— А мне говорили, — грустно сказала Ника, — что у него жена и двое детей не то в Сызрани, не то в Чебоксарах… И говорили, что вот сейчас он в отпуск идет и едет к ним, чтобы забрать их сюда.
— Кто вам сказал такую ерунду?! — раскипятилась Анна Федоровна. — Жена его давно бросила, это еще Эль-К говорил, когда Ивана Ивановича к нам только брали. А в отпуск он едет в Гурзуф, это я вам говорю как член месткома. Мы уже обсуждали вопрос о предоставлении ему путевки… Между прочим, он в отпуске не был три года, так что отпуск у него получается порядочный!
— А с кем он едет туда, если не с женой и не с детьми? — спросил Зиновий Моисеевич. — Вот тут-то, Валерий, мы и проверим вашу гипотезу!..
— Легко установить, с кем он едет. Но если даже он заедет за женой и детьми, это еще ничего не доказывает, — резонно рассудил Валерий. — У него, несомненно, есть комплекс вины по отношению к ним. Заберет ли он их сюда, вот это, конечно, любопытный психологический этюд. А что касается моей гипотезы, то я полагаю, что здесь эксперимент не может считаться чистым вполне, поскольку в данном случае, несомненно, будет играть роль… э-э… я бы сказал… эффект «отсутствия». Уезжая, да еще и надолго, индивид как бы выключается из системы отношений, в которую он был погружен, временно она как бы перестанет быть для него значимой, сколь бы ни была значима до момента «покидания». И обратно: данная система отношений как бы купирует отсутствие данного индивида, я имею в виду, элиминирует свои связи с ним; опять же — сколь ни были они значимы прежде… Поясню специально для дам, которые, думается мне, не очень поняли мои рассуждения. — Валерий, окончательно осмелев и явно подражая Эль-К, изящно поклонился. — Когда мы возвращаемся из отпуска, то всегда наш первый вопрос к оставшимся: а что нового? Мы уверены, что что-то обязательно было за время нашего отсутствия. И как мы бываем разочарованы, когда узнаем, что ничего нового не случилось! Мы почти обижены, потому что выясняется, что и наше отсутствие прошло для остававшихся на месте фактически незамеченным!..
Дамы с нарочитым презрением пожали плечами.
Гипотезу Валерия удалось проверить, и очень даже скоро. Иван Иванович уехал (мы почти насильно выпихнули его, уезжать он не хотел). Когда мы, провожавшие его, вернулись в городок, машина уже стояла, и стояла намертво, не шли даже элементарные тесты на отдельных устройствах! Неделю — неделю ровным счетом! — обслуживающий персонал, матерясь на чем свет стоит, возился с нею, но все без толку, становилось только хуже и хуже. Ребята, кажется, сами начали верить в существование секретной кнопки в дверях, с помощью которой Иван Иванович отключает машину в свое отсутствие.
Иван Иванович появился на седьмой день вечером. Действительно, он заезжал в Сызрань (или в Чебоксары), а в Гурзуф не поехал, вернее, поехал, но с полдороги вернулся. Выглядел он еще страшнее, чем тогда, когда уезжал. Машина… хочется сказать — как собака завиляла хвостом, запрыгала, поползла на брюхе! Все только руками разводили! Даже самые ярые месткомовские дамы не ругали Ивана Ивановича за пропавшую путевку, с которой было столько хлопот.
«А в чем дело-то было?!» — донимали Ивана Ивановича. И я тоже подошел.
— А в чем с нею, с машиной, дело?
Он был черен, но не от крымского загара, под глазами чудовищные синяки, руки заметно дрожали…
— Не знаю, — безнадежно покачал он головой, — самое неприятное во всей этой истории, что я и сам не знаю, когда и отчего она работает или когда и отчего вдруг разлаживается…
— Интуиция? — спросил я. — Обращаясь с ней, ты руководствуешься интуицией?
