Мучительное раздумье одолевало Пинча, когда в палатку неожиданно вошел русский, бежавший из плена, с каким-то партизаном. Пинча не интересовало то, о чем они говорили, в чем убеждали Поповича. Его мысли были заняты совсем другим.
Маккарвер, запахнув полог за незваными посетителями, усмехнулся.
— Ох, уж эти русские! Нелегкие союзники!.. А что вы все ищете с таким усердием на этой карте?
Он снова подошел к Поповичу.
— Не местопребывание ли своего правительства? Кстати, кого это вы, строители новой, суверенной Югославии, избрали недавно в свой ППП — полевой походный парламент? Мы ведь с капитаном еще ничего не знаем, — слукавил Маккарвер. — Все в дороге!
Попович медленно поднял от карты голову и долгим ироническим взглядом посмотрел на американца.
— Если сейчас вы хотите узнать только это, я могу удовлетворить ваше любопытство. Председателем АВНОЮ — Антифашистского веча народного освобождения Югославии — избран Иван Рибар.
— Рибар? — Маккарвер украдкой заглянул в густо исписанный лист бумаги, полученный им от фон Гольца. — Доктор Рибар… Это не тот ли самый деятель, который председательствовал в королевской скупщине еще лег двадцать пять тому назад. А? Он в то время был связующим звеном между буржуазией и королем.
— Возможно. — Попович усмехнулся. — Нас не тревожит далекое прошлое человека. Мы умеем ценить настоящее.
— Вполне разумно. Старый государственный деятель, несомненно, вам пригодится. Вам как раз недостает таких, как он, связующих звеньев между прежним режимом и новым движением. Да и не всех же буржуазных политиков следует выбрасывать на помойку истории. Это не в принципах подлинной демократии… Не так ли?.. Дальше?
— Заместитель Рибара — Моша Пьяде, — глухо ответил Попович. Он вдруг понял, что теряет душевное равновесие и уверенность в себе.
— А! Тот карлик? Я с ним познакомился в Дрваре. Он произвел на меня фантастическое впечатление. Пьяде неотлучно при Тито. Говорят, он, еще сидя в тюрьме, перевел на сербский язык Карла Маркса?
Вопросы эти смущали Поповича и вместе с тем невольно успокаивали. Американец, значит, интересуется не только им, а еще и биографиями членов правительства. Из любопытства он это делает или тоже с какой-то особой целью? Поразмыслив и вспомнив французскую пословицу: «Le mellieur est l’ennemi du bien»,[16] Попович решил до конца сопротивляться всяческим уловкам янки, быть осторожным.
— Да, он наш теоретик марксизма, — сухо ответил он.
— И ему разрешили в тюрьме переводить Маркса? И даже устроить в камере ателье — выставку своих картин?
— Этого я не знаю.
— Гм, — не унимался Маккарвер. — Очевидно, научная логика его столь сокрушительна, а впечатляющая сила его пейзажей такова, что он превратил своих тюремщиков и в марксистов, и в ценителей живописи? Что же, в таком случае, Пьяде — находка для правительства и… для меня. Люблю талантливых людей.
Пинч, старавшийся казаться равнодушным, занятым лишь своим туалетом, вдруг подал голос:
— Пейзажи Югославии? Они прекрасны! Так и просятся на полотно.
— О, да! Горы, долины, побережье… Я вас понимаю… Чтоб испытать талант Пьяде, как разностороннего переводчика, — снова обратился Маккарвер к Поповичу, — я, между прочим, хочу дать ему перевести замечательные книги наших писателей: «Белокурое привидение» и «Сверхчеловек». Рекомендую, кстати, и вам прочесть. Романы в вашем стиле. У вас поднимется настроение и появится здоровый вкус к жизни. А то вы сейчас выглядите буквально на два цента, не больше… А кто же избран главой временного правительства?
— Броз Тито, — процедил Попович сквозь зубы. — На заседании второго антифашистского веча он был возведен в ранг маршала.
— Тито — маршал? Хорошо! Это ему польстит. Ему как раз недоставало титула и формы неблестящей! — Маккарвер покосился на Пинча и, понизив голос, заговорил быстрее по-сербски: — Эти лайи[17] торчат вокруг Тито, как жадные гости вокруг жирного гуся. Приходится их расталкивать, чтобы ухватить хоть одно яблочко из начинки. — Он выразительно посмотрел на комкора. — У вас уже введены, кажется, и генеральские звания?
— Да, но пока их еще не присваивают персонально.
— Я уверен, что вы получите высокий чин. Предположим, генерал-лейтенанта.
Попович усмехнулся.
— Я вижу, в вас сразу забил французский темперамент. Любовь к прекрасной Франции положительно вошла в вашу кровь горячей провансальской струей. Такая струя, я уверен, предохранит вас от ужасающей северной бесцветности. Ваши поэтические мечты осуществятся… Итак, кто еще у вас теперь в правительстве?
