Ознакомительная версия.
— Чего задумался, Петя? — участливо спросила мать.
— Ничего, — Петр встряхнулся, зайчиками сверкнули якорьки на ленточках. — Мы поехали дальше. К вечеру вернемся.
— Езжай, езжай, сынок; ты на меня не смотри. Камышев разрешил не выходить, да надо поскорее справиться с медом.
— До свиданья, маманя, — попрощался Помазун, сняв кубанку. — После вчерашней браги хоть пирамидон глотай, по котелку будто молоточки стучат. Прием ты устроила министерский!
— А иди ты, Степа! Не пил же почти ничего. Да и бражка получилась не хмельная. Квасок и квасок, — сказала мать Петра, довольная похвалой.
Путь держали на конеферму, которой заведовал Помазун. Кони постепенно выходили из моды, их вытесняли машины. Нелегко перестраивались казачьи симпатии, трудно расставались казаки с конем, с издавна сложившимися традициями быта. Вот Петра конь уже и не интересовал — он управлял машиной еще до службы, получил свидетельство, а Степана или того же Камышева хлебом не корми, только дан джигитовку, разреши постоять рядом со скакуном, набрать в ноздри терпкий, приятный запах взмокревшей от пота шерсти, провести ладошкой по крупу. Степан расхваливал коней, хотя не бранил и механизацию. Разговора на эту тему хватило ровно на два километра, пока не выбрались на укатанный грейдер; а там перешли к семейным делам.
— Кончишь службу, женись, — советовал Помазун, — невестка в дом — свекрови отдых. Хорошая тебе пара Маруся Кабакова. Она, правда, не бросается в глаза так, чтобы слепило, а приятного у нее бездна: кожа нежная, бархатная, руки в ямочках, а как приехала из города с маникюром, от пальчиков взор не оторвать. Такие ноготочки и поцарапать могут… Еще не имел удовольствия? Что-то вы с ней вчера вроде вновь налаживали дипломатические отношения? То ты к ней, она от тебя, то наоборот. Какого цвета кошка между вами пробежала?
Петр не хотел потакать любопытству своего спутника. Язык у Помазуна незлобивый, но на длину его пожаловаться нельзя. Поэтому, уклонившись от прямого ответа, Петр в свою очередь спросил Степана:
— Другим рекомендуешь, а сам-то почему не женишься?
— Предпочитаю разнообразие, Петя. У меня характер разнохарактерный…
— Такое влепишь, что и сутки не отскоблишь. Ты лучше расскажи обстановку. Почему Камышев сам не заехал? Что, не по рангу, что ли, ему старшина второй статьи?
— Он подался к соседу, председателю артели Никодиму Белявскому. Чего-то опять не поделили соперники. Соревнуемся выше всякого смысла. Они лиман и тот размежевали. Вот тут рак камышевский, а чуть переполз — уже белявский. Скоро плотву клеймить начнут. Под жабры цветную ниточку, мулине… Ты, я вижу, задумался, Петя. На своем стальном утюге от нашей жизни отвык. Сливочное масло у вас дают?
— Дают.
— Вкусное?
— Чего хочешь узнать, спроси. Что ты шарадами со мной объясняешься?
— Камышев-то думает пустить тебя на прорыв, заведовать животноводством. Вот там узнаешь вкус сливочного масла.
— Опять не понимаю.
— Только на моей памяти пятого завфермой под откос пустили буренушки… Ты видел, траншеи бьют хлопцы под силос? Со всего юрта собирают бурьяны, сочиняют винегрет. Сена-то нет почти. Все степи распахали, а сеяные травы лысые. К концу зимовки — караул кричи. А у коровы аппетит дай боже! Сена ей нужно не меньше пуда в сутки, да кило десять комбикормов. А мы ей больше солому предлагаем. Солома-то в меню — продукт грубый и бездушный. Сколько ни загружайся ею, пользы ноль без палочки. Отсюда — падеж. А раз падеж, завфермой подставляй шею. У колхозников коров осталось мало. Кто держит — мучится… Зерновую проблему будто бы решили, задачи флоры, а вот фауну… Откровенно сказать, я-то сам думаю тикать. Не гляди удивленно. После воины свое честно социалистическому земледелию отслужил. Отбыл срок, пора и на свободу. В город уйду. У меня вот эти сапожата последние, а на штаны третий раз леи подшиваю. Твое положение другое. Положение подстегивает тебя вертаться; и мать, и семья еще не встала на ноги. Ладно… давай переменим пластинку. Вижу, затронул твои самые чувствительные струны.
— Да, — согласился Петр, раздумывая над словами Помазуна. — Задал ты мне задачу. Что же, если меня на ферму пошлет, не прохарчу семью?
— На ферме будешь — прохарчишь. На правах бригадира. Рядовому трудно. А вообще-то что же бесцельно говорить — у тебя выхода нет. Ваську призовут, и на твоем иждивении сразу окажутся трое. Не потащишь же их за собой! Куда? Тут хоть хата есть, а в городе по чужим углам наскитаешься.