— Нет, — нахмурился он. — Никакой интуиции у меня нет. Поверь, я тебя не обманываю. Когда я подхожу к ней, я не знаю, что с ней. Просто иногда… чувствую — на душе спокойно, и вижу — она работает. А потом начинается какая-то дребедень, я подхожу и вижу, что и она почему-то забарахлила. У меня такое впечатление, что у нее бывают какие-то свои настроения, эмоции… Но ты, впрочем, этому не верь, это все вздор. Наверное, и с обыкновенным автомобилем так же — все зависит от твоего настроения. Словом, ничего я тут не понимаю. Устал я. Хочется по твоему совету бросить все и уехать подальше! Глаза бы мои не видели всего этого. Знаешь, я, когда сел в самолет, помахал вам рукой, думаю: «Не вернусь я больше сюда. Дам телеграмму: „Прошу уволить по собственному желанию“ — и концы в воду! Не нужно мне ни премии вашей, ни этого с. ого член-корр-ства. Да и Виктору дорогу перебегать не буду». Что я, не вижу, что ли, как он переживает?! Ты только не говори об этом никому, потому что я все-таки и правда скоро уеду. А знаешь, насчет того, что я с машиной ничего не могу понять, тоже никому не говори. Они будут беспокоиться, нервничать, на меня, опять же, все шишки повалятся, совсем работать не дадут…
Никуда он, конечно, не уехал, а что до остального, то, пожалуй, это было сущей правдой. Машина работала как хотела и когда хотела, самопроизвольно включалась, самопроизвольно же выключалась, — нет, ощущения, какое бывало прежде, что она вырубалась наглухо, сейчас не возникало, наоборот, невооруженным глазом было видно, что в ней неустанно совершаются какие-то процессы, но что это за процессы, отчего они, ради чего — это оставалось тайной. Словом, о нормальной эксплуатации не могло быть и речи. О настроениях в институте много говорить не буду. Скажу только, что к осени обстановка накалилась так, как не накалялась и в самые худые периоды до официальной приемки машины.
Я с ужасом убеждался, что многие у нас Ивана Ивановича буквально начинают ненавидеть. Кирилл Павлович трясся, когда при нем упоминали об Иване Ивановиче. Главный конструктор, совсем уже униженный во время торжеств, теперь снова поднял голову и потребовал пунктуальнейшим образом вернуться к первоначальной схеме, иначе он слагает с себя всякую ответственность (и напишет жалобу «куда следует»).
Сам Иван Иванович фактически жил теперь при машине. Хорошо, если за все дето он раза три вышел на улицу.
Но занят он был страшным делом — дни и ночи напролет он играл с машиной в шахматы. Да-да, в шахматы. Причем в шахматы она играла охотно. И не с одним Иваном Ивановичем, со всеми желающими. Играла она, как утверждали, неплохо, сперва на уровне второразрядника, потом на уровне кандидата в мастера. Вычислительный центр охватила настоящая шахматная эпидемия. В иные дни туда нельзя было пробиться. Приходили любители из других институтов, приезжали из областного центра. Поговаривали, что надо пригласить одного московского гроссмейстера; по другой версии, с ним уже завели переписку… Понятно то, какой восторг вызвало все это у дирекции, да и у ряда частных лиц…
Привожу для более полной обрисовки ситуации наугад выбранную партию из тех, что сыграла машина. Ну, по правде говоря, не совсем наугад — эту партию играл с ней я сам.
Некоторые наши дамы склонялись, однако, к мысли, что причина того, что Иван Иванович безвылазно сидит при машине и даже не выходит на улицу, — не в неустойчивой работе машины и уж, естественно, не в увлечении его шахматами, а в том прежде всего, что у него страшнейший, полный и бесповоротный разрыв с Марьей Григорьевной, которая преследует его, устраивает ему истерики, скандалы, и потому-то он и боится высунуть нос из ВЦ, а тем более зайти к себе домой, где она наверняка его поймает и припрет к стене.
Я терзался, не зная, чем помочь моему другу. Подойти к нему, отозвать в сторонку, поговорить по душам — об этом нечего было и думать. Он опять лишился дара речи, из горла у него выходило лишь сипение: «Король Эф-5, ферзь
Аш-8… многопараметрический эксперимент… контролер ветви… характерным отличием от состава крейта, приведенного выше, является наличие цифроаналогового преобразователя…»! Абракадабра!
Помню, после одной из таких «бесед» я, абсолютно разбитый, в отвратительном состоянии духа, брел к себе березовой рощицей, что между институтом и нашим домом. Пошел я окольным путем специально, чтобы никого не встретить, как вдруг заметил в стороне от тропинки поникшую женскую фигурку на скамеечке. Мне почудилось даже, что я слышу сдавленные рыдания. Я невольно приостановился и тут же понял, что это Марья Григорьевна. Я подошел. Она подняла голову, рукавом вытерла слезы. Вид у нее был — краше в гроб кладут. «Под стать Ивану Ивановичу», — подумал я. Трудно представить себе, что она способна была еще недавно наводить панику на наших женщин.
Моему появлению сейчас она, кажется, даже обрадовалась.
— Выоттуда? — догадалась она.
Я гримасой показал, что положение там безнадежно, и присел рядом с ней на лавку.
— Разговаривали с ним? — спросила она.
— Угу. Если это, конечно, можно назвать разговором. Он же, извините, нес какую-то околесицу. Если б я не знал его лучше…
