Вот, значит, как немца выбили и больница обратно нашей сделалась, тут и объявился Леонид Васильевич, из Чернигова присланный. Он молодой парнишка был, только что на доктора выучился, вот ему и поручили нашей больницей командовать, потому как других докторов на то время не было: мужчины еще попервах в военные гошпиталя ушли, а женщины-докторицы в вакуацию отчалили да еще не воротились. Вот Леонид Васильевич в одном числе больницей командовал. Не могу вам объяснить, почему так случалось, что все приезжавшие на нашей улочке квартировали. Скорей потому, что до всего от нас близко: и на поезд, и до базару, и в лес сбегать, и до речки… У меня самой тогда довольно квартирантов перебывало: инспектор по налогам из райфа жил, двое девчаток — Груша и Женя, этих лаборантшами на маслозавод прислали, учительница Ярославна Богдановна. После хлопчики жили, которые на помощников машиниста учились. И другие квартировали, кого уж и не вспомнить… А Леонид Васильевич до матери Ермолайчика на квартиру стал. Сам-то Ермолайчик в то время еще погибшим считался. Он не раньш, как через год домой заявился, а тогда еще при той женщине и ее детках на дальнем хуторе находился, того не ведая, что муж ее не сёдня-завтра с войны объявится… И как стал Леонид Васильевич на квартиру, так и пошел у них с Фросей смертный бой…
Да я вам сейчас покажу… Вы привстаньте и сюда, за кустик, пройдите. Потихеньку только, чтоб не обцарапались… Давно этот крыжовник выкинуть собираюсь: совсем ягод не дает, одни колючки родит. Теперь глядите: по правую руку, во-он за кленом, — это хата деда Ермолайчика, а по левую, насупротив, где красненькая черепица, — это Фросина была. Так что они оконцем в оконце через дорогу смотрятся… Ну, Леонид Васильевич, долго не думаючи, враз смикитил, почему до него в больницу народ не идет, а до Фроси и пеши чешут, и на возах едут. Старая Ермолайчиха, ясное дело, все до ниточки разъяснила ему: и про Марфу-покойницу, как она всю жизнь травки собирала да ими лечила, да как Фрося, с ней живучи, сама этому обучилась и теперь сама лекарит. Леонида Васильевича так это за живое взяло, так он осерчал, что прямым ходом отправился через дорогу до Фроси, чтоб высказать ей свое неудовольство. Сунулся он в хату, аж она на колок зачинена. Может, он с тем и ушел бы, да услыхал, что в огороде спивает кто-то. Я вам не сказала еще, что Фрося молодой очень красиво спивала. Бывало, как зальется-зальется у себя по дворе, да так растяжно выводит, что аж сердце, слухаючи ее, заходится. И больш за всех песен она вот эту любила:
На городи ве-ерба ря-а-асна,
Там стояла дивка кра-а-спа.
Вона красна ще й вродлыва,
Ii i доля нещаслыыва-а-а…
Кхе-хх, кхе-хх!.. Аж дух перехватило… Нет, не заспивать мне, как Фрося спивала… кхе-хх, кхе-хх!.. Да и не умела никогда, как она… кхе-хх, кхе-хх!.. Мне из старых певиц Оксана Петрусенко нравилась, особливо «Гандзя» ее. Когда девчатки-лаборантши у меня жили, у них «Гандзя» на пластиночке была. Они ее, как вечер придет, на патефон приладят и в окошко выставят, чтоб всей улочке слыхать было. А из новых я Зыкину люблю по радио слухать. Еще Русланова была, тоже голос хороший. Но я вам скажу, что в случае чего, если б, примером, соревнованье меж них объявили, то Фрося б им ни крошки не уступила. Ей-богу, не уступила б, до того она душевно спивала!.. Вот и тогда она своей песней Леониду Васильевичу дорожку в огород указала, где картошку саповала. На картошке у них первая сварка и случилась, а с все они и лютыми врагами сделались.
