— Даже если Дагестан будет красным?!
— А мне все равно каким! Было бы только стабильное, полновластное правительство, с которым я мог бы вести переговоры о турецком протекторате. А там видно будет… Вы же, господин полковник, не желаете турецкого влияния здесь.
— Да, не желаю. У меня иные цели.
— И если станете настаивать на этих целях, мы будем воевать с вами, господин полковник, — насмешливо и высокомерно сказал Азиз-бей.
— Тогда мы раздавим вас! — раздраженно вскричал полковник, и его сросшиеся, жирные, как пиявки, брови дернулись, глаза злобно блеснули.
— Итак, господин Азиз-бей, — вмешался шамхал, — вы избираете роль того равнодушного зрителя на бое баранов, который говорит: «Кто б ни победил, а победитель все равно мой…»
— Я не равнодушен, уважаемый шамхал! Но я уполномочен заявить: английское влияние на этой земле нежелательно для моей страны, — ответил Азиз-бей с турецким упрямством.
— А турецкому протекторату не бывать! — возразил полковник, с трудом сдерживаясь.
— При таких обстоятельствах я склонен заключить союз с большевиками, — спокойно сказал Азиз-бей. — По-моему, это единственная сила в Дагестане, способная твердо заявить о себе.
— Есть другая сила! — перебил шамхал Тарковский.
— Какая сила?
— Верные мне и моим друзьям, — шамхал показал на сидящих поодаль беков, — войска. И я не нахожу возможным больше рассчитывать на вас. Помощи просят у сильных. А вы, господин полковник, вот уже два месяца топчетесь у Петровска со своим хваленым бронепоездом, а город все у большевиков.
— Город будет взят!
— Будьте осторожны, господин полковник, не испытывайте моего терпения, — молвил Азиз-бей, даже не взглянув на Бичерахова.
— Не ссорьтесь, господа, — прервал хозяин. — Я понял, что рассчитывать следует только на свои силы. Уверен, смогу навести порядок в моей стране. Что скажут мои офицеры?
— Честь и слава Дагестана превыше всего! — ответили офицеры.
— Военная диктатура — вот моя цель. Через месяц, господин офицер, — обратился хозяин к Азиз-бею, — буду рад принять вас в столице Дагестана как мирного векила и устроить в вашу честь парад победителей. Только прошу: тогда не говорите, что в моей бороде есть и ваш волос, — улыбнулся шамхал. — А теперь оставим этот разговор, чтоб не раздражать друг друга. Прошу спуститься в нижний этаж и посмотреть, как танцуют горянки.
Полковник попросил извинить его и ушел в сопровождении адъютантов. Он хорошо понимал, что если даже и возьмет Петровск, — долго там продержаться все равно не сможет, а подкрепления не было… О, как хотел бы он проучить этого наглого турка! Но турок был силен и оттого высокомерен.
Признаться, я не очень поверил обещанию шамхала… Но хоть и не на следующий день, а через неделю шамхал все же сдержал слово и взял штурмом столицу Дагестана Темир-Хан-Шуру, объявил себя военным диктатором, устроил торжественный прием в честь турецкого эмиссара Азиз-бея. Впрочем, Азиз-бей тоже сдержал слово и помог большевикам разгромить воинство Бичерахова у Петровска; остатки бичераховских войск на пароходах бежали к берегам Ирана… Однако и Азиз-бей недолго торжествовал победу: тревожные события в Османской империи заставили в том же месяце турецкие войска покинуть Дагестан; остались лишь те офицеры, которые изъявили желание сотрудничать с шамхалом. Остался и Азиз-бей. Теперь я часто встречался с Азиз-беем, подружился, и однажды он рассказал мне с восхищением, как под Эрзерумом некий «горец из русских войск» в единоборстве одолел взбесившегося быка: «Это была храбрость, граничившая с безумием; ему могли позавидовать искусные тореро!» И поразился, узнав, что невольным тореро был я. Не раз мы в дружеском кругу пели памятную еще со времен Эрзерума грустную турецкую песню, что начиналась словами «Ахшам болду, лампа янды»:
Вечер наступил, и загорелась лампа,
и зовет кого-то милая девица…
Но зовет другого, ей не до меня:
я чужой здесь, негде приютиться…
Простите, люди добрые! Кажется, собака залаяла… Милая Зулейха, выйди, пожалуйста, погляди: может, все-таки дочь приехала с зятем?! Хотелось бы повидать напоследок… Как-никак я был неплохим отцом… А что твой сын, почтенный Осман, не думает остаться в ауле? Впрочем, что ему делать здесь с дипломом инженера-строителя? Моя дочь педагог, и то упорхнула в город…
— Почему же? Конечно, останется в ауле, — возразил Осман, разрезая сочный персик.