Кони легко осилили два крутогора, свернули с грейдера и побежали по хорошо накатанной полевой дороге, встряхивая гривами и отсекаясь хвостами от оводов. Татарник кланялся вслед головками в малиновых чалмах, а то стеной стояли конопли, пряные до одурения, или кукуруза с ее сытыми стеблями и зелеными свертками початков.
Помазуна, как видно, не трогали примелькавшиеся виды, бродила на его лице улыбка, в глазах бегали бесовские огоньки. В конце концов можно было позавидовать его характеру: Помазун легко и просто разрешал всякие сомнения, быстро принимал решения. Издалека, прощупывая почву и говоря как бы не о себе, Петр рассказал о случаях, когда человек попадает в двойственное положение и не может сразу сделать выбор. Намекнул на Катюшу, чем заинтересовал догадливого Помазуна.
— Петька, Петька, — пожурил Помазун, — вот ты небось свободно четыре пуда выжимаешь, и холка у тебя хоть сейчас под ярмо, и звание у тебя самое пролетарское, а погляжу я на тебя с другой стороны — кто ты? Тиллигент! Даю слово, т и л л и г е н т… — Помазун дважды исковеркал понравившееся ему слово, почесал в затылке по исконной русской привычке. — Учись у нашего Хорькова волевым качествам. Тот сказал — сделал, как гвоздь вбил. На вид он так себе, вроде калмыцкого двужильного коня, мелкий, гривастый, на крепких ногах, без фокусов. Но сила у него есть, пробовал я с ним тягаться — ну будто схватил в руки стальную поковку. Видать, такие мужики правятся бабам. Видел его жену? Царица! И имя Тамара. У Хорькова поучись, как жениться. Не хотели ее за него отдавать. Из соседней она станицы. Так он выкрал…
— Ну, брось, выкрал! — усомнился Петр, все же заинтересованный. — У нас один травило принцессу увез на тузике…
— Не веришь? Ай, ай, не веришь! Я сам помогал, если хочешь знать. Ты, может, заметил у Хорькова свежий шрам повыше виска?
— Заметил, так что же?
— Попало. В самый раз по черепку.
— Ой… что-то не так.
— Что не так? Точно.
— Да как же это случилось? Только байки мне не трави, обходись без килевой качки в мозговых полушариях.
— Все факты, Петя. А факты — упрямая вещь, как нас учат на политзанятиях. Буду верный абстрактной обстановке…
— Конкретной обстановке, — поправил его Архипенко.
— Пусть так… — Помазун некоторое время собирался с мыслями. Лукавинкой играли его глаза, плечи непроизвольно подергивались.
Копи складно стучали нековаными копытами, волнисто развевались их чисто вымытые гривы.
Вправо тянулась ветрозащитная посадка фруктовых деревьев, пожелтевших с макушек и издали напоминавших хребтовину и хвост притаившейся огромной лисы. Влево, в струйчатом мираже, стояли камыши, и над ними, потрескивая мотором, летел двухкрылый самолетик: за хвостовым оперением он рассеивал дымчатый ядовитый туман, добивающий остатки осенних комариных стойбищ.
Помазун подкрутил усики свободной от вожжей левой рукой.
— Хорьков, ты его характер знаешь, настойчивый, как демон у Михаила Юрьевича Лермонтова. Просто не человек, а какой-то черт с Казбека. Положил он глаз на эту девчину. А, надо сказать, девчата у наших соседей особые, просто отличные, чистые, высокие, фигуристые, без сориночки на физиономии. Ну как хороший хлопковый куст после двух прополок и трех чеканок…
— Да ты короче!
— Короче, Петя, не выйдет. Ты слушай. Так вот, соблазняет ее наш колхозный демон, как ту царицу Тамару, а парубчата загородили ее стеной. Зашаталась она от такого к себе повышенного внимания. Разбежались у нее глаза: показалось ей с непривычки, что больно много женихов. Решил тогда Хорьков добиться ее точного и последнего слова: да — так да, а нет — так почему? Пригласил ее на свидание, на «приграничную» лесопосадку, в жерделы. Пришла, не отказалась. Поговорил с ней, как мог, убедил в своей приверженности и любви. Договорились жениться. А как? Просто, обычным путем — хлеб-соль, рушник, полмитрича — нельзя. Потому не допустят парубки, ревность и, конечно, претензия. Предложил Хорьков подкатить за ней на линейке средь бела дня — и будь здоров! Боится Тамара: «Перекинут ребята линейку до горы всеми четырьмя колесами!» Что же делать? Так вот послушай, Петя, друг, как развивалась операция. Вернулся Хорьков с жерделевой посадки злой, как черт, поделился с нами своими думками. «Как же так, — говорит он, — пролетел я, можно сказать, как стальной снаряд по всей Европе, только на Шпрее зашипел, остыл… был везде победителем, а тут у своих не имею слова?» Ты слушай, Петечка.
Ознакомительная версия.
