Письма из армии приходили от Саши нечасто, были короче и суше, чем Мариша ожидала.
Вскоре после возвращения из армии Саша признался, что хочет уехать из Москвы, все равно куда, лишь бы подальше от мачехи. Напишет, как только устроится.
Она ждала первого письма месяца два, а дочитала его разочарованная. Письму не хватало тепла, интимности, нетерпения соскучившегося жениха, не было тех слов, которых она от него долго ждала. Он писал о своих товарищах, о новой интересной работе, о том, что теперь смотрит на землю с птичьего полета. Писал что-то невнятное о хорошем женском общежитии, которое скоро заселят, но ни слова о том, чтоб приехала к нему. Она же была готова жить и в палатке. А последнюю открытку написал второпях-впопыхах.
Похоже, узелок, завязанный им на память, развязался...
«Требуются, требуются, требуются...»
У скольких досок с объявлениями она стояла три года назад, сколько записала в свою книжечку адресов, телефонов предприятий и учреждений!
— Без специальности? Не требуется.
Иногда с шумом, иногда тихо захлопывались окошки. Иногда сотруднику отдела кадров даже некогда или неинтересно было взглянуть на нее. А иногда из окошка глядели участливо, и тогда Мариша благодарила за отказ, огорченная больше, чем невежливостью.
Можно податься в ученицы. Но мала стипендия. Она потому и от института отказалась, чтобы помогать матери. Засиделась у нее на шее.
— Нет восемнадцати лет? А если ты, кнопка, денежки потеряешь при доставке? С кого мне спрашивать? Ты же неподсудная...
Она устроилась подсобницей на стройку, в пяти минутах ходьбы от дома. А спустя время прораб повысил ее в должности. Она отмечала точками в ведомости рейсы машин, и называли ее «точковщица», иначе говоря — учетчица.
К изрытой площадке то и дело подъезжают самосвалы, грузовики, цистерны с бетонным раствором. На раскисшей дороге «пробки». Водители истошно гудят. Ругаются матом. Мариша затыкает уши. Беззвучные, искаженные рты ругателей.
Мариша отнимает руки. Грубый окрик. Разухабистый парень с наглыми глазами:
— Ты зачем сюда поставлена? Ворон считать? Понабрали младенцев с аттестатами половой зрелости, Оформляй путевку, — он протянул наряд.
— Откуда взялись шестой и седьмой рейсы? Вы доставили пять машин с раствором.
— Семь ездок, тебе говорят.
— Это не моя подпись. Здесь приписка.
— А я целый час на вашей гроб-дороге буксовал. Такая дорога, что без мата не проедешь. Кто мне оплатит простой? Я не бульдозер. И не курица.
— При чем здесь курица?
— Только бульдозер и курица, как при полном коммунизме, гребут от себя. А все другие подгребают к себе.
Подошел прораб, привлеченный перебранкой, отвел Маришу в сторону;
— У вас, Мартынова, какие отметки в школе были по математике?
— Чаще всего четверки, иногда «отлично».
— На стройке попадаются задачи потруднее. Притом — по арифметике. — Прораб взял Маришу под локоть и сказал вполголоса: — Машины на автобазе нарасхват. Если не идти водителям навстречу — откажутся от наших нарядов. Должен был предупредить вас заранее. — Он оглянулся на разбитую, всю в рытвинах дорогу. — Конечно, две ездки за смену — баловство. Но одну ездку, учитывая наши «пробки»...
— Я буду жаловаться.
— Ради бога, но я в свидетели не пойду, — прораб отобрал у Мариши наряд и положил в карман. — Поймите, это в интересах дела.
— А можно мне перейти обратно в подсобницы? — Мариша кивнула на транспортер, который подавал кирпич на третий этаж здания.
Кирпич за кирпичом кладет подсобница на ленту транспортера, — однообразная, нудная работа.
— Такие работницы, — прораб сделал ударение на слове «такие», — мне не нужны. И никакой другой работы я вам, Мартынова, предложить не могу.
Прораб круто повернулся и направился к каменщикам. В резиновых сапогах он шагал, не разбирая дороги. Прораба заслонил проехавший грузовик. Из глубокой колеи, выбитой машинами, летели грязные брызги.
Мариша хотела догнать прораба, но куда ей в туфельках по лужам, по слякоти? Да и нет смысла продолжать разговор...
Какая шаблонная история! Где она ее слышала? И с такими же подробностями. Да никто ей не рассказывал! Видела в каком-то фильме... Очень правдиво сыграл шофера артист Урбанский.
Она ушла со стройки и некоторое время работала на овощной базе.
Потом соседка по дому посоветовала пойти по торговой линии, и с тех пор Мариша продает мороженое у проходной того самого завода, куда осенью стучалась в отдел кадров.