Леонид Васильевич, конешно, на песню вниманья не обратил, а подошел до Фроси и спрашивает: до каких же пор будет она, Фрося, бабскими забобонами заниматься и людей калечить? Фрося спину разогнула и себе с удивленьем спрашивает его: какими такими, мол, забобонами и кого это она скалечила? Тут Леонид Васильевич прямиком ей и резанул: «Шарлатанка вы, — говорит. — Вы своим дурацким зельем народ от медицины отворачиваете. По какому такому праву вы больницу у себя в хате сделали и больных от меня сманиваете?» — «Да кто ж их сманивает? — отвечает Фрося. — Я ли виновата, что они сами до меня идут, а до вас не хочут? Да в вашей больнице с роду с веку рожу лечить не умеют. Сам доктор Сосновский, когда с рожей приходили, до моей свекрови отсылал». Это она ему так… Слово за слово, и пошло у них такое, что Леонид Васильевич краской взялся и кричит: «Если сейчас же не кинете своего безобразья, я вас до ответа притягну!» А Фрося себе взбунтовалась, тоже краской пошла и кричит ему: «А ну, прочь за ворота, бо сейчас Полкана из будки выпущу, так он живо путь укажет!..» Вот такое меж ними сделалось, чего, правда, никто не видал, да мне после сама Фрося рассказывала. А то, что про доктора Сосновского она вспомянула, так это чистая правдочка была. Он уже в преклонных годах был, когда война попалась, а все ж не посмотрел на то и с молодыми в полк записался, да так и погибнул в битвах… Пускай ему земля пухом будет — такой он славный человек был! Верите, его и наши городские, и по селам — все подчистую знали. Да и как не знать, когда он столько годочков в нашей больнице отслужил? И до чего простой человек был: никогда не выставлял, что он доктор образованный, а другой до него не дорос! Он и до Фросиной свекровки по-простому захаживал, я сама его в ихней хате не раз видала. Марфа его жаловала, в случае надобности травки ему из своих запасов выдавала. Он знал про ее уменье рожу излечивать, потому и направлял до нее больных. А что ж тут такого? Раз умеет человек, пускай лечит, тут свое самолюбье надобно в карман зашить. Говорят, теперь рожу в больницах хорошо лечат, а тогда этого, хоть кого спросите, не было. Это ж, скажите, какая болезни! Я так слыхала, что она даже на царский род нападала. Они по заграницам жуть сколько золота на лекарствия изводили, а болячка эта не сходила с них…
И вот, значит, с того самого денька наскочила у них коса на камень. Теперь слухайте, что ж дальше было и какой театр у них закрутился. Леонид Васильевич хоть и молодой был, да с норовом. Положил он себе обсмеять Фросю прилюдно, как дождется воскресенья. А потому воскресенья, что люди в тот день на базар из сел едут и, у кого нужда, до Фросиной хаты приворачивают. Чтоб ясней вам было, скажу, что в аккурат по таким дням у Фроси больш за всего спрос на лекарствия был. Ну, выбрал он самый верный час — и до Фроси. Входит в хату, а в ней трав-трав навешано, а по лавкам бабы старые сидят, и молодухи, и дидок один, и детишек несколько. Тут он на Фросю страшным оком зыркнул и говорит людям: «Граждане-товарищи, зачем вы сюда явились и почему в больницу не идете? Вас здесь, говорит, обдурят, да еще и гроши за всякие травки берут. А это не лекарствие, а чистая отрута». От так давай он говорить, а Фрося давай ему кричать, что никого она не грабит, а берет лишь то, что люди сами дают. Но Леонид Васильевич ее не слухает, вроде Фроси и в хате нету, а просит, чтоб все подымались да сей момент до него в больницу шагали. Он их просит да уговаривает, а они себе и ухом не ведут. А после бабы и вовсе на него шуметь взялись, да так разошлись, что из хаты его выгнали, по двору прогнали и калитку за ним лопатой подперли. Леонид Васильевич на середку улочки выскочил, ногами топает, пальцем на ее окошко грозится и кричит всякие-разные слова насчет того, что она эта самая шарлатанка. И так, знаете, громко кричал, что народ насбегался, и я смотреть вышла. Но он скоро утишился и пошел в хату до Ермолайчика. Только белый-белый был, как вот этот мой чайничек фарфоровый. А после уж такая метелица закружилась, что смех и грех!..
Да что это — никак, капля сверху сорвалась?.. Или показалось?.. Показалось, видать… небушко все, как есть, чистое… Дождик, говорите, будет?.. А и верно: вон как над речкой тучки натянуло… Ага, и молния там… Ну да пока до нас дойдет, я вам две таких историйки досказать успею… Только курочек загоню… Цып-цып, цыпоньки!.. Ступайте, ступайте!.. А ты куда с ними? У тебя своя пласкарта на крыше… Кыш, кыш!.. Или хочешь, чтоб петух бока поклевал? Было ж раз такое, или позабыл? Погуляй тут один, а они пускай спят. А не хочешь, так в гнездо отправляйся. И не ходи за мной, не ходи, ты мне укроп под яблоней стопчешь! От кого я его прутиками загораживала, как думаешь?.. А-а, не знаешь!.. От тебя да от кур-непослушниц, чтоб не топтали да не клевали…
Яблочек вам с дерева несу, антоновка ранняя… Вы покуштуйте и сами скажите, чем они пахнут… Сейчас в ведерке ополосну и полотенчиком вытру… По мне, так они, опять же, медом отдают. Миша, сынок мой, крепко их любит. Да вот напасть: не доходят они в цельности до города Владивостока. Я по-всякому способилась: в бумажки завертывала, семечками пересыпала, — одинаково гниют дорогой!.. Я свои яблочки больш на сушку пускаю, а зимой узвар варю, а часть в «Плодоовощ» сдаю. В том годе такой страшенный урожай на фрукту был, что «Плодоовощ» по пять копеек за кило платил, а после и задарма не желал брать. Но бывают года, что и по двадцать платят. По это, конешно, когда урожай слабый… И вам медком отдает? Видите, я ж таки правду говорила! Вы еще скушайте. Кушайте, кушайте, а я рассказывать буду… Пейте чаек, пейте… И себе плесну трошки…
