Наверно, во всяком другом случае так не поступила бы она, но сегодня ее спутником было озорство. Оно и провело ее в комнаты.
И когда Аделаида Казимировна удалилась на кухню, Руфина попыталась представить себе, как бы могла она теоретически перепланировать квартиру. Как бы (опять же теоретически) мог сюда переселиться истосковавшийся на сеновале старого сарая новый гарнитур мебели. И теоретически все размещалось хорошо. Невероятно, но хорошо.
Руфине скоро наскучила эта перепланировка. В ней хотя и было нечто реальное и допустимое, но не было и тени здравого смысла. Спектакль рушился, не начавшись. В него уже не верила Руфина ни как играющая главную роль, ни как единственный зритель. И она, довольная нелепостью своей затеи примерить себя в этом доме, решила оставить Николаю Олимпиевичу веселую записку и уйти. Но в это время она услышала чей-то тихий голос, а затем еле слышное пение.
Догадавшись, что «заплесневевшая в лени» Аделаида не выключила телевизор, Руфина решила пойти в комнату Николая Олимпиевича и показать Аделаиде, что электрическую энергию нужно беречь даже в малом.
Открыв дверь в рабочую комнату Николая Олимпиевича, она увидела там спящего в кресле офицера. Он сладко спал, запрокинув голову.
Это был инженер-капитан третьего ранга Виктор Николаевич Гладышев.
Слегка качнулись стены, потом потолок. Кажется, хотел было закружиться ковер, но Руфина не позволила этого сделать ковру, потому что она была сильным и волевым человеком…
Инженер-капитан третьего ранга Виктор Николаевич Гладышев, демобилизованный с флота, приехал к отцу, чтобы провести весну, а затем начать новую, береговую жизнь.
Он прилетел днем. Бессонная дорога, пересадка на другой самолет, плотный поздний обед, три рюмки коньяку и тихая симфоническая музыка, передаваемая по телевизору, усыпили его.
Это был тот самый Виктор Гладышев, курсант морского училища, у которого еще совсем маленькой Руфина сидела на коленях и спрашивала, трогая то погончики, то нашивки: «А это что? А как называется это?» А потом, когда Руфина училась в седьмом классе, она танцевала с настоящим морским лейтенантом, носившем тоже имя Виктор Гладышев.
Она тогда приколола к его кителю белого голубка и сказала: «Виктор, это почтовый голубь. Он будет приносить в своем клювике письма». И письма приходили. Но потом переписка прервалась. Призрачный образ далекого «тихоокеанского офицера» затмился Алексеем Векшегоновым. До переписки ли было ей! Руфина, как мы помним, освещенная лучами славы, даже не ответила на почтовое признание Виктора Гладышева.
А теперь на перепутье ее дорог появился он. Узнав Виктора, она хотела удалиться из рабочей комнаты Николая Олимпиевича, но, споткнувшись о кромку ковра, Руфина задела плечом старую этажерку с книгами. Этажерка скрипнула. Виктор проснулся, вскочил как по тревоге и молниеносно надел китель:
— Руфа! Не сплю ли я! Как любезен отец! Он позвонил тебе. Как любезна ты… Спасибо тебе. Мне так хотелось увидеть тебя. Я так много думал о тебе.
Он кинулся к Руфине и, не раздумывая, расцеловал ее сначала в правую, потом в левую щеку. Потом перецеловал руки. Потом Руфина поцеловала его и сказала то, что хотелось сказать:
— Виктор, как хорошо, что мы встретились… Как это хорошо. Бывает же так…
Руфина заплакала.
Слишком давно копились у нее слезы. Слишком много ей пришлось пережить, передумать. Виктор ни о чем не расспрашивал ее. Аделаида Казимировна в первый же час приезда Виктора пересказала ему повесть Старозаводской улицы. А его отец, как бы резюмируя сказанное Аделаидой, коротко посоветовал сыну: «Не зевай и не тяни».
Поздним вечером, когда вернулся Николай Олимпиевич, он увидел открытые двери гаража. Догадка Гладышева подтвердилась Аделаидой Казимировной:
— Нынче девицы недолго раздумывают. Она уехала с ним кататься. Ночью.
— И в добрый час, Аделаида Казимировна. В добрый час.
Дальнейшее Николай Олимпиевич и не думал выяснять.
Руфина и Виктор ехали по большаку. Сосны, как розовые свечи. Темно-зеленая тишина, посеребренная светом луны. Молчит мир. Только о чем-то перебраниваются в лесу маленькие совки.
После молчания Виктор, отвечая на рассказанное Руфиной и слышанное до этого от Аделаиды Казимировны, сказал коротко:
— Это бывает, Руфина. У меня тоже кое-что было и прошло. Не надо вспоминать. Посмотри, какая чудесная вырубка.