Самое неприятное, что в нежаркие дни приходится зазывать покупателей, и она охрипла, часто кашляла. А когда-то пела в школьном хоре.
Андрейка после школы помогал сестре, как мог, — перекатывал ящик на колесиках, на санках привозил коробки с мороженым.
— Хочешь? — протягивала ему стаканчик Мариша.
— С тех пор как ты продаешь мороженое, оно не такое вкусное.
Рядом с Маришей бойкая хохотушка в шляпке под пуховым платком, с челкой, закрывающей лоб по самые брови. Она строит глазки проходящим парням и тараторит:
— ...и диплом в руки — техник холодильного дела. Но в придачу к диплому всучили билет в Улан-Удэ... Есть стаканчики... Держите два «ленинградских»... Распределили в самый медвежий угол. Жуткий эпизод! Ладно, решила, съезжу, погляжу, что за столица... Эй, бородач, не проходи мимо шоколадного, пожалеешь... А там обитают снежные люди! — хохоча, она зажмуривала подрисованные глаза и чуть приседала.
— Снежные люди? Откуда они там взялись?
— Вот те крест! Танцуют кадриль и падепатинер... За эскимо приходите завтра. Еще палочки строгают... Топают в клубе шерочка с машерочкой, — глаза ее округлились, и она добавила, ужасаясь своим словам: — Танцуют в ватных брюках... Девочки, есть стаканчики... Меня в Беляеве знают как девушку контрастов. Я ношу или юбку мини, или юбку макси. А мое вечернее платье так и пролежало в чемодане ненадеванное... Кому шоколадное? Осталось три пачки... Приличного джаза в той столице нету. В девять вечера все расходятся по своим пещерам и дрыхнут. Скука жуткая... В общем, хлебнула романтики... Да где я вам напасусь «двушек»? Как сговорились все!.. Пришлось из этой медвежьей столицы самовольно эвакуироваться. Вылетела оттуда со скоростью звука... А мне какое дело? Я же не автомат и не выплевываю монетки.
— Я разменяю вам, — предложила Мариша женщине с портфелем, по виду учительнице.
Продавщица-хохотушка посмотрела на Маришу, недовольная тем, что ее прервали:
— Правда, на работу по специальности меня теперь не примут, могут быть неприятности. Но все равно — при холодильном деле нахожусь, — она снова захохотала, зажмурилась, слегка присела...
Недавно Мариша получала мороженое на базе и стояла в очереди за экспедиторшей с вокзала. Та начала уговаривать Маришу поступить в трест вагонов-ресторанов:
— На мороженом руки не нагреешь. Только полудурочки загорают за гроши. Лучше жить на колесах, да в прибытке, чем снег утаптывать да копейки на сквозняке считать-пересчитывать..,
Мать поворошила кочергой угли — нет ли синего пламени, можно ли закрывать вьюшку — и оглянулась на дочь.
Мариша спала беспокойно, покашливала и во сне шептала простуженным голосом:
— Кому сливочный пломбир?.. Есть эскимо...
— Спи, — мать поправила одеяло, и Мариша затихла. — Не растает твое мороженое...
Мариша уже колесила в вагоне-ресторане, когда Шестаков оказался зимой в Москве. Его по комсомольской линии послали на какой-то слет молодых рабочих, демобилизованных из армии.
С чемоданчиком в руке он спрыгнул с подножки троллейбуса и быстро пересек площадь, покрытую серым снегом.
У заводской проходной стояли продавщицы мороженого, и он подбежал к ним.
Увидел Маришу со спины, закутанную в платок, возле ящика на колесиках, и с разбегу обнял ее.
Та резко обернулась.
— Извините, обознался.
— Бывает! — продавщица фыркнула и одобрительно оглядела Шестакова. — Бывает, что у девушки муж умирает...
— Вы знаете Маришу?
— Мартынову? Рядышком загорали.
— Она написала мне, что мерзнет у этой проходной. Где же она?
— Теперь катается в поездах. Сманили в вагон-ресторан.
— И давно?
— Еще перед Новым годом.
Продавщицу уже обступили покупатели, она закрывала-открывала-закрывала крышку своего белого ящика.
— Если подружку не найдете — приходите. Угощу таким сливочным пломбиром, — она зажмурила подведенные глаза и захохотала, слегка приседая...
Могло показаться, неказистый домик нахально затесался в компанию новых многоэтажных домов на окраине Москвы. А на самом деле двухэтажный домик остался стоять на своем месте, а его обступили со всех сторон дома-новоселы.
Когда Саша еще жил в Теплом Стане, Москва была далеко, они с Маришей добирались пригородным автобусом по Старокалужскому шоссе до Ломоносовского проспекта. Оттуда рукой подать до станции метро «Университет», можно покататься вдоволь в поездах и на эскалаторах.