Пинч пододвинулся к беседующим, навострил уши. Он вообще говорил мало. Предпочитал слушать, думать, делать выводы: такова школа английской разведки.
— Владислав Рыбникар, — упавшим голосом произнес Попович.
Он вдруг понял, что ему не устоять перед напором этого американца, проникшего, казалось, в самую глубину его существа. Только что Коча внутренне чувствовал себя хозяином положения, любовался своей стойкостью, своим упорством и неуязвимостью. А сейчас, анализируя в уме создавшееся положение, он ощутил, как зашаталась почва под его ногами, и, чтоб удержаться и внезапно не упасть, он решил вверить свою судьбу слепой игре случая, авось вывезет! В утешение повторил про себя маловразумительное изречение из Ницше: «Но возвращается узел причин, в котором я запутан, — он снова создаст меня… Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения…».
— Рыбникар? — Маккарвер не нашел этого имени в досье фон Гольца. — Кто он такой?
— До войны был богатейшим человеком в Белграде, — уже почти непринужденно заговорил Попович. — Потомственный собственник газеты «Политика». Он держал конспиративную квартиру, в которой мы скрывались.
— Кто это «мы».
— Тито, я и другие.
— Так… — Маккарвер записал. — Смотрите, какой либерал, этот Рыбникар. Понятно, почему он плавает сейчас среди вас, как рыба в воде…
Неожиданно он повернулся к Пинчу, который жадно прислушивался, и пыхнул в его сторону дымом сигареты:
— Как вам нравится мой сербский язык, капитан?
— Я уже давно радуюсь вашим успехам, полковник. Хотя, должен признаться, в вашем произношении больше слышится лингафонная техника, чем живая человеческая речь. Вы отщелкиваете фразы, как арифмометр цифры, — съязвил Пинч.
— Что поделаешь, в наш век техника владеет миром, капитан! — шутливо развел руками Маккарвер и снова обратился к комкору: — Дальше!
— Руководитель департамента иностранных дел…
— Департамента? Ого! Ну и размах! Так кто же?
— Иосиф Смодлака, хорватский дипломат. Он был королевским послом в Ватикане.
«Устраивает?» — спрашивал напряженный взгляд Поповича.
«Вполне!» — также взглядом ответил ему Маккарвер.
— Дальше, дальше.
— Министр внутренних дел — Владо Зечевич. Это — православный поп. Лидер демократической партии. Сначала был с Драже Михайловичем, а потом перешел к нам со своей четой, — со скрытым злорадством говорил Попович, как бы давая понять, что не у него одного есть темные пятна в биографии и не один он изменяет свои убеждения и действия сообразно обстоятельствам.
— С Михайловичем был? С этим неудачником? — засмеялся Маккарвер. — Ловко переметнулся! И уже такую карьеру сделал…
В этих словах американца Попович услышал точно какой-то поощряющий намек. Терзая себя самоанализом, он вспомнил еще один афоризм немецкого философа: «Любовь к одному есть варварство, ибо она является в ущерб всем остальным». И уже не дожидаясь следующего вопроса, упомянул еще о министре горной промышленности и лесоводства Сулеймане Филипповиче.
— Он тоже старый офицер, недавно перебежал к нам от Павелича, — подчеркнул Попович.
— Горной промышленности? — перебил Маккарвер. — Так, так… — Глаза его радостно блеснули. — Довольно! Вы назвали как раз того, кто нам сейчас нужен дозарезу.
Маккарвер опять перешел на быстрый шепот.
— Вы объясните мне, где можно разыскать Филипповича? Кажется, в Хорватии? А он, вероятно, геолог? Нет? Может быть, вы укажете каких-нибудь геологов? Интересуюсь с научной целью.
Пинч напряг слух, но он плохо понимал по-сербски, когда говорили быстро.
— Великолепно! — вскочил Маккарвер, уловив кивок головы Поповича, выражавший обещание, а, может быть, даже и большее — капитуляцию. — Как говорит латинская поговорка: понимающему — довольно! Приятнейший состав правительства, не так ли, капитан Пинч? Совершенно демократический! Представители почти всех партий — и старых и новой — получают возможность проявить на деле свои принципы. Демократия в действии!
Слушая американца, Пинч с досадой думал: «Давно ли английская разведка была первоклассной? Ведь она имеет большой опыт работы в колониях, — достаточно вспомнить Лоуренса Аравийского, — имеет свои славные традиции, свой метод вербовки людей… Интеллидженс сервис давно пустила корни и в Югославии. Премьер-министр Черчилль недаром прислал сюда сейчас даже своего сына Рандольфа. Кажется, все предусмотрено — и все-таки в новом югославском правительстве, пожалуй, мало найдется таких министров, которые были бы способны служить английским интересам с такой же последовательностью, как генерал Драже Михайлович и юный король Петр».