Виктор притормозил машину и остановился на обочине.
— Как здесь хорошо! Мы да звезды!
— Хочешь, Руфа, посидим на пнях? — предложил Виктор.
— Хочу.
И они вышли.
Зябкая прохлада апрельской ночи. Далекий дым проходящего поезда. Сладкие запахи смолы и земли.
Виктор выбрал пень и предложил Руфине другой. Но на нем, еще борющемся за жизнь, проступила смола. Янтарная, сверкающая при свете луны.
— Ты что? — спросил Виктор. — Ищешь пень, который получше?
— Да нет. Ищу который поближе.
— Тогда садись на мой, рядом.
— Тесно.
— Тогда на колени.
— Удержишь ли? Я ведь не из легких, — сказала она, ничуть не жеманясь.
— Не удержу — так встанешь.
Удивительно, как легко и просто ей с этим человеком! Она его не видела столько лет, а в их отношениях ничего не изменилось. Он вызывает какое-то огромное чувство доверия. В его глазах ни одной хитрой искорки. В его голосе только то звучание, которое соответствует сказанным им словам.
Руфина села на колени к Виктору. Ища наиболее удобного положения, она обняла его шею правой рукой.
— Теперь уселась? Да.
— Ну вот и хорошо. Будем смотреть на небо. А вдруг да пролетит над нами спутник… Сегодня день неожиданностей. Пусть будет такой же и ночь…
— Пусть, — сказала Руфина и придвинулась к нему, чтобы не сползти с колен.
— Ты что-то ерзаешь, Руфина.
— Виктор, мне так стыдно, что я не ответила тебе тогда на твое письмо. Тогда так много приходило таких писем. Если хочешь, я покажу их тебе.
— Обязательно, Руфа. Обязательно найдем и мое глупое письмо и перечитаем.
— Тебе хочется взять его обратно, Виктор?
Тут ее голос немножечко упал, и она оказалась в объятиях Виктора.
— Нет, я ничего никогда не беру обратно и не отдаю своего. Никому. Я в этом смысле собственник.
— И я…
— Ну вот видишь, какая мы мелкобуржуазная стихия. Тебе не кажется, Руфина, что ты меня обняла первой?..
— Мне теперь ничего не кажется, Виктор. Но только странно, что все это так неожиданно и быстро.
Еще не было пяти утра, когда двухцветная «Волга» подкатила к дому Дулесовых.
— Мама, — сообщила, входя, Руфа, — я вышла замуж. Вот мой муж.
Как никогда Анне Васильевне было трудно скрыть волнение. И она сказала:
— Я так и поняла, когда узнала от Аделаиды, что вы уехали.
Виктор поцеловал руку Анны Васильевны. Она поцеловала его в лоб.
Андрей Андреевич, отец Руфины, спросонья никак не мог одеться. Тряслись и руки и нош. Наконец он, кое-как одетый, выбежал и крикнул:
— А я как, Анна, женился на тебе? Не при луне ли? Здравствуй, зять?
Старозаводская улица просыпалась рано, и спешащие кто на рынок, кто на пруд, чтобы захватить утренний клев леща, проходя мимо дулесовского дома, удивлялись, глядя на машину: почему в такую рань к ним пожаловал Николай Олимпиевич?
Старик Векшегонов направлялся в лес. Он не обратил бы внимания на «Волгу» и прошел мимо дулесовских окон, но его окликнула Анна Васильевна:
— Иван Ермолаевич! Дорогой… Зашел бы. У нас обручение в доме.
И он зашел к Дулесовым.
— Витька!
— Дедушка Иван!
— Когда успели?..
— Моряки — народ быстрый!
Поцелуи. Объятия. Чарка водки.
Отцу Виктор сообщил но телефону кратко:
— Папа! Поздравь меня, а затем извини, что я так долго задержал твою машину. Если есть время поздравить лично, то я в доме моей жены Руфины Андреевны… пока еще Дулесовой.
Прибежала и Любовь Степановна Векшегонова:
— Вот и нашлись жильцы для домика с башенкой.
Не прошло и недели, как Дулесовы и Векшегоновы договорились о взаимных расчетах. Не ах какие деньги. Дружба дороже. На одной улице жить. К тому же родня. Гладышевы как-никак по женской линии Векшегоновы.
Сережа наотрез отказался получать вознаграждение за труд, который он вложил в этот домик. Деньги выглядели обидной платой. Зато подарок, от души купленный счастливым Виктором Николаевичем, очень обрадовал Сережу. Виктор приехал на новеньком мотоцикле и сказал:
— Сергей! Уж мы-то с тобой никаким боком недругами не можем быть.
— Конечно, — ответил Сережа.
— А если «конечно», то вот тебе конь-огонь, и давай расцелуемся на виду всей Старозаводской улицы.