— А разве у нас что-нибудь большое строится?
―Не у нас, в районном центре. А туда же рукой подать.
―Да-а! Не сомневаюсь, жизнь с каждым днем будет все интересней…
— Там никого нет, — сказала, входя, Зулейха. — И за ворота вышла — никого… Дождь перестал. Прояснивает…
— А чего же проклятый пес?!
— Он не лает, он воет на луну…
— Примета известная… Но я и без него знаю, что меня ждет.
Ну что ж, продолжим, как говорится, разбирать свои отяжелевшие на долгом пути хурджины…
Власть большевиков, которая еще не успела срастись корнями с землей и укрепиться в горах, пала… Вернее сказать, ценой неимоверных усилий, напрасных жертв, жестоких шариатских мер шамхалу удалось на год отсрочить наше падение… Он лихорадочно старался выбить из мозга горцев «большевистский дух», но обычно выбивал мозги, а не дух! А я был у него верным солдатом, поклявшимся на коране.
Нам удалось даже захватить членов подпольного большевистского обкома во главе с Уллубием. Скажу откровенно: если б раньше повстречался с этим человеком, иначе сложилась бы моя судьба… Впервые в жизни я позавидовал другому человеку — мужеству, стойкости, ясной убежденности, верности делу и своим соратникам. Могу сознаться, в нарушение клятвы я даже хотел устроить ему побег с единственным условием, чтоб покинул Дагестан. Но Уллубий наотрез отказался бежать и потребовал освободить всех, кто был арестован вместе с ним. И, с прозорливой ясностью видя наступающие для маленькой страны тяжелые испытания, он требовал распустить управление военного диктатора и парламент Горского правительства, ибо только советская власть, как он сказал, могла отстоять Страну гор от наиболее опасного врага — озверевших полчищ белоказаков… Но мы были охвачены азартом расправ… Только не подумайте, что я пытаюсь вызвать у вас снисхождение ко мне. Теперь в этом уже не нуждаюсь и говорю о белом, что это белое, а о черном — черное…
Не раз красные повстанцы пытались освободить своих руководителей, но все тщетно. Шамхал доверил мне конный полк в пятьсот сабель из своего личного резерва. Последнюю попытку отбить заключенных совершил Мирза Харбукский, когда их везли на поезде из Темир-Хан-Шуры. Нападение было совершено у полустанка Кумтор-Кала, и здесь я разгромил его полк в жестоком бою у песчаного холма Сары-Кум: о намерениях Мирзы мы узнали заранее. В разгар сражения я приказал верным людям взять Мирзу живым. Не пытаюсь объяснить даже самому себе, кто виноват, что моя нареченная избрала его; меня просто жгли гнев и обида, была задета мужская честь…
Должен сказать, Мирза дрался яростно, долго не сдавался, отбиваясь от наседающих со всех сторон моих всадников. Но его все-таки схватили…
И он предстал передо мной, раненый, в крови, но непокоренный.
Вот он — друг моего детства и враг моих убеждений… Странное это слово «убеждения»! А какие у меня были убеждения? Я долго думал об этом и тогда и позже. Хотелось объяснить хотя бы самому себе, чего я желал в жизни, какие идеалы воодушевляли и побуждали действовать… И в результате раздумий пришел к выводу, что не было у меня никаких убеждений, кроме желания жить, как жили мои предки, — в богатстве, почете, власти! И всех, кто в том мне отказывал, считал своими кровными врагами. А рассуждения о «чести и славе Дагестана», о «независимом Дагестане» — все это только декорации, фиговый листок для себялюбца.
Передо мной стоял Мирза, потерпевший тяжелую неудачу. Лицо его в ссадинах и кровоподтеках казалось выкованным из старого железа, тронутого кое-где ржавчиной. Он готов был встретить смерть так же достойно и стойко, как достойно и стойко служил своим убеждениям.
А я готовился с наслаждением сокрушить его, отомстить.
— Хотел видеть меня живым? — спросил он, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук моих воинов.
— Отпустите его! — повелел я.
— Ну что ж, предоставлю тебе такое удовольствие. Гляди! Как, сам застрелишь или прикажешь своим новым холуям?
— Как видишь, комиссар, времена меняются. Теперь моя власть пришла! — усмехнулся я.
— Ты прав, князь, времена меняются, — сказал Мирза и громко добавил — Можете утешаться этой победой, но все равно вы обречены!
