда ты уходишь со мной сегодня же, завтра же, без раздумий, – потом разберешься, какой я: плохой или хороший, об этом заранее не думают. Или ты остаешься, а я ухожу. И тогда довольно, конец этой каторге
(резким движением скрещивает руки в запястьях так, словно они в наручниках), на которую я сам… – никого не упрекаю – сам согласился, а теперь не согласен. И если…
В дверь просовывается голова Марии Петровны.
Мария Петровна. Можно?
Ваганов (повернувшись, почти яростно). Пожалуйста!..
Мария Петровна. Я, кажется, помешала…
Ваганов. Наоборот – помогли! (Берет со стола свой портфель с явным намерением уйти.)
Катя. Ты хотел еще что-то сказать…
Ваганов. Нет. Я буду ждать, что скажешь ты. Буду ждать сегодня и завтра, а послезавтра уже не буду ждать. А пока – прощай! (Уходит.)
Мария Петровна (после молчания). Даже и забыла, зачем пришла… (Садится.)
Катя (не заметив, что она уже сидит). А вы не вспоминайте… Садитесь…
Мария Петровна. Да я уже сижу. (Грустно.) Слово-то какое: «Прощай». Как в могилу!
Катя (походив по комнате, останавливается возле Марии Петровны). Марья Петровна, вы не обижайтесь, и я не обижусь, скажите правду, вы слышали, что мы тут говорили?
Мария Петровна протестующе поднимает руки.
Марья Петровна, милая, скажите правду, это очень важно…
Мария Петровна (прервав на половине протестующий жест). Ну, слышала. Как не слышать – такой крик был, что я в коридор вышла, а там уж, конечно, все слышала.
Катя. Ну, и очень хорошо, что слышали. Так вот, ответьте мне, но только честно, совсем честно: как по-вашему, я дура? Да?
Мария Петровна молчит.
Ну, откровенно, – как будто вы мать мне. Как бы вы сказали? Я не обижусь!
Мария Петровна (еще немного помолчав, говорит так убежденно и серьезно, что это слово не звучит обидно). Дура.
Катя. Спасибо за откровенность.
Мария Петровна. А вы не обижайтесь, сами выражение выбрали…
Катя. Конечно, сама. Сама выбрала и сама иногда думаю: может, и правда дура, смешная дура! Вообразила себя какой-то… бог знает чем, в общем… И сижу и мучаю себя и человека, который имел глупость меня полюбить. Ведь это глупость с его стороны – меня любить? Он ведь себе таких сколько угодно найдет, ничем не хуже! Как по-вашему?
Мария Петровна пожимает плечами, не зная, что сказать.
А он ведь любит меня, а?
Мария Петровна (всплескивает руками). Да вы действительно глупости спрашиваете: такую любовь поискать, такая любовь раз в тысячу лет!
Катя. А я не ценю, вот ведь глупая-то! Вместо того чтобы в объятья броситься, канитель развожу какую-то!
Мария Петровна. Вы что, смеетесь надо мной?
Катя. Нет, над вами – нет. А над собой-да. (После паузы.) Как жакет-то мой? Будет завтра готов?
Мария Петровна (поднимаясь). Да до того ли вам, милая моя?!
Катя. До того, до того, именно. Вы, пожалуйста, завтра, как обещали. А то как же? Без нового костюма в торжественный день… Слышали тут, как мне сроку двое суток дали? Надо решать… И вдруг жакет не будет готов! Я ведь все-таки женщина, мне красивой надо быть… Вы уж, пожалуйста… (Не дождавшись ответа, идет к письменному столу.)
Мария Петровна после некоторого колебания выходит, пожав плечами и тихо прикрыв за собою дверь.
(У стола, не оборачиваясь.) Вот странное дело. Первый раз в жизни хочется закурить. У вас когда-нибудь так бывало, Марья Петровна, а?.. И папиросы ни одной. (Берет коробку с табаком, насыпает табак в бумажку и пробует завернуть. У нее ничего не получается. Бросает бумажку.)
Звонок телефона.
(Все еще не видя, что Мария Петровна вышла, Катя подходит к телефону.) Да… (Долго молча слушает.) Подожди. (Зажимает трубку рукой, поворачивается, видит, что Мария Петровна вышла. В трубку.) Нет, я просто думала, что не одна… Да, одна… Да. (Опять молча слушает.) Нет, тебе совсем не за что просить прощения. Ты сказал то, что думал. Нет, наоборот, я благодарна тебе за это. Ты прав – надо решать. (Слушает.) Почему погорячился? Нет, и в этом ты прав – надо решать именно сейчас… Подожди минуту! (Отнимает трубку от уха и зажимает ее обеими руками так, как делают, когда хотят, чтобы тот, кто на другом конце провода, не услышал ни слова. Молча стоит, прижав трубку к груди.) Бывает же так! Никогда не думала раньше. Говорит и делает так, что нельзя, нельзя пойти к нему! А любит так, что нельзя не пойти! Как будто плывешь туда, а течением тащит сюда, сюда… Может быть, правда… любовь оправдывает все средства?.. Нет, неправда. Неправда! Но любит ведь? Очень ведь любит, а? Может, и правда – я дура? Может, и правда – надо думать потом, когда-нибудь… А сейчас решить… И станет сразу легко, легко… Вот и она говорит: такая любовь раз в тысячу лет… Может, и правда! (С силой сжав трубку, вспоминает о том, что держит ее в руках. В трубку.) Андрюша, ты слушаешь… Нет, никого нет. Нет, никто не помешал. Я думаю… (И – снова, отняв трубку от уха, сжимает ее в руках и долго сосредоточенно молчит, вся уйдя в свои мысли.)
Занавес.
Картина четвертая
Поздняя осень. За окнами, на крышах, первый выпавший снег. Та же комната. В углу, возле тахты, лежит рюкзак Голубя. Сцена пуста. За сценой слышен голос Марии Петровны, напевающей романс. В комнату входят Марков и капитан в шинелях, в походном снаряжении. Марков с небольшим чемоданом.
Марков (снимая шинель и сбрасывая ее на тахту). Открыли и вошли. Вот что значит, капитан, иметь в Москве квартиру!
Капитан. А разве квартира вся твоя?
Марков. Да нет. Одну комнату соседка занимает. Слыхал, как вошли, в ванной плескание и пение – она! (Прохаживается по комнате.) Да. Давно не был: что-то пустовато здесь стало, капитан.
Капитан. Почему пустовато?
Марков. А впрочем, верно. Почему пустовато? Вещи стоят; все в порядке. (Замечает рюкзак Голубя.) А ну-ка, ну-ка, – так и есть, наврал мне старый черт, здесь он живет!
Капитан. Кто?
Марков. Да мой старик, я тебе сто раз говорил о нем. Дядя Коля! Куда же он ушел, а?
Капитан. Ничего, придет!
